Часть 1
4 декабря 2017 г. в 20:35
Дирку казалось, что он не может дышать. Словно бы ему в глотку натолкали кучу грязных, прелых осенних листьев таких же мертвых и падших, как и разум парня. Он чувствовал, что задыхается, находясь рядом с Бротцманом. Джентли не знал почему. Тодд уже давно был причиной. Главной причиной.
Главной причиной бессонницы Дирка. Главной причиной медленной гибели его сознания. Главной причиной воя и скулежа по ночам. Главной причиной шрамов на руках, которые изо дня в день старательно прикрывались рукавами курток и рубашек. Главной причиной вечно разбитых в кровь костяшек. Ох уж эти костяшки… У Джентли каждый раз замирало сердце, словно оно — бабочка, которую лишь мгновение назад прикололи к доске металлической булавкой, и она едва трепещет крыльями прежде, чем замереть навсегда, когда Бротцман каждый раз с широко распахнутыми то ли от ужаса, то ли от удивления глазами подходил почти вплотную к детективу, осторожно беря его ладони, обклеенные со всех сторон почти сплошным слоем пластырей, через который кое-где просачивалась кровь, в свои, поглаживая подушечками пальцев заклеенные костяшки, и что-то неразборчиво бормотал себе под нос.
Конечно, Тодду было невдомек, что каждую ночь Дирк бесшумно давится слезами не в силах заснуть и разбивает свои руки о жесткие, непоколебимые стены снова и снова, а на следующий день на его кистях появляются новые пластыри.
Но так просто все было только сначала. Джентли никогда не предавался мнению о том, что физическая боль заглушает духовную, пока… Пока впервые в порыве эмоций не поранил себя. Пусть и нехотя, пусть и случайно, но это произошло. Тогда детектив как зачарованный смотрел на просачивающуюся на поверхность кровь, растекающуюся по коже рубиновыми бусинами. В тот момент, казалось, весь мир поблек вокруг, а сознание затуманивалось безумием и отчаянием. Но Дирк, немного осознав, что произошло, специально взял первый попавшийся под руку предмет, которым оказался осколок стекла, невесть что делающий рядом, там, на подоконнике разбитого окна в пустующем помещении полицейского участка, где хранились давно туда заброшенные вещи, связанные с нераскрытыми делами, и, немного морщась, провел острием по тонкой коже возле ключицы, теряя свои мысли, все, что его тревожило. С тех пор Джентли стал часто заглушать этой отрезвляющей болью свои эмоции. Ведь физическая боль все же заглушает духовную.
Дирку изо дня в день было так больно смотреть на Тодда. Что-то сжималось в груди и металось там, как загнанная крыса. И еще весь этот стресс из-за чертового запутанного дела. Оно оказалось слишком сложным даже для такого умного холистического детектива. И теперь все это непонимание, бессонница, боль, неразделенные чувства так сильно наваливались на Дирка, что он сам поражался, как еще не покончил жизнь самоубийством или не сошел с ума.
Хотя иногда он и задумывался о том, что имеет причину, по которой еще не подох, как последний трус. Причину с голубыми глазами.
И все же это было еще не самым страшным. Джентли никогда не чувствовал такого опустошения, такой боли и отчаянья, не ощущал, как умирают его эмоции, чувства, любовь, распадаясь во что-то невесомое, казавшееся пусть и красивым, но пустым и незначимым, как звездная пыль, когда Фара, тогда, на том концерте, рассказала о том, что они с Бротцманом целовались. Где и когда Дирк не расслышал да и, собственно, не хотел слышать. Ему стало так неумолимо больно, словно бы все его внутренние моря чувств разом осушили, и от них остался лишь песок, такой сухой и бесполезный.
И Дирк сбежал. Да, просто сбежал, как последний трус. Но он бы не выдержал, просто не смог бы смотреть на то, как Тодд и Фара счастливы вместе. Да, в конце концов, детектив с этим бы смирился, хотя, к примеру, со своей влюбленностью в Бротцмана он свыкнуться пытался, но выходило из рук вон плохо. Однако сейчас, в данный момент Джентли был просто разбит. Вдребезги, как дорогой хрусталь, с которого в первые дни пылинки сдували, а потом забросили чахнуть в дальний угол, после чего и вовсе случайно обронили на холодный бетонный пол. И вот от него осталась лишь блестящая пыль.
Он, конечно, не глупый, все понимает. Понимает, что часто люди встречают друг друга и влюбляются, в то время как другим приходится мучиться от неразделенных чувств. Понимает, что если Тодд и Фара действительно взаимно влюблены, то это прекрасно, ведь каждый заслуживает этого. Понимает, что будет чертовски рад за них. Но не сейчас, не в данный миг, не в данную секунду. Сейчас ему неожиданно больно, нужно свыкнуться со всем этим. В конце концов, на что он рассчитывал?
Дирк не помнил, как добрался до полицейского участка. Он нашел укромное местечко на заднем дворе и уселся прямо на землю. Слезы досадной, словно детской, обиды потекли по его щекам, поблескивая в свете луны, и он ничего не мог с ними поделать. Джентли ненавидел себя. Ненавидел за то, что нашел этого парня, за то, что втянул его во всю эту жуткую заварушку, за то, что влюбился в него, как тринадцатилетний мальчишка. И ничего не может с этим поделать.
Что ж, Вселенная та еще сучка.
Внезапно послышались быстро приближающиеся шаги и тяжелое дыхание. Дирк попытался вжаться в стену, максимально скукожился, поджимая к себе колени, пряча в них лицо, чтобы его самого не было видно. Но трудно не заметить то, что ищешь. Джентли услышал, что шаги остановились почти возле него, а шумное дыхание шуршало где-то совсем рядом. Он поднял голову. Буквально в метре от него стоял запыхавшийся Тодд. Наткнувшись на пропитанный нечитаемыми эмоциями взгляд пронзительных голубых глаз, Дирк не выдержал и отвернулся.
«Неужели из-за меня?», — грустно подумал он, но тут же оборвал свои мысли.
— Дирк, — парень так внимательно смотрел на детектива, что казалось, он сейчас пробурит в нем дыру.
Джентли не ответил. Он только опустил голову, глядя на примятую траву возле его ног. Она так забавно шебуршала, но парню сейчас было не до забав.
Тодд, не получив ответа, резко сорвался с места и тут же опустился на землю рядом с Джентли:
— Посмотри на меня. Пожалуйста.
У Дирка внутри все сжалось от этого голоса, и, кажется, что-то вновь рассыпалось в его душе. Но он, помедлив секунду-другую, вдруг поднял голову и проницательно-грустно посмотрел на Бротцмана. Тот вздрогнул. Буквально содрогнулся всем своим существом, даже, вероятно, сотряслась и его душа. Тодд никогда не видел такого. Он никогда не видел таких глаз. В них застыла такая темная, бесконечная печаль, словно целый космос свалился в буйный океан, утопая в нем. Внутри Бротцмана что-то перевернулось, и он отшатнулся от друга.
Джентли скептично хмыкнул и отвернулся. Он не знал, чего ожидать от Тодда, но понимал, что точно ничего хорошего. А уж это… Дирк понимал, что сломался. И сейчас больше всего на свете он боялся сломать еще и этого невинного мальчика. Да, пусть по возрасту Бротцман таковым и не являлся, но все же детектив считал его таким. Чистым душою, по-детски невинным, порой наивным.
А Тодд внезапно понял, что таким «жестом» только оттолкнул от себя друга. Он сам страшно боялся за него и сейчас, за эти пару секунд, возненавидел себя до глубины души. Он же хочет всего лишь защитить Дирка, хоть сам и не любит этого признавать, но всегда получается все наоборот.
— Дирк, — Бротцман снова придвинулся к детективу, и несколько мгновений молчал, а потом вдруг взял ладони Джентли в свои, как часто делал, от чего тот вздрогнул, — я видел твои порезы.
Детектив дернулся и взглянул на Тодда полными страха, отчаяния и безысходности глазами.
— Да, Дирк. Ты не умеешь скрывать что-то или врать, — Бротцман грустно усмехнулся, но тут же стал серьезным. — И я знаю, что это из-за меня.
Джентли не знал, как ему реагировать, он просто смотрел на парня широко распахнутыми глазами, часто, непонимающе моргая.
— Прости. Прости меня. Я думал, что ты мной переболеешь. И тебе станет легче, — Тодд с грустью и безнадежностью смотрел на детектива. Он плавно перевел свои руки с кистей Дирка на его плечи, довольно крепко сжимая, и слегка потянул детектива в свою сторону. — Потому что основывался на глупом опыте. На своем. Но я не учел одну важную вещь, — Бротцман с щемящей нежностью заглянул в глаза Джентли и рывком притянул его к себе, заключая в ласковые объятья. — Я тобой не переболел.
