Солнце уже давно скрылось за серыми пушистыми тучами, холодный ветер кружил опавшие листья.
Ноябрь… В это время Дерри уже был усыпан снегом, переполнен яркими улыбками людей, готовящимися ко Дню Благодарения, в воздухе витала легкость. Дерри — не Дерби. Казалось, что Дерби переполнен, пропитан тоской, ноющим одиночеством. Приезжая сюда, я ожидал почувствовать свободу и обрести покой. Прекрасная архитектура должна отнимать дар речи, влюблять в себя, но не отвергать.
Нет! Все дело во мне.
Даже сейчас эта боль, такая отвратительная, разрывающая изнутри. Она пожирает.
Ричард. Ах, это имя.
Немоенемоенемое. Я давно потерял свое имя. Хотя в паспорте я до сих пор записан как Эдвард, остальные никогда не называли меня так. Комично, не правда ли? Говорят, что чем дальше твоя судьба — тем чаще тебя называют его именем. Хм, еще ни разу я не слышал этого сладкого
Эдвард, Эдди, Эдс.
Ниразувсвоейблядскойжизни.
***
Три года. Велосипед. Детский смех. Я помню этот день слишком точно, каждую секунду. Тогда я впервые сел на велосипед своего кузена. Он широко улыбался, усаживая меня. Я волновался, но был слишком счастлив, не обращал внимание ни на что, только держался за руль. Отпускает руки. Камень. Плач. Из дома сразу же выбежала мать с тетушкой. Ах, мама. Всегда эта женщина слишком сильно заботилась обо мне. До тошноты. Я не должен осуждать ее. После потери мужа, остался хрупкий сын.
— Ричи, Ричи, милый, где болит? — обеспокоенно шептала она, подлетев ко мне. — Чего ты стоишь, дура?! Заводи машину, его нужно отвезти в больницу.
Покраснев от обиды, «дура», забежав в дом за ключами и бормоча себе что-то под нос, не решилась едко отвечать озверевшей матери.
— Я не Ричи, — прокряхтел я, пока мать доставала из сумки ингалятор.
— Сынок, о чем ты? — на ее лице отобразился испуг, причину которого я пока не знал. Пока…
***
Таких случаев было много. Мое имя называлось лишь со второго раза, но не всегда. Так что я предпочитал, чтобы меня называли по фамилии или же давали какие-то отвратительные прозвища. В средней школе один очень остроумный мальчишка решил назвать меня «Спагетти», что, кстати, очень созвучно с «Эдди», так что я не совсем обижался на друзей.
Толькобынеимя.
Я был неудачником всю свою жизнь, так же как и друзья. Только у нас было одно огромное отличие. Их называли прекрасными женскими именами, услышав их, хотелось чтобы никто никогда не переставал называть тебя так. Лет в девять меня спросили, что слышу я, когда ко мне обращаются. Думаете, я сказал правду? Конечно, нет.
Никтоникогданеузнает. Тогда я придумал, что моей судьбой будет
Ария. Достаточно нераспрастраненное в нашем городе.
У нас не было таких. Мальчишки пожелали мне удачи, но в их глазах я читал обреченность. Это так тя...
— Ваш горячий шоколад, — сказал прекрасный женский голос, и на мой столик приземлилась белоснежная кружка с тремя печеньями на тарелке.
Всего лишь кивнул головой. Я не в том настроение, чтобы благодарить и улыбаться.
Разбитый. Это так тяжело, понимать, что может ты и не найдешь человека, подаренного тебе судьбой, и носить чужое.
Как украденное. Немоенемое.
Дверь в кафе открылась, и внутрь вошел промокший парень. Я кинул на него беглый взгляд.
Неплох. С пятнадцати лет я начал обращать внимание и на мальчиков — наконец смирился. Мать неделями рыдала в подушку, услышав имя моего соулмейта. Начала часто начинать тему о том, что все мы люди.
Хотя все же девственности я лишился с девушкой, красивой темноглазой брюнеткой с томным взглядом и страстной улыбкой. Она околдовала меня, заставила чувствовать влюбленность.
Знаете ли вы о одиночном соулмейте, который слышит имя предмета воздыханий, но обречен остаться в одиночестве? Элиза была именно такой, я всегда сочувствовал ей и, чувствуя свою вину, пытался сделать мир счастливее. Со мной она слышала себя, обрела имя.
— Что же слышишь ты? — с надеждой в глазах спросила она, обнимая меня сильнее. Обстановка была слишком романтичной. Глупая, привела меня на крышу, чтобы услышать свое имя. Сидя, укрывшись шерстяным пледом, я не мог подобрать нужных слов. Просто поцеловал ее в висок и уткнулся носом в ее шелковистые волосы.
— Так все же? — это был второй раз, когда она так смотрела на меня. Мы сидели на траве, мокрые и уставшие. Я грустно улыбнулся, прикоснулся к ее щеке и тихо прошептал:
— Ричард.
Я помню ее покрасневшее лицо и огромные глаза, что быстро наполнились горькими слезами. Второй моей пассиеи была Беверли.
Когда твой соулмейт умирает, ты начинаешь слышать только первые три буквы своего имени. Судьба сыграла с красивой девушкой. Она была прекрасна — ярко-рыжие волосы с, казавшимися то совершенно медными, то совсем светлыми, прекрасными серо-зелеными глазами, губами естественного красного цвета и крошечными веснушками. Бен часто посвящал ей стихи, описывал ее неземную красоту. Я понимал его как никто другой.
Ночь. Лето 1965 года. Звонки в дверь. Открываю ее и вижу: заплаканную, пьяную, одежда была чуть порвана и испачкана грязью. Она ввалилась ко мне в квартиру и, продолжая что-то шептать, упала на диван. Я принес ей стакан воды. Стоило мне сесть рядом, как она подняла меня глаза и тихо зарыдала.
— Его больше нет, нет, нет! Понимаешь? -как в бреду бормотала она.
Мне не нужно было объяснять в чем дело, я поднял хрупкое тело и отнес в ванную комнату и не раздевая положил в ванну, открыл холодную воду. Ей нужно прийти в себя. Слезы перестали литься, замолчав, она подставляла лицо под воду. Стало легче. На мгновение. Я отдал ей свою старую домашнюю футболку со спальными шортами. Не оставлял ее ни на минуту.
Засыпая в моих руках, она одними губами повторяла: «Одиночество».
Наши отношения продлились больше двух лет, но потом она ушла, оставив мне лишь записку:
Найди его, Эдди, найди. Не дай случиться тому, что со мной. Будь сильным. Я так люблю тебя. Я кричал, разбивал все, что попадалось под руку. Во мне бушевал гнев. Я так любил ее. Эта девчонка была моим миром. Дерри перестал для меня существовать. Уехал, забыл, возненавидел.
Окленд, небольшой город в штате Калифорния, был моей первой остановкой. Не могу сказать, что мне там понравилось. Он был очень даже похож на Дерри. Много воды и так мало покоя. Слишком много преступлений, улицы пропитаны кровью. Я снимал небольшую квартиру, рядом с которой был невзрачный парк, в котором часто насиловали милых дам.
Я видел три случая. Впервые за шесть лет у меня случился приступ астмы.
Гнилой городишка. Долго я там не пробыл. Через два с половиной месяца я попрощался с ним. Самым запоминающимся был город в Новой Зеландии — Веллингон, переполненный парками, скверами и мостами, заставил меня почувствовать себя живым. Там я встретил тебя,
Ричард Хаклен. Какая же ты лживая мразь, эгоистичная и ищущая легкие пути. Я поверил тебе, но получил нож в спину. Ты воспользовался мной, когда я был так уязвим. Наш роман закончился так же, как и начался.
Вечер. Зима 1968. Горячий кофе. Возмущения парня. Он был слишком идеален, созданным для романов одиноких женщин. В тот момент я не мог ничего сказать, стоял как статуя, открывая и закрывая рот, а он кричал, кричал, кричал.
— Ты должен мне денег за чистку, этот кофе не так просто отстирать от белой одежды, — немного успокоившись, ты обратился ко мне.
Я даже не понял, серьезно, как у нас все закрутилось. Кофе. Чистка. Он прижимает меня к стене и целует. Мой первый поцелуй с парнем. Когда я услышал его имя, мне казалось — все будет хорошо. С ним я почувствовал, что такое страсть. Попробовал все. Но счастью не суждено было стать вечным, через месяц я все еще слышал
несвоеимя.
В Ливерпуле я повел себя так же. Стал той самой гнидой. Воспользовался милой, наивной глупышкой. Алана была небольшого роста с огромными голубыми глазами, прямыми каштановыми волосами. Ее характер нельзя было назвать простым, чересчур вспыльчивая, но отходчивая. Она вызывала у меня мурашки, один ее вид заставлял меня хотеть, желать, подчиняться.
День. Весна 1969. Уютная комната. Моя рука на ее тонкой талии, прижимаюсь к ней всем телом. Аккуратный палец водит узоры по моей спине. Горячее дыхание где-то в районе шеи.
— Ты же понимаешь, что если ты не прекратишь, я могу изнасиловать тебя? — она лишь смеется над моими словами. Встает. Надевает мою рубашку и идет на кухню, а я остаюсь со своими размышлениями.Неправильнонеправильно. Слышен свист чайника. А по квартире распространяется нежный аромат зеленого чая.
— Ну так что, будешь насиловать? — заходит с чашкой, а в глазах играют черты.
В этот раз ушел я. Повторил ошибку Бев.
Прости, любимая, я врал. Одно предложение, я не смог написать большего. Такой жалкий трус…
— Извиняюсь, но могу ли я сесть за ваш столик? -на противоположный стул падает тот самый парень.- В кафе, к сожалению, не осталось свободных мест.
Кинул безразличное:
Конечно. Теперь я могу тщателнее его разглядеть. Он был примерно на голову выше, кудрявые черные волосы, карие глаза, красивые скулы, строгий черный костюм с черной рубашкой.
Неплох!
— Я заметил, что Вы читаете «Приют грёз», — он постучал пальцем по моей открытой книге.- Хороший выбор.
— Да, — неуверенно протянул я, левое предплечье начало болеть.
Незнакомец еще долго пилил меня взглядом, но все же протянул руку для приветствия и лучезарно улыбнулся:
— Ричард Тозиер.
Сердце остановилось, и я перестал дышать.
Нашел. Боль в руке резко прошла и по телу распространилось тепло. Губа задрожала, а глаза покрылись небольшим слоем воды. Юноша испуганно посмотрел на меня — глупый, решил, что спугнул, обидел или что там он подумал. А в висках все билось
РичардТозиерянашелтебянашелнашел.Теперь должна начаться новая счастливая жизнь в этом неуютном маленьком городке на краю Англии.
— Эдвард Каспбрак.
