Четвертая прелюдия Шопена

— Ну перестань! — мой веселый, задорный смех наполнял комнату, пока я старательно отбивалась от сильных и ласковых рук, щекотавших меня, и одновременно с этим утопая в его ясных голубых глазах. — Наруто, хватит, я больше не могу… п-правда! — смеясь, я наконец-то вырвалась из его рук и подошла к фортепиано, облокотившись на него, тяжело выдыхая и при этом улыбаясь счастливой улыбкой. Наруто — мой верный и единственный преданный друг, что открыл для меня многогранность этого мира, наполнил серые будни яркими красками, лучами солнца, что стали греть; показал мне мир. Он приходил ко мне каждую субботу вот уже на протяжение долгого времени. Из-за учебы, после работы мы не могли видеться так часто, как хотелось бы, и виделись каждую субботу, встречаясь ровно в час дня. Где — уже было не важно. Для нас было важно лишь то, что мы встретились. И спустя много лет мы так и не перестали чувствовать ту неловкость, что появлялась при несостоявшемся поцелуе, крепких объятиях, что не перешли в страстные оковы счастья. Нет. Никогда не переходили. Хотя, быть может, лишь однажды… Много лет назад, когда мы были подростками шестнадцати лет, твёрдо решившими, что любим друг друга. Но эти «отношения» быстро вернулись в своё прежнее русло, и более мы не говорили с ним об этом. Я просто боялась. Боялась разрушить это хрупкое счастье, понять, что все кончится, так и не начавшись. Когда же прошли годы, я поняла, что это счастье уже есть, но оно не завершено. Это вечная прелюдия нашей с ним жизни, играющая в душе каждого, кому довелось испытать то же, что и мы. — Ты как ребенок, — поднявшись вслед за мной с дивана, он осторожно обнял меня со спины, положив свой подбородок мне на плечо. Он не старался что-либо изменить. Возможно, боялся и сам, а, может быть, просто не хотел. Не знаю. Главное — нам хорошо. Уложив свои руки поверх его, крепко и бережно обнимающих меня, я чуть повернула голову к нему и практически невесомо коснулась губами его виска. Не хотелось ничего говорить. Хотелось молчать. Не думать ни о чем. Это молчание ничуть не угнетало. Мы могли по долгу сидеть и молчать. Он мог подолгу перебирать мои мягкие, длинные, нежно розовые волосы и рассматривать изумрудные глаза. Как он говорил, мои глаза были его бездонной пропастью, его океаном, в котором он мог утопать вечно. — Почему так и не сложилось? Ведь мы хотели… — голос Наруто разорвал устоявшуюся в комнате тишину. Лишь короткие звуки ударяющейся рамы открытого на распашку окна о стену нарушали эту тишину. Я не сразу поняла, про что говорил Узумаки. Ведь эту тему давно никто из нас не затрагивал, во всяком случае, вслух не говорил вот уже много лет. Его слова отозвались в моем сердце ноющей досадой. Я лишь покачала головой, высвобождаясь из рук Наруто, поспешно садясь за фортепиано и бережно откидывая крышку назад. «Не надо, Наруто, не надо. Не сейчас» Внутри меня все кричало, не желая ворошить давно забытое прошлое, не желая рушить зыбкое, призрачное счастье с этим человеком. Словно не услышав его вопроса, я вознесла руки над инструментом. Мои пальцы еще не забыли этих прикосновений к клавишам дорогого для меня инструмента, и каждая нота была на месте, но я не могла придать им жизни. Это были безликие звуки. Ровные, каждый на законном месте, но пустые, мертвые. Наруто этого не мог понять. Он восхищался, но не мог услышать, что они лишены жизни. Эти мертвые звуки, еще не рожденные звуки мыслей юноши… Светловолосого, веселого и удивительного юноши, который был столь жизнерадостным, что смог привлечь к жизни и меня. — Ведь мы хотели, мы могли, — его слова уже раздались за спиной, а сильные мужские руки легли на мои плечи, попутно перебирая пряди волос. Я не сразу поняла, что он подносит их к своему лицу. Чуть обернувшись, я заметила его прикрытые глаза и ту легкость, что он испытывал, когда прикасался к ним. — Сакура, ведь мы можем. Мы любим, — Наруто все упорствовал, вызывая в глубине моей души зачатки бури. Не надо. Мы не сможем. Это иллюзия. Одна из тех призрачных фантазий. Дурман. К сожалению, этот дурман ломал наши жизни, выворачивал наши души наизнанку. Отношения между нами не были любовью, но и дружбой назвать их сложно. Ни я, ни Наруто так и не создали семей, так и не нашли ту половинку, что так отчаянно любили бы. В наших жизнях есть огромное «НО», что причиняло нам боль. Радость от встречи затмевала тоска о другой жизни. И теперь Наруто уже сидел рядом со мной, крепко обнимая за плечи. В свою очередь, я закрыла глаза и старалась не обращать внимание, предаваясь музыке. Мертвой музыке, но все же так нужной мне. Упиваясь звучанием простой мелодии, я старалась оградиться от слов Наруто, качая головой, абсолютно не желая его слушать, и по-прежнему молчала. Его напряжение нарастало. Руки сжались в кулаки, и он вскочил со своего места, смахивая с фортепиано стеклянную массивную вазу, в которой были желтые хризантемы. Он был зол, обижен. Это и так было ясно. Столько лет мы не говорили об этом. Наверное, с тех пор, когда Наруто звал меня замуж, но я точно знала одно — мы не будем счастливы в этом браке. — Не молчи! Ну, что же ты молчишь! — он злился, и вновь я оказалась в его руках. Рывком развернув меня к себе, Наруто заставил мелодию резко оборваться, но, на удивление, я ее еще слышала. И она стала живой. Склонившись ко мне в резком рывке, Узумаки накрыл мои губы своими. Жадно, словно это был его воздух. Его руки сжали меня вновь в своих стальных объятиях и прижали к телу. Стараясь сопротивляться ему, я изнывала от душевной боли. Он не может так поступить. Не нужно. Вдоль моей щеки одна за другой полились слезы от отчаянья. А Наруто словно не видел этого и, уже оторвавшись от моих губ, спустился к шее за ухом, целуя каждый миллиметр моей кожи. Им овладела похоть, страсть. Он не желал иного. — Остановись, — не узнавая своего голоса, выкрикнула я, моля его остановиться. В жалких попытке избежать эту ошибку, я пыталась отстраниться, но бесполезно. В следующий миг я оказалась поднятой вверх, и через мгновение почувствовала мягкую кровать под собой. Глаза Наруто были словно застланы пеленой опьяняющего дурмана, что, наконец-то, взял верх в многолетней борьбе с разумом. От этого делалось страшно. Я хотела кричать, но крик, любые слова, стали в горле противным комом. Наруто, мой Наруто… Зачем? Зачем ты противоречишь тому, что мы выстроили с таким трудом? Зачем хочешь всё опустошить, превратить в театр двух актеров? Тяжело дыша, я чувствовала как рвется ткань небесно-голубой блузки, как нетерпеливы, но все же трепетные, в каком-то особенном отношении, его действия. Я слышала свое имя на его устах и невольно музыка, что тогда оборвалась у фортепиано, зазвучала в моей голове. Нет! Нет! В моей душе. Она переливалась, играла сотнями тысяч оттенков, полутонов. То взмывая вверх, подобно стремительной птице, то падая вниз, скользя и исчезая в бездне ярких вспышек. Как же я хотела, чтобы охватившая меня нега шла от сердца, от души, но не захватывала меня жарким похотливым пламенем от прикосновений моего дорогого Наруто. Моего лучшего друга и вечно любимого человека. Музыка тел спелась в моем сознании с музыкой клавиш. С превосходной, божественной музыкой Шопена. Уже не прислушиваясь к голосу разума и прижимая к себе его разгоряченное тело, я поддавалась всепоглощающим ласкам и поцелуям. Я жаждала их и горела. Мне не хватало воздуха. Словно я стала одним из этих чудных звуков в мелодии четвертой прелюдии Шопена. Взмывая вверх и находясь на пике совершенства или же падая бессильно вниз, не в состоянии выплыть из океана страсти и желаний. Но вот последние три аккорда, завершающие это чудесное произведение. Его дыхание было сбивчивым, таким же как мое. Его пальцы путались в моих волосах, перебирая и тихо шепча мне слова извинения, любви и верности. Наши взгляды встретились на какой-то миг и… дыхание вновь перехватило, вновь наши губы сплелись в чувственном танце, как и наши тела. Крепко обнявшись все лишь раз, мы уже не могли расстаться. Тонкая белая ткань простыни покрывала наши остывающие тела, но горящие глаза, пожалуй, не затмит ни что. Ни единая пелена горя и печали. Но ведь эта прелюдия не зря порой называлась удушьем. Так и Наруто, медленно душил мои чувства, душил меня. Он разрушил тот зыбкий мир, что я хотела сохранить, но не смогла. Мы так и лежали, не в силах отпустить друг друга, пребывая в умопомрачительной эйфории. Нам казалось, что это любовь, и сердца наши бились быстро, не в такт, невпопад. Сияющие взгляды мы не смогли отвести друг от друга. Любуясь. Наслаждаясь. Тогда отчего же это отчаянье? Это пустота внутри меня? Это счастье сейчас лишь позолоченная скорлупа, что может легко дать брешь. Призрачная и ветхая надежда, которая никогда не сбудется…

***

— Кира, Сора! — всплеснув руками, я обернулась на черноволосого мужчину, что шел с легкой улыбкой на губах. Его черные, короткие волосы легонько трепал легкий ветер, словно играл с ними. Его черные, агатовые глаза с легким задором смотрели на меня тем взглядом, и я совершенно не могла на него злиться. — Саске, это ведь твои дочери! — устало вздохнула я. — Ну сделай же что-нибудь! — разумеется, мой любимый муж лишь обнял меня за плечи, прижимая к себе, счастливо глядя на наших детей. Он был всегда спокойным. На его лице всегда можно было увидеть лишь легкую полуулыбку. Большую часть времени он серьезен. Слишком серьезен, но все же что-то меня привлекло в нем. Пусть он вечно занят, вечно в делах, засиживался в кабинете до глубокой ночи, но в нем что-то было. Может быть меня привлек его ум? Его интеллигентность? Та легкая, витающая в воздухе романтичная натура? А может быть, что-то совершенно другое, нечто глубоко сокрытое в нем, что так и не открыло мне до конца свою тайну. Поправив упавшую на мое лицо прядь волос, я вздрогнула, видя как дети уже на берегу озера, плещутся в воде. А вдруг они упадут? Вдруг захлебнутся водой и задохнуться? Да, пожалуй, я была не в меру заботливой матерью и всегда сильно волновалась за своих девочек. Ускорив шаг, я спустя несколько минут уже была возле дочерей и попросила их быть осторожнее. Это была весна. Самая прекрасная в моей памяти. Уже которую неделю на улице была умопомрачительная жара, и вот сегодня она чуть спала. В маленьких озерах вода уже была вполне теплая, но плавать, разумеется, дочерям я не давала. Лишь плескаться на берегу с голыми ножками. Сидя под старой сакурой, мы с Саске отлично видели обоих девочек. Сегодня Учиха был особенно нежен. Сегодня была годовщина нашей свадьбы. Да, пусть не много. Всего лишь пять лет, но я уже не представляла, как мне жить без этого обходительного, собранного, давно все распланировавшего мужчины. — За нас, — тихий шепот возле моего уха казался мне самым приятным, самым сладким. Прикрыв на мгновение глаза и сделав глоток шампанского, я выдохнула с облегчением. Как же тут было хорошо! Пригорок, на котором мы находились под старой раскидистой сакурой, давал нам замечательный обзор на озеро, на плавающих в нем птиц. Поля, что простирались поодаль, были покрыты цветными коврами, которые дарили нам божественные запахи. Легкие, сладкие, такие пьянящие и манящие. От любования пейзажем меня отвлекли девочки, которые уселись рядом с нами на расстеленный плед. Кира села возле меня, а Сора села к Саске, крепко того обняв. Удивительно, как девочка тянулась к нему. Сора была старше Киры на пять лет. Она всегда тянулась к Саске, а Саске охотно проводил время с ней. Разумеется, свою родную дочь, Киру, он любил не меньше, и всегда играл с обеими девочками. Верно, Сора была дочерью Наруто, о которой он так и не узнал. С того дня мы больше не виделись. Странное стечение обстоятельств. Ему срочно надо было уехать и до меня так и не дошли его письма. Написанные, но всё же не отправленные. А были ли они вообще? Были. Я уверена. Не думала, что увижу его когда-нибудь еще. Ведь уже прошло десять лет. Целых десять лет. Но я ошиблась, как это часто бывает. — Саске? — этот знакомый до боли голос. Смех. Это смех Наруто. Резко обернувшись, я увидела, как Саске поднимается навстречу идущему к нам мужчине. Рядом с ним шла красивая, белокожая девушка, с длинными распущенными волосами, в легком, весеннем кимоно, что немного скрывало (но не полностью) её живот. Да, определенно она ждала ребенка. Скорее всего ребенка от Наруто. Взгляд невольно упал на моих дочерей. Кира была, как и ее отец, черноволосой красавицей, но глаза у нее были моими. Яркими, зелеными и задорными. Утонченные линии лица проявлялись уже в детстве. Я видела ее взрослой столь похожей на Саске… Зато Сора. Ее волосы были длинными, почти никогда не стриженными. Яркими и солнечными, как у Наруто. Глаза, правда, все так же оставались моими, как и у Киры. Ямочки на щеках также были от Наруто. От него же её заразительный и веселый смех. Переведя взгляд на Саске, я видела, как они обнимаются, радуются встрече. Понимая, что и мне нужно подняться, подойти и поздороваться, я не решалась сделать хоть что-то. Не решалась на него взглянуть. Стиснув зубы, взяв девочек за их маленькие ручки и встав рядом с Саске, я улыбнулась спутнице Наруто, вежливо поздоровавшись с ней. Ее смущённый взгляд прошелся по детям и остановился на Соре. Конечно, конечно ведь она так похожа на него. — Здравствуй, Сакура, — его голос вывел меня из оцепенения, но дыхание оставалось по прежнему частым, тяжелым. Все так же не решалась поднять на него глаза, но мне пришлось. Когда наши взгляды пересеклись, то мы оба поняли, сколько же тоски, печали, страданий было в них. Я видела, как его рука дрогнула, касаясь моей щеки, смахивая с нее слезинки, которые я даже не чувствовала. Всё перевернулось во мне. Всё, чего я хотела, так это упасть в его объятья, сказать, как сильно я любила его всю свою жизнь. Какая же дура я была! Едва держа себя в руках, чтобы не упасть в его объятия, я отпрянула от него, выдавливая из себя улыбку и тихий смешок. — Я скучала по тебе, мой самый верный друг Наруто, — сдавленным голосом отозвалась я, но наверное лишь Наруто слышал сколько колебаний в нем звучало сейчас. В его глазах плескалось уныние. Цвет неба померк, оставляя лишь место маске. Такой же маске, как и моя. Теперь вся наша жизнь игра, глупая ошибка. Игра. В голове моей до конца дней звучали его слова любви, а прелюдия Шопена продолжала играть, словно переливаясь вместе с нами изо дня в день. Изо дня в день я шептала его имя… Прости меня, Наруто! Прости, что не смогла распознать свою любовь и обрекла нас на муки…