Плутон

      Никто точно не знал, сколько ему лет.       Старуха Пилар, последний свидетель пробного колониального проекта «Марс-2023», предполагала, что около сотни. «Он прилетел, когда все мои дети уже разбежались по своим семьям, рассыпались, как горох. Он был один и я одна», — она сжимала губы и вздыхала прерывисто и осторожно.       Никто не видел, чтобы он когда-то разговаривал. И не то чтобы он онемел, нет: когда волонтеры приносили ему еду в аккуратных пластиковых контейнерах, он говорил: «Спасибо». Когда соседские мальчишки затевали шумную игру в колонизаторов Луны возле его окон, он выходил к ним, смотрел пару минут и произносил: «Дети, тише», — и они бесшумно растворялись в пространстве. Он говорил, но не разговаривал.       В 2067 его экипаж приземлился на Марс и остался здесь навсегда. Разница лишь в том, что он смог покинуть борт, уже теряя сознание, а второй пилот, пять исследователей и три бортинженера задохнулись еще при заходе на посадку. «Неудачная стыковка, это иногда случается» — сказали ему местные врачи, когда тот очнулся после двухмесячной комы.       В его обгоревшем удостоверении напротив имени значилось «Айван», фамилия — неразборчиво, вся в чёрных разводах.       Местные звали Айвана по планете его последней удачной экспедиции, как они думали: «Плутон».       Он шептал её название, когда метался в бреду после комы, и однажды молоденький доктор, возвращавшая его к жизни, поинтересовалась у медсестёр: «Как там наш Плутон, девочки?»       Ему запретили летать. Всё тот же доктор однажды зашла к нему в палату и застыла на пороге, не зная, куда деть глаза. Тогда он произнёс последнее своё самое длинное предложение: «Что сказал консилиум?» — «Нет, никак нельзя. Внутричерепное давление недопустимо высокое и без перегрузок». Он кивнул и уставился в окно, мягкие оранжевые сумерки превращались в непроглядную темноту у него на глазах.       У него осталось главное и единственное занятие: приходить в долину проекций и садиться смотреть на Плутон. Его кристаллические своды, снега и нетронутое гигантское пространство без этого невыносимого оранжевого цвета.       Иногда к нему приходила старуха Пилар и садилась смотреть вместе с ним. «Как там сейчас?» — спрашивала она, вглядываясь в пустоту.       «Холодно» — отвечал Айван, и взгляд его теплел.

…

      Зима в 2037 в Омске была такая лютая, что в школу он бегал трусцой, замотанный, как пленный немец.       Четверг, две географии подряд и уставшая Анна Николаевна в синем шерстяном платье спиной к ним — всё как вчера.       Стоит, смотрит через замерзшее стекло на Иртыш в алмазной пыли и качает головой: «Ваня, Ваня... и не стыдно в 5-ом то классе не знать площадь нашей страны? Она же, как Плутон, помнишь, рассказывала?»

…

      Пилар не спалось под утро, она бесконечно ворочалась сбоку на бок, наконец встала, накинула плащ и побрела в долину встречать рассвет.       Его широкоплечая совсем нестарческая спина виднелась издалека.       «Как он рано сегодня» — подумала, — «Айван!»       Обогнула скамейку и вздрогнула, попятившись.       Он сидел в непринуждённой позе, облокотившись на высокую спинку с открытыми застывшими глазами.       Он будто бы улыбался.       Он наконец был дома.