Всё, кроме неё

      Звонок. Эта до жути знакомая трель телефонного автомата. Она не берет трубку. Медлит. Не то чтобы ждет чего-то, она просто… боится? Нет. Самин Шоу ничего не боится. Особенно теперь. Теперь, когда эта чертова война закончена. Теперь, когда оба цифровых Бога пали. Теперь, когда её мир снова перевернули с ног на голову, забрав самое дорогое, единственное что заставляло жить. Поэтому это определенно не страх, это сомнение. Сомнение в правильности и необходимости этого будущего.       Черный пластик обжигает ладонь. И чересчур хочется швырнуть трубку обратно. Сбежать от ненавистного аппарата. Куда угодно, лишь бы снова не услышать зашифрованный номер. И уж тем более не услышать её голос. Приторный, умиротворенный, чрезмерно лукавый, но теперь до жути пропитанный этими механическими отголосками Машины. Ужасно не хотелось запоминать его таким.       Последний решительный вдох. Легкие под завязку наполняет кислородом. Она почти не сопротивляется, поднося трубку к уху. В конце концов, ей нужна цель. Цель, чтобы заставить себя верить в правильность происходящего. Чтобы двигаться дальше. Хотя бы чтобы просто существовать. Даже если во всем этом она не видит никакого смысла. Но Рут… Рут хотела бы этого.       - Bravo, India, Victor…

Полгода спустя       В ночные бары редко стекается народ в будние дни. Наверное, только поэтому Шоу не прочь заглянуть в подобное заведение и пропустить пару стаканчиков бурбона после очередного успешно спасенного номера. Постукивая бокалом о барную стойку, она старается не думать о прошлом, не анализировать, не вспоминать. Иногда это действительно получается. Она отвлекается на здешнюю ленивую атмосферу, на приглушенную музыку, на безучастно натирающего бокалы бармена. Лишь на какое-то мгновение это действительно получается. Но это мгновение длится ровно до тех пор, пока она снова не слышит её голос, так несвоевременно напоминающий о том, что завтра ранним рейсом ей нужно лететь в Бостон и не мешало бы выспаться перед поездкой.       - Если бы ты была человеком, возможно тогда смогла бы представить, каких трудов мне стоит не думать о ней, – ленивое бормотание срывается с губ, прежде, чем Шоу успевает подумать о сказанном.       Она тут же замолкает. И направляя разговор в другое русло, добавляет как само собой разумеющееся:       - Ты скучаешь по ней. Это своеобразная социальная норма. Человеческая психика так устроена, чтобы стремиться к полноценности и стабильности. Поэтому привязываясь друг к другу, вы ощущаете постоянную потребность…       - Проблема не в том, что я скучаю. Проблема в том, что я её жду, - всё так же безотрывно глядя на бокал в руке, Шоу прерывает свою незримую собеседницу.       Самин никогда бы не позволила себе подобных бесед с кем-то. Но ведь это просто машина, верно? С ней можно говорить о чём угодно. Обо всём, что приходит на ум.       Вот только Шоу почему-то ощущает себя параноиком, когда после подобных разговоров, она готова поклясться, что слышит в наушнике усталый, полный сожаления, вздох. Разве искусственный интеллект способен чувствовать? Разве он способен к состраданию и пониманию? Неужели эти живые нотки в голосе всего лишь адаптированная копия оригинала? Шоу не понимает.       Шоу не понимает и бесконечной заботы, внезапно свалившейся на неё. Машина слишком печется о ней. Настолько сильно, что всё это перерастает в какую-то бесконтрольную одержимость. Безосновательно прерывает задания, едва ли на них запахнет жаренным. Без конца напоминает об осторожности и безопасности. Настойчиво требует не покидать поле зрения камер. И каждый раз Шоу приходится убеждать себя, что это всего лишь Машина. Всего лишь искусственный интеллект, не имеющий ничего общего с хозяйкой присвоенного голоса.       Но порой эти убеждения больше походят на попытки отрицать действительность. Ведь Самин на самом деле чувствует! Чувствует всем своим смелым социопатическим сердцем! Чувствует её присутствие где-то рядом. Совсем близко. Что, кажется, остановись она в любом придорожном кафе и там обязательно встретит Рут. Встретит этот нахальный и игривый взгляд, эту до безумия очаровательную улыбку.       И Шоу совершенно не знает и не понимает, как отделаться от этих навязчивых мыслей. Особенно в тех случаях, когда Машина будто нарочно подкидывает ей задания, которые невольно, почти автоматически, связываются с тем самым несчастным случаем. И всё это так похоже на попытку сказать: «На её стороне играет всевидящий Бог, способный предугадать что-либо на несколько тысяч шагов вперед. Разве ты думаешь, что он допустил бы это?»       Но каждый раз Шоу предпочитает списать всё на больную игру воображения, нежели поверить в эти дикие предположения. И этот отлаженный механизм работает вплоть до того момента, пока на очередном задании Шоу не теряет бдительность.       Увлеченная проповедническими беседами с одним из агентов Десимы она совсем не замечает, как что-то острое с хрустом втыкается в шею, и как её веки тяжелеют под действием препарата. И пока картинка окружающей обстановки стремительно становится смазанной, Шоу успевает подумать о том, что если жидкость разгоняемая по венам – фенобарбитал, то возможно ей повезло, что сегодня алкоголь никоем образом не попадал в её организм. Ведь последствия от этой гремучей смеси не заканчиваются наркотическим сном, они провоцируют глубокую кому, и как следствие смерть. И, к сожалению, мысль о том, что на самом деле ей всё равно, слишком крепко оседает в подсознании.       Приходить в себя после большой дозы седативного – не самая приятная вещь на свете. Ощущение, будто над тобой нависает дикое похмелье, сопровождаемое острой головной болью, тошнотой и нарушением координации. Едва Шоу пытается приоткрыть глаза, как на лице застывает недовольная гримаса, вызванная болью в затекших мышцах. Всё-таки фенобарбитал, думает Шоу. И неспеша принимая вертикальное положение, она пытается сфокусировать взгляд на незнакомом помещении. В комнате витает едва заметный запах алкоголя, отчего Шоу морщится ещё сильнее. Она внимательно рассматривает свою руку, на которой еще какое-то время назад красовалась уродливая открытая рана. Теперь же её прикрывала аккуратная повязка. И стоящая на прикроватной тумбе початая бутылка рома лишь свидетельствовала о том, что кто-то слишком позаботился, обработав ей рану.       Осторожно встав с постели, она зачем-то забирает с тумбы алкоголь, и интуитивно бредет из спальни в небольшую гостиную, всё ещё ощущая легкую заторможенность.       В одно мгновение ноги будто каменеют, и она замирает, цепляясь взглядом за суетящийся у обеденного стола женский силуэт, и все последствия седативного исчезают настолько быстро, что Шоу даже пугается такому физическому облегчению.       - Знаешь, какова статистика смертности в мире? – совершенно непринужденно спрашивает хозяйка квартиры, и тут же сама отвечает, - Примерно сто пятьдесят тысяч человек ежедневно.       Самин абсолютно не проницаема. Она упорно сверлит взглядом знакомую фигуру напротив и не решается произнести и звука. И только побелевшие костяшки сжимаемых в кулаки рук выдают её истинные эмоции.       - Просто вдумайся в эти цифры. Каждую минуту умирает примерно сто человек.       Лишь на секунду женщина останавливается, и, совершенно открыто и решительно встречаясь с недоумевающим взглядом напротив, как бы невзначай произносит:       - Я приготовила тебе ужин.       И как только легкая улыбка касается её губ, Шоу определенно теряет остатки разума, пытаясь понять, что, черт возьми, здесь происходит.       - А знаешь о глупой и совершенно безумной гипотезе про семь своих двойников? – она словно продолжает оборванный разговор. – Вероятность конечно ничтожно мала, но только представь, что кто-то из этих ста похож на тебя как две капли воды. Всё-таки чертовски странно устроена эта Вселенная.       Она кладет последний столовый прибор рядом с тарелкой и, сделав несколько встречных неуверенных шагов к брюнетке, замирает в ожидании. Будто позволяет своей гостье всё обдумать, взвесить, понять и принять.       И вдруг совсем неожиданно картинка складывается воедино. Наконец все кусочки мозаики находятся на своих местах. Шоу уже не думает о том, что это какой-то дурной сон, галлюцинация или она просто сходит с ума. Наружу рвется что-то вроде: «Какого черта именно сейчас? Зачем? Где ты была всё это время?». Но слова будто сами собой застревают где-то в горле, воздуха становится катастрофически мало и её сковывает взявшаяся буквально из неоткуда паника. Голова едва ли не превращается в свинцовый шар от количества мечущихся мыслей.       - Я боялась снова тебя потерять. Я хотела тебя защитить, - её голос по-прежнему сдержанный и уверенный, но скопившиеся в уголках глаз слезы и едва подрагивающие губы говорят совсем об обратном. Говорят о таком… Что Шоу на уровне подсознания ищет путь к бегству. Лишь бы спрятаться от этих эмоций, этих чертовых чувств!       И видя в глазах эту уязвимость и нерешительность, Рут почти шепотом произносит «Мне так жаль…» и в эту же секунду хочет едва ли не стукнуть себя по лбу за эту оплошность.       - Не смей говорить, что сожалеешь! – наконец срывается Шоу. И стиснутая в руке еще мгновение назад бутылка рома летит в стену.       Рут чересчур притворно сдержана, ни один мускул не дрогнет на её лице. А разлетевшиеся у её ног осколки удостоились лишь равнодушного взгляда. Пожалуй, именно такой реакции она ожидала. Этого свирепого взгляда, приступившего к тотальному уничтожению, этих переливающихся желваков, этого надломленного голоса. Она слишком хорошо знала Шоу. Настолько хорошо, что предугадать её следующее действие не составляло никакого труда. И от этого хотелось спрятаться, зарыться поглубже в песок, убежать отсюда, лишь бы не видеть этой пустоты вперемешку со злостью в её взгляде. Но внешне она не подавала виду, продолжая стойко принимать любые последствия сказанных слов.       В несколько размашистых шагов Шоу преодолевает расстояние между ними и буквально впечатывает женщину локтем в стену. И та даже не сопротивляется. Да и зачем? Ведь она действительно этого ожидала. Рут лишь прожигает этим своим взглядом, вызывающим, слишком уверенным и самую малость раскаивающимся.       - Не смей, – на выдохе повторяет Самин. И в этом коротком «не смей» столько боли, столько скрипящего отчаяния и сомнения.       Кажется, что эта бесшумная схватка двух противоположностей раскаляет воздух до предела. Настолько, что каждый новый вздох болезненно отзывается в легких.       А после всё происходит слишком сумбурно. Рут даже на какое-то время теряется от того, как стремительно Шоу притягивает её за затылок, буквально впечатывая их губы друг в друга. Это совсем не похоже на пример поцелуя после долгой разлуки. Они целуются лихорадочно, судорожно, это скорее напоминает борьбу за превосходство. И каждый вдох мучителен, словно обе летят в бездну, черную как смоль, тягучую и катастрофически опасную. Шоу короткими поцелуями скользит от подбородка к шее, ключицам, едва покусывая, заново оставляя отметины на забытой территории. Рут почти удается подавить уже зародившийся где-то в груди стон, но тело буквально сводит от этих грубых животных ласк. И когда в попытке дотронуться до напряженного тела она проникает дрожащими пальцами под майку, Шоу демонстративно хватает её за запястья и, крепко сжимая до боли, впечатывает руки в стену, пресекая любые попытки вольности. С губ срывается возмущенный приглушенный рык, но Рут лишь закусывает губу, доверчиво прижимаясь бедрами ближе в поисках более тесного контакта.       Севшим голосом она чуть слышно шепчет «Самин» где-то совсем близко с ухом, опаляя кожу горячим сбитым дыханием, отчего Шоу внезапно останавливается. И, борясь с тянущем неудовлетворенным желанием, она невольно отстраняется, возвращая зрительный контакт. Возвращая этот чертов хмурый взгляд, в котором плещется столько сомнения, что Рут практически скулит от бессилия. Ужасно хочется снова коснуться, погладить по щеке, убрать за ухо выбившуюся из тугого хвоста прядь. Но нельзя. Теперь не она задает правила этой игры. Она может только смотреть. Смотреть на растущее напряжение, хмурящийся лоб, играющие желваки. Смотреть и, восстанавливая рваное дыхание, ждать.       После мучительно долгих нескольких секунд Шоу ослабляет хватку, и руки, будто плети, опускаются по швам. И вся она вмиг отстраняется. Уходит слишком быстро, разрезая телом этот почти вязкий воздух, словно боится, что задержись она на мгновенье дольше, и произойдет что-то непоправимое.       Они не разговаривают. Совсем. Рут видит, как Шоу старательно её избегает. Как чрезмерно часто пропадает на заданиях, посылаемых Машиной. Как уперто отнекивается от совместной работы над номерами. Как дергается и нервничает, когда им приходится сидеть в одном автомобиле или за одним столиком в кафе. И Рут знает причину. Кому как ней знать об этом.       - Вот, возьми, - забираясь на привычное пассажирское место, Рут протягивает только что купленный на заправке шоколадный батончик.       Шоу никак не реагирует на проявленную заботу, даже не поворачивается к женщине, лишь хмурится сильнее, и, повернув ключ зажигания, трогается с места.       - Ты не завтракала сегодня, - Гроувс озвучивает причину своих действий, словно видит в этом острую необходимость.       И Шоу даже не хочет знать, Машина ли ей сказала об этом, или вероятнее всего Рут просто слишком наблюдательна. Она продолжает создавать видимость, что ей всё равно, и что эта чрезмерная забота ей порядком надоела. Но, похоже, что уже никто в это не верит, даже она сама.       В конечном счете Шоу всё же сдается и забирает из протянутой руки батончик, едва касаясь чужой ладони, и раздражительно запихивает его в карман куртки. Уголки губ Рут непроизвольно тянутся вверх, адресуя мимолетную улыбку водителю. Возможно это маленький шажок к примирению, думает Рут. Возможно, скоро всё вернется на круги своя. Шоу отчаянно старается не думать о том же. Не думать о том, как хочется отмотать эти чертовы несколько секунд назад и снова мимолетно скользнуть пальцами по мягкой чужой коже. Остановить машину посреди оживленной улицы, и, сократив такое мешающее расстояние между ними, прикоснуться к пухлым губам, срывая шумное и горячее дыхание. И не смотря на внешнее ледяное спокойствие, её почти лихорадит от подобного желания, но внезапные мысли о недавних нескольких месяцах неведения будто возвращают Шоу в реальность. И сжимая сильнее руль, она уже думает лишь о том, как хорошо было бы влепить пару пощечин сидящей рядом Рут или же причинить любой дискомфорт, хотя бы отдаленно напоминающий о том, что приходится ей чувствовать, зная наконец всю правду о случившемся.       И такая возможность у неё появляется. Когда буквально на следующем задании их номер оказывается чрезвычайно прытким и умудряется полоснуть по спине Рут охотничьим ножом.       - Рана не глубокая, – Шоу небрежно, ухватившись за край майки, приподняла её вверх. – Одного шва будет достаточно.       - Как я и говорила, – мелодично протянула Рут.       И в ответ снова молчание. По большому счету она и не рассчитывала на душевный диалог. Безумно хотелось услышать очередное излюбленное «заткнись» или что-то вроде «я смотрю, ты хренов эксперт в медицине», но кроме равнодушного тяжелого взгляда, так четко ощущаемого на своем затылке, Рут не получила ничего и в этот раз.       - Виски закончился. Анестезии нет. Терпи.       Коротко. Безэмоционально. Почти равнодушно. Майка в одно движение рвется по шву и отлетает в сторону. Необходимые медицинские инструменты вываливаются из аптечки, так предусмотрительно припасенной Шоу у себя дома.       - Всё равно, – шипит Рут, как только антисептик попадает в рану, а спустя еще мгновение игла протыкает тонкую кожу.       Она чуть заметно отводит плечо, тут же получая неодобрительное:       - Будешь дергаться, я тебя вырублю.       Легкая ухмылка касается губ, но Рут ничего не отвечает, лишь сильнее стискивает зубы. И пока игла в руках профессионала то и дело методично пронзает кожу, Рут позволяет себе лишь тяжело дышать и, зажмуриваясь, скрипеть зубами.       И отчего-то кажется, что Шоу нарочно делает всё нарочито медленно. Будто наслаждается этим неровным дыханием, этим едва уловимым так старательно подавляемым болезненным стоном. Будто каждым своим действием пытается что-то сказать, объяснить. И, кажется, что Рут абсолютно точно знает, о чем идет речь.       Самин делает последний стежок и почти с сожалением откладывает инструменты в сторону. Но Рут по-прежнему бездвижна. Она не собирается обмениваться колкими фразами или неуместными благодарностями. Нервно заламывая пальцы на руках, она продолжает ровно держать спину и ждать, практически физически ощущая, как взгляд карих глаз упирается в обнаженный участок тела.       Шоу всем нутром чувствует, как это бездействие напротив буквально кричит: «Потрогай меня! Прикоснись ко мне! Прошу!». И левая рука совсем против воли тянется к только что заштопанной ране. Холодные подушечки пальцев почти невесомо обрисовывают шов, обжигая в этом самом месте кожу. И это мимолетное скольжение по свежему рубцу заставляет Рут шумно втянуть воздух. Внутри что-то гулко взрывается, и сердце стучит как бешенное, готовое пробить ребра и отскочить куда-нибудь в угол комнаты.       Шоу неспешно изучает каждый шрам, словно пытается воспроизвести картину всех ранений, когда-либо полученных Рут. Словно прокручивает в голове сюжет, в котором раз за разом пуля попадает в это хрупкое и совсем не созданное для борьбы тело. И, кажется, впервые она ощущает почти животный страх. Страх за то, что однажды не сможет её защитить. Страх за то, что однажды подобное ранение станет фатальным. И эти остервенелые мысли мечутся в разные стороны, разбивая и разрушая всё внутри. И Рут буквально всем телом ощущает этот беснующий страх, едва выдаваемый подрагиванием пальцев на собственной коже. И ужасно хочется что-нибудь сказать. Успокоить, утешить, пообещать. Но она молчит, лишь сильнее смыкая губы, превращая их в одну сплошную нить.       Вмиг становится тяжело дышать, когда горячие ладони прикасаются к бокам. И Рут будто заражается этим страхом. Но страхом другим. Страхом за то, что эти трепетные заботливые касания могут исчезнуть, раствориться, забрав с собой всё тепло и такую призрачную надежду.       Рут в осторожном движении касается её пальцев и, словно спрашивая разрешения, едва-едва скользит ими по впалому животу, укутывая себя в эти объятия. И, замирая на мгновение, будто безмолвно повторяет как мантру: «Я здесь. Рядом. С тобой». И Шоу подчиняется. Её до неприличия горячие руки покорно обвивают талию и, всё пуще стискивая, до боли знакомо прижимают к груди.       Самин бессильно утыкается носом в шею, вдыхая аромат её кожи. Запах, принадлежащий только ей. Запах, что мешает в себе дорогой парфюм с нотками металла и пороха. Запах, заставляющий забыться, подчиниться и просто захлебнуться в этих ощущениях, сдавливающих горло и так стремительно заполняющих душевную пустоту. Шоу едва ощутимо касается плеча пересохшими губами, вызывая крупную дрожь. И Рут готова признаться в том, что нигде на свете не хочется находиться больше, чем в этих объятиях. И хочется, чтобы этот мимолетный порыв нежности, такой правильный и необходимый, длился бесконечно долго.       Всё в этот момент кажется таким нелепым и неважным. Таким абсолютно несущественным. Весь мир сужается до этих трепетных объятий.       И Шоу искренне верит, что готова потерять всё. Абсолютно всё. Всё, кроме неё.