Она всегда возвращается

Командование Альянса прислало ценный подарок: носки. Целый моток носков. В данный момент Джеймс как можно более медленно и печально их сортировал: складывал по два и сворачивал в аккуратные шарики. Десять пар абсолютно одинаковых носков цвета унылого говна. Такие, в общем-то, сортировать и не надо. Один потеряется – берешь замену из другой пары, и всё. Но надо же было чем-то руки занять. Пейзаж за окном убивал желание радоваться, праздновать и в принципе жить: густо присыпанные пеплом развалины вокруг чудом уцелевшего дома, в котором сейчас и квартировались по блату офицеры Альянса. Ни деревца, ни кустика – лишь проклятый пепел. И только что выстроенный стальной забор. Куда ни кинь взгляд – все серым-серо. В последние дни вокруг дома кишел муравейник, и Джеймс был его частью: мусор растаскивали, грязь расчищали. Трупы из-под развалин убирали… А сегодня прекратили на сутки. Потому что Сочельник. Выходной, всем дали побывку на двадцать четыре часа. Черт знает, кто жил в этой маленькой квартире-студии раньше. Наверное, какой-то отъявленный холостяк: Джеймсу сказали, что во в спешке оставленной квартире царил ужасающий бардак, а носки – о, эти злосчастные носки, - свисали с люстры. В дверном проеме был прикреплен турник, в углу валялась штанга. Все вещи, которые еще на что-то годились – одежду, утварь, технику (всю, кроме телевизора, за что огромаднейшее спасибо этим путас), - вынесли и отправили нуждающимся. Джеймс вроде как не нуждался. Одежду поставлял Альянс. Вот, пожалуйста, целая куча. Рационы – тоже. Генератор и вода работали уже почти без перебоев. Капитану Ливингстоуну достались апартаменты двумя этажами выше. Там раньше жила семья или, по крайней мере, женщина с ребенком: в квартире имелись гели для душа, лосьоны для лица, красивые платья и игрушки. Много игрушек. В том числе пластиковая моделька корабля класса СР-2. Капитан все это отправил в детский дом - даже кровать, диван, стулья. Сам ночевал на полу, в спальнике... Из прежних жильцов во всем огромном, многоквартирном доме, обратно вернулся только один. Остальные либо точно погибли, либо пропали без вести… Джеймс не хотел думать об этом, и не думал. Со стенки бубнил телевизор – единственное украшение квартиры, оставшееся от прежнего хозяина. Ведущим был стареющий лысый мужчина, популярный до войны со своими идиотскими шоу, на которые приходили знаменитости и дурачились вместе с ним. Во время войны он лишился правой руки и, то ли из-за этого факта, то ли просто из-за нехватки работников на телевидении, теперь строил из себя умного и серьезного и вел умную и серьезную программу. Вроде бы. Получалось плохо. Джеймс отлично помнил, как этот добрый вежливый дяденька посылал правительство в «анус пайжака» и шумно жрал мороженое прямо в кадре со звездой романтического сериала про вампиров. Сейчас он общался по видеосвязи сразу с тремя гостями. Одним из них был католический священник из Цинциннати, в полном литургическом облачении. Кто другие – Джеймс не расслышал, пока возился с носками. Ток-шоу было очень скучным, но работали только два канала, на втором крутили документальные съемки войны и новости. На это ему смотреть совершенно не хотелось, как и пытаться стримить кино из экстранета. Сигнал никак не могли наладить... Пусть дураки лаются, главное, чтоб имелся нейтральный фон. Джеймс принялся складывать майки и штаны. Аккуратно, как когда-то давно учила абуэла. Нихрена не получалось – навык растерял. Меж тем священник потрясал кулаком и воинственным тоном вещал: - «…ибо велик день Господень и весьма страшен, и кто выдержит его?» - То есть, вы утверждаете, что Жнецы были посланы Богом? – перебил гость из студии в Рио. Клоун в тунике его проигнорировал. - И кто выдержал? Мы, господа. Мы выдержали. И все благодаря второму Его явлению. Мы, праведники, мы уцелели. Ибо сказано: «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою». - Дщерь Человеческую, - с мирной улыбкой поправил ведущий. Гость из Рио прикрыл лицо рукой. - Говорю вам. Воистину говорю вам! Это Шепард. А сила и слава великая на облаках небесных – это объединё… - Помилуйте, но!.. - Только Бог может помиловать, только он! – возопил священник. – И он помиловал вас. - Помилуйте, - твердо повторил гость из Лондонской студии. – Шепард, конечно, герой, но вы, по-моему, перегибаете п… - Нет! Я настаиваю и уверен, что паства меня поддержит. Джеймс заинтересовался и повернулся к телевизору. - Канонизируйте кого хотите, но это-то зачем… Явный перегиб, разве ваша церковь заинтересована в том, чтобы вас считали чокнутыми или сектантами? У католиков и так репутация давно пошатнулась. - Рождество и дата Рождества, - все тем же спокойным голосом вмешался ведущий, кивая в знак согласия, - это уже сложившаяся для нас традиция. Не понимаю, какой смысл напоминать вам столь очевидные вещи. Его праздновали и празднуют даже атеисты, ведь в первую очередь это семейный пра… - Кощунство! – закричал священник. – Семейный праздник для атеистов? Отвратительное кощунство, внедренное республиканской машиной пропаганды два века назад и процветающее до сих пор. Теперь, в новом мире, это необходимо изменить! Джеймс присел на кушетку и прибавил звук. - А как же мусульмане? Или иудеи? Что вы им предлагаете делать? Признать, что Шепард – это мессия, которого они ждали? Вообще-то иудейская религиозная доктрина не предполагает… - Израиль стерт с лица Земли! – заорал священник, и на его физиономии читалось удовлетворение этим фактом. – Это было угодно Богу. Кому какая разница, что подумают иудеи. - Да как вы смеете! – гость из Лондона вскочил и тут же снова сел, видимо, по просьбе режиссера. – Я на четверть еврей! - Ватикан, между прочим, тоже стерт. С лица. Или не с лица. Но он стерт, - самодовольно улыбаясь, сказал гость из Рио. Ведущий улыбнулся в камеру и кивком дал знак убрать из углов экрана окошки видеосвязи. - Напомню, сегодня в нашей программе обсуждение предположения кардинала Мейера из Цинциннати касаемо того, что Шепард – второе пришествие Христа. Кардинал Мейер предлагает перенести Рождество на одиннадцатое апреля. Мы вернемся через минуту. В кадре появилась девушка с краткой сводкой новостей. - А что, интересная идея про второе пришествие, - пробубнил Джеймс под нос. – Диос, если бы этот Мейер не был таким долбанутым лунатиком… Впрочем, чего уж один кардинал. Весь мир сошел с ума. Сейчас, когда людям особенно нужна поддержка, надежда, оптимизм, когда следовало бы без перерыва на новости и рекламу крутить старые фильмы – праздничные фильмы про Гринча, Рудольфа, Скруджа, мальчика, который остался один дома, колонистов-миссионеров, эльфа-переростка, Санту, внезапно разлюбившего печенье, жену священника, - телевизионщики продолжают обсуждать войну. А командование решительно отвергло предложение собраться всем вместе в холле на первом этаже и выпить в честь праздника. «У всех есть вещи поважнее», - сказали Джеймсу. У него – не было. Он уже прошерстил все доступные каналы, отправил все возможные запросы, но вестей о дяде, отце и кузенах так и не поступило. Впрочем, погибшими они тоже не числились… Праздновать было не с кем, готовить нечего - брикеты готовых рационов, отвратительных и унылых, как все вокруг, сардонически взирали с полки, будто живые и очень самоуверенные недруги. Кардинал Мейер продолжал орать с экрана, но Джеймс его уже не слушал. Он погрузился в воспоминания. Рождество, разумеется, помнилось ему совсем другим. Они все собирались дома у абуэлы –дядя, тетки, двоюродные братья и сестры, мама, когда еще была жива… Они наедались от пуза, слушали музыку, а потом и сами пели. Единственный день в году, когда Джеймс распевал песни на трезвую голову, и ему не было стыдно. Дядя размахивал в такт музыке огромной ногой индейки, самый мелкий кузен, Эрнестито, запускал руку в соусницу и, громко чавкая, облизывал пальцы, бабушка повязывала всем на шеи связанные ею шарфы. Война изменила все не только в жизнях, но и в головах. - Притеснителя не станет, грабеж прекратится, попирающие исчезнут с земли! – продолжал цитировать Мейер. - Повтори это вандалам, которых мы схватили в соседнем квартале, ага, - сказал Джеймс телевизору. «Треньк!» - сказал Джеймсу коммуникатор. Ну наконец-то, хоть какая-то движуха. «Я украла для тебя кое-что» Грабеж прекратится, как же. Ха-ха-ха. Джеймс стремглав, едва успев прочитать, бросился к двери, на ходу опрокидывая по очереди табуретку, трехногий стул в стиле «идиотский модерн» и контейнер с термозарядами. Распахнул дверь и специально встал в проходе, как вышибала, чтобы никто мимо него не смог проскользнуть незамеченным. Раскинул руки и… И ничего. Ну вот, опять. В коридоре было пусто. Ни тени, ни звука. - Ну конечно. Ну разумеется. Ну… Пикара! Прямо на половичке стояла коробка. В коробке – елка. Настоящая, живая елка, хоть и ужасно маленькая. Под елкой – бутылка. На бутылке – кокетливый бантик. - Господи господи господи, твою мать, - Джеймс дрожащими руками достал ее и смахнул крупинки земли с этикетки. Коньяк «Детт д’онёр». Французский. Пятидесятилетний. Этот коньяк знал Землю, на которой не было войны, на которой никто ни черта не слышал об эффекте массы, на которой думали, что люди одни во вселенной. Он мирно дрых в своей бочке и как-то все это пережил. – И мы его выпьем. Хоть одна оправданная смерть. Джеймс, наученный не самым горьким опытом, зорко оглядел коридор – никого. - Мами, слушай, ты мимо меня точно не пройдешь. Даже не надейся, я почувствую. Я почувствую, схвачу тебя и отшлепаю, - заорал он, повернувшись к яме лестничной клетки. Ничего. Тишина. - Как же хочется трахнуть тебя под этой елкой, - гораздо тише сказал Джеймс, вздохнул и затащил коробку внутрь. От елки пахло так славно... Он взял одну из скрученных в шарик новых пар носков и водрузил вместо звезды. «Я еще вернусь», - сказал коммуникатор, тренькнув во второй раз. - Ну куда ж ты денешься, - широко улыбнулся Джеймс, повязывая еще один носок бантиком на самую пушистую ветку. Конечно, вернется. Она всегда возвращается.