someone and noone

Пришла деловита, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть. Владимир Маяковский. "Ты".

Пришел, погладил по голове, дверь захлопнул. В голове, кстати, ничего совсем — хлопок двери только если. Хлоп. Хлоп. Зашел, опять зачем-то, непонятно лично ему, глянул из-подо лба, хмыкнул равнодушно, прикрыл дверь аккуратно. По голове не погладил. Забыл. Забывают не от большой любви. — Если не любишь, то так и скажи. Обидчиво, по-детски неловко. В этом "не любишь" — аккуратно закрытая дверь и чужая забывчивость. Просьба внимания, ласки, любви. Просьба вернуть все как было раньше — ну, или хотя бы примерно так. Ну, или хоть как-то, лишь бы не так, как оно сейчас. —Укушу сейчас, — хлопнул по плечу. Поморщился. Дверь закрыл с той стороны. Да нормально все, чего ты, — сам себе. Здравый смысл, наверное. Попытка в лучшее там поверить. Просто надумываю. Да-да, так оно и есть; Надумал. Он любит. Ну, просто искренность это не его. В любви признаваться — тоже не его. О, да, бля, не глупи. Месяц назад стихи о любви читал, руки целовал. Шептал раз за разом: "о, боже, как я тебя люблю" "я тебе обещаю" Выдох рваный — между строк. "так тебя никто не любил" Его вообще никто ни разу не любил — ни так, ни сяк. А теперь хоть с крыши прыгай — или хоть откуда, но прыгай. В омут там, надежды, самообман. Это все про него, да. Извечно, вымучено, многострадально, но признать придется. Тут уже не убежать. А этот деловито так ходит. Зашел. Вышел. Дверь то с хлопком, то аккуратно так, что едва петля скрипнет. Петли старые, скрипят вообще всегда — но под его рукой отчего-то замолкают. Он тоже под его рукой замолкает — давно бы возмутиться, в шею вцепиться. Тьфу ты. Кого обмануть-то пытается. Это все не про него. Про него — это грустно и в не в тему. А тут дикость нужна и независимость. В нём независимости от слова "не ври сам себе". Ничего. Совсем. Скреби, не скреби — как в сказке той. Ни сусеки, ни сила воли уже не поможет. Поможет сдаться. А, так ты уже... Ну, его-то ведь никто не любил. Да и не разбирается он во всем этом. Не его это, в общем. Хлоп. В щеку чмокнул. — Да-да, привет; Что? На работе устал? Ну да. А мы все так же. Ну, никак то есть. Как это — никак? Тебе уж лучше знать, сам же делов наделал. Смотрит так будто, ничего не понимает. Но он-то все понимает, в отличии от того, кого еще ни разу не любили. Тут понимать, в общем-то, и нечего. — Что, удобно тебе? Ничего, понимаю. Скоро пройдет. Да-да, у нас обоих, вот тогда и разойдемся. У кого-то раньше, конечно, а кому-то больнее. Да ладно, не мне тебе это объяснять — тебе-то куда виднее, как это обычно бывает; как болит там, где нечему болеть. Тебе нравится эта рубашка? Да, мне тоже; Мне, вообще-то, еще и ты нравишься. Ты опять лукаво говоришь: "что, просто нравлюсь? Уже не любишь?" У кого-то раньше, у кого-то позже, ему еще привыкнуть надо, тут все сложно. Стоит, глазами хлопает, и внезапно осознает, что и вправду нравится. Ну, как рубашка. Кто-то раньше — это должно было быть не про него. Навеки вечные, узы, крепко, болит сильно — признак настоящей любви. Привязанности. Это про него. Да-да. Что-то идет не так. Рубашка сидит хорошо. Взгляд скользит хорошо. Обнимает хорошо. В общем-то — хорошо. Скрип. Стук. Ноет. Что-то внутри переломилось. Ноет. Болит. Как осколок зуба. — Люблю-люблю, конечно же, я люблю; Да-да, кто-то сильнее, кто-то слабее. Лично мне — больнее. А, да, хорошо же, все хорошо; тебе виднее, не спорю, я тут без опыта и прописки. И внезапно начинает казаться, что слово люблю уже не имеет никакого смысла. Вопрос "как дела" кажется куда интимнее. Раньше или позже — смысла как-то и нет. Черт возьми; ты, к сожалению, позже. Просто что-то ломается внутри, и уже как-то не любится — А ты проходи, конечно, дверь прикрывай, тут тебя давно уже (не)ждут.