Птица в клетке

— Зачем тебе всё это? Зачем тебе эти встречи, телефонные разговоры, зачем ты позволяешь мне бросить всё и приехать к тебе, лишь бы вырвать хоть пару минут на двоих? — Просто. Мне так хочется. — Нет, ты мне честно скажи: зачем? — Мне хорошо с тобой. — И всё? — И всё. А ты думал, я испытываю к тебе больше, чем просто комфорт? Мне не нужны отношения, Лазарев. И весь этот мозговынос мне тоже не нужен. — Может, хоть извинишься? — За что? Мне абсолютно не стыдно. Уходи. *** Тугой ворот серой однотонной водолазки душит горло, но повязать вокруг шеи шарф он забыл, да и вовсе не хотел. И теперь, чтобы не застудить связки, вынужден плотнее натягивать давящую ткань повыше, рвано дыша и отстранённо наблюдая, как клубы пара короткими толчками вырываются из-под плотно сжатых губ. Из квартиры Сергей вылетел мгновенно, зло пиная грязный снег под ногами. Он с таким нетерпением ждал, когда мрачные осенние пейзажи голых деревьев и тошнотворно чёрной земли, просевшей и словно сгнившей от постоянных дождей, сменятся кристально-белым цветом снежных сугробов, но из-за загруженного графика не успел насладиться красотой спящей природы. Лазареву хотелось упасть плашмя, зарывшись пальцами в рыхлый снег, и пролежать так до тех пор, пока не станет горячо, пока зимний холод не перейдёт в так любимое им жаркое лето. Но колёса машин превратили красивые белые ковры-дорожки в бурые комья непонятной кашицы, и педант в лице Сергея лишь брезгливо поморщился, словно каждый шаг давался ему с огромным трудом от преодоления морального сопротивления. В его жизни было много людей, память телефона была перенасыщена сохранёнными контактами, социальные сети пестрили «лайками» и восторжёнными комментариями от коллег и знакомых, но в редкие моменты тотального одиночества Лазарев мог позвонить лишь одному абоненту, не боясь быть отвергнутым или непонятым. Было достаточно даже написать одно простое сообщение «Я приеду» — без вопросительных знаков, вежливых слов извинений или благодарностей, ведь Сергей знал, что нужный ему адресат отменит все запланированные дела, сорвётся с места, если в данный момент находится не дома, сходит в ближайший круглосуточный супермаркет за бутылкой традиционного для них виски, который, на самом деле, не любил ни тот, ни другой. Но оба пили — молча, не говоря друг другу ни слова, лишь жадно смотрели друг на друга и пытались уловить опять слегка изменившийся цвет волос или новые морщинки в уголках глаз. И лишь когда пузатая бутылка опустевала, Сергей наконец мог расслабленно выдохнуть, откидываясь затылком о холодную кафельную стену богато обставленной кухни, и повторить свою привычную фразу: — Не отпустило. — И не отпустит, — печально улыбался ему Влад, и оба смеялись — чуть истерично, долго, ощущая под веками противную едкую резь, и снова замолкали. До тех пор, пока вновь не повторяли одну и ту же ошибку — Топалов, забывшись, тянулся к тонким, ссохшимся губам, а Лазарев мягко отстранялся, то вспоминая о пришедшем полчаса назад смс-сообщении, то внезапно находя застрявшую нитку на одежде или замечая незастёгнутую пуговицу на рубашке. А затем словно кто-то нажимал на невидимую кнопку и срывал все рычаги, и они разговаривали до утра, взахлёб рассказывая друг другу всё, что происходило в их параллельных, не пересекающихся между собой жизнях, делая вид (или убеждая себя), что у них всё хорошо. Сергей давно не звонил Владу — их последний вечер пришёлся аккурат на девять дней со смерти отца, и тогда, в очередной раз заметив отголоски боли в глазах напротив, Лазарев пообещал себе не быть эгоистом и не приезжать больше. Но сегодня он снова сдался и ненавидел себя за это. — Проходи, — тепло улыбнулся Топалов и посторонился, пропуская полуночного гостя. Он снова догадывался о причинах приезда Серёжи (несмотря ни на что, он упорно называл его именно так, отчего Лазарев немного морщился, но всё-таки ничего не говорил в знак протеста или недовольства) и снова знал, что тот опять не видит очевидного — что видят все, но только не он. Сергей не был дураком, но был слеп и часто глух. А вот он видит это уже давно — более пятнадцати лет. И если в первое время он ещё умел делать вид, что ему только кажется, то сейчас он мог распознать секундный блеск в чужих, неродных карих глазах мгновенно. — На кухню. Разливая шоколадно-золотистую жидкость по стаканам, Влад незаметно усмехнулся своим мыслям: в годы их бурной юности Лазарев ограничивался в компании лишь шампанским и простым портвейном, что вводило воспитанного в духе аристократизма и высокого благородства Топалова в благоговейный ужас. Но в какой-то момент Сергей появился на пороге его квартиры с бутылкой виски в руке и, горячо прижавшись всем телом, уверенно прошептал на ухо: — Я хочу выпить. С тобой. Тогда Влад сделал вид, что не понял истинной причины столь внезапного порыва, но ещё он помнил, как больно кольнуло в груди. На одной из вечеринок Лазарев вновь столкнулся с Димой, вновь смотрел на него сквозь плотную пелену задымленного воздуха и вновь широко, очаровательно улыбался, когда встречался с точно таким же заинтересованным, жадным взглядом. Но если Билана сковывали узы сомнений и недомолвок, то Сергей был связан по рукам и ногам другими отношениями и другим долгом перед тем, кто доверился ему, кто дал ему всё, что так внезапно появилось в его жизни. Только это не остановило Лазарева спустя два года, когда путы впились уже не просто в кожу, а прошили окровавленную мышцу в груди, не давая нормально вдохнуть. Ревность, спекуляция славой и деньгами, наркотики, невозможность реализовать себя так, как хотел бы — Сергей не выдержал этот груз и, наверное, почти сломался бы, если бы не обрёл наконец Мечту. — Мне не нужны отношения. Мне уже ничего от тебя не нужно, — твёрдо, не пряча равнодушный взгляд и опасный блеск почерневших зрачков, отрезал Лазарев, а Влад вдруг вспомнил, как впервые увидел слёзы в глазах Серёжи, когда тот, беззвучно шевеля губами в такт песне, с силой сжал пальцы в кулаки. «Ни о чём не сожалеть». Неужели он ни капли не сожалеет сейчас? И почему в его глазах нет этих прозрачных капелек? Топалов резко мотнул головой, прогоняя воспоминание-наваждение, и радушно улыбнулся, заметив чуть напряжённую осанку Лазарева и пересёкшую лоб глубокую морщину. — А ведь шестнадцать лет назад мы даже не думали, что когда-нибудь будем так же сидеть на моей кухне и пить настоящий мужской напиток, даже не морщась от горького вкуса и высокого градуса, — вздохнул Влад, усаживаясь на высокий табурет и кивком увлекая за собой Сергея. — Разбросало нас за эти годы… А ты ведь меня так и не любил. — Любил! — резко вскинулся до этого молчавший Лазарев, но вдруг разгоревшийся блеск в глазах тут же потух, оставляя после себя лишь матовый фантом несуществующей надежды. — Ты же знаешь, что любил. Но, наверное, не так, как тебе было нужно. В воздухе вязким, густым желе повисло молчание, но Влад, не выносящий звенящей тишины, которая почему-то стала давить, одним глотком осушил стакан, тут же убирая его в мойку, мягко вытащил бутылку из пальцев Лазарева, собравшегося было налить ещё по одной, и задал привычный вопрос: — Как Никита? Сергей обычно отвечал развёрнуто, в подробностях пересказывая новые достижения сына в спорте и обыденные успехи дома — впервые сам почистил зубы, без напоминания убрал игрушки, сам разблокировал его телефон и включил себе мультик, почистил его обувь… Но сегодня Лазарев лишь коротко покачал головой, не желая ничего рассказывать, и тихо выдохнул: — Я устал. Ему хотелось сказать многое: что тур длиной в два года и двести концертов выжал из него все соки, что сменил вектор своего творчества он неслучайно, что ему надоело сходить с ума от неправильной любви, переполнявшей сердце. Одна — любовь-вина, любовь-обязательство — к сыну, и вторая — любовь-болезнь, любовь-безумие, любовь-затмение. Но Сергей знал: Влад поймёт его и так. — Ты нужен ему. Просто он тебе в этом никогда не признается. Лазарев грустно усмехнулся, отводя взгляд, и успел только коротко выдохнуть, как чужие, пропахшие табаком и алкоголем губы накрыли его собственные, мгновенно выбивая весь воздух из груди и все мысли из головы. Топалов целовал его горько, вымученно, терзая зубами лопающуюся кожицу и жадно слизывая выступившую кровь. Но Сергей и не подумал отстраняться, лишь чувствуя, как воротник ещё сильнее сдавливает шею, и крепче вцепляясь в плечи Влада, не щадя его в ответ. — Это ничего не значит, я понимаю, — оторвавшись, грустно улыбнулся Влад, медленно облизывая губы. Но Лазарев отрицательно мотнул головой, не спеша выбираться из согревающих объятий, и крепко стиснул его запястье, не позволяя отстраниться от себя. Он чувствовал тепло чужой ладони на собственной пояснице, лишь волей счастливого случая не опустившейся ниже, и Влад знал: касаться себя вот так тот позволял лишь Диме и ему. — Значит. Это сильнее простого слова «любовь». И это, наверное, навсегда. Сергей никогда не бывал в других комнатах квартиры Топалова, кроме просторной прихожей и кухни. И даже никогда не интересовался тем, как именно обставлена спальня, в каком стиле выполнен интерьер гостиной и много ли осталось от того Влада, которого он когда-то знал лучше, чем самого себя. Но сейчас он лежал на тесном, неудобном диване на лоджии, ёжась от опалившего холода, когда Топалов безжалостно стянул его водолазку, откидывая её куда-то на пол и тут же заменяя тепло трикотажной ткани своим телом и мягким клетчатым пледом. Расслабиться получилось быстро, и словно отяжелевшие, налитые свинцом веки закрылись, а голова переместилась на широкое плечо Влада. Его пальцы осторожно, словно изучающе скользили по крепким мышцам на руках и животе, и Лазарев с трудом удержался, чтобы позорно не замычать от удовольствия. Он млел от этой ласки, таял, а ещё не без грусти отмечал про себя, что с Димой никогда не чувствовал себя так. В его объятиях он сгорал, тлел, пылал, задыхался сам от едкого дыма, но всё-таки он ни за что бы не променял этот фантомный костёр любви на что-то другое. Наверное, законы кармы пришли в исполнение: жёстко отказав одному, когда-нибудь ты сам познаешь горечь отказа. — Если хочешь принять какое-то решение, прими его сейчас, — твёрдо проговорил Топалов, и Сергей уверенно кивнул, понимая: лучшего знака судьбы, наверное, не будет. Влад всегда чувствует его и всегда верно истолковывает жесты и взгляды. Лазарев сжимал телефон в левой руке, застыв пальцами правой в дрожащем от лёгкой прохлады воздухе, не решаясь нажать на треугольник отправки. В лучшем случае Билан просто оставит это сообщение без ответа; в худшем — на него ответит. Но Влад лишил его потаенной радости сомнений, чуть надавив подушечкой большого пальца на тыльную сторону ладони Сергея. Экран ожил значком доставленной смс-ки, и Лазарев невольно рассмеялся, чувствуя себя сумасшедшим. «Мне плевать на то, что тебе не нужны отношения. Я всё равно буду рядом». «Я всё равно буду рядом», — мысленно повторил Влад, незаметно дрогнув ресницами и спрятав глаза за тёмной, нечитаемой поволокой. Кто-то забыл запереть тесную клетку, а они оба забыли, каково это — жить на свободе. А третий совершенно не знал, что с этой свободой делать.