Дружба или уже что-то иное?

В последнее время Канемару задумывается о том, почему с некоторыми людьми нельзя быть просто друзьями. Не то чтобы он хочет чего-то конкретного, но просто так выбросить мысли из головы не может. И чем дольше он смотрит на ничего не подозревающего Тоджо, тем сильнее задумывается о самой сути дружбы. Проводить много времени вместе — это дружба? А сидеть рядом, положив голову на плечо? Может ли друг внимательно рассматривать лицо спящего друга? Или это уже что-то иное? Какими бы тяжелыми не были тренировки, после них всегда следует отдых. И пусть это всего полчаса, для Канемару это время значит очень многое. Ему нравится, как Тоджо, потягиваясь, облокачивается на него и, роняя голову на плечо, моментально засыпает, едва успевая произнести своё обычное: «Я на пару минуточек...». В эти моменты Канемару никогда не спит, хоть его и клонит иногда в сон. Кто же тогда разбудит их, если что-то случится? Канемару уверяет себя, что просто наблюдает за происходящим вокруг, а вовсе не рассматривает лицо Тоджо — во сне тот выглядит особенно... милым. «Как у парня вообще могут быть такие ресницы? — Канемару завороженно смотрит и не может оторваться. — Да все девчонки обзавидуются просто!». Взгляд опускается ниже — к слегка приоткрытым губам, а потом и ещё: к расстёгнутому вороту формы — под которым нет привычной водолазки — и на только тонкие, слегка выступающие ключицы. В такие моменты Канемару ощущает, как к лицу приливает кровь, и мысленно задаёт себе вопрос: «Почему нельзя испытывать к этому человеку что-то большее, чем обычную дружбу?», ответ на который он всегда знал. Это было бы слишком неправильно, вызывающе, ломающее всё то, к чему Канемару привык. Это бы вырвало его из привычного мира, где всё так просто и понятно. Может быть, Канемару боится быть непонятым, или, что намного хуже, отвергнутым. Дружба с Тоджо — это то, чем он дорожит больше всего на свете. Наверное, даже больше возможности играть в бейсбол. Но в эти моменты совместного отдыха Канемару кажется, что тихо провести пальцами по чужой щеке — нормально. Взъерошить светлые волосы и отвести их ото лба — нормально. Закрыть глаза и легко коснуться губами губ — тоже нормально. Но он никогда не решается этого сделать. Тоджо улыбается во сне лёгкой и теплой улыбкой, которую видит лишь Канемару. Когда Тоджо просыпался, его улыбка уже другая — Канемару не может объяснить, что именно меняется в ней, но для него они различаются как небо и земля. Сегодня улыбка Тоджо другая — несмелая и смущённая, Канемару даже представить не может, что может тому сниться. «Можешь, ещё как можешь», — мелькает в голове, а затем Канемару жмурится изо всех сил, пытаясь прогнать картинку с поцелуем. Вряд ли Тоджо может думать о чём-то подобном. Когда Тоджо просыпается, Канемару уже успокаивается и просто смотрит в небо, думая о вечерней тренировке, а вовсе не о том, как ему хочется пригладить волосы Тоджо, растрепавшиеся после сна. — Знаешь, — Тоджо произносит это странным голосом, и Канемару хмурится. — Мне приснился неожиданный сон. Канемару тихо выдыхает, а затем неуверенно спрашивает: — Плохой? — Нет, — коротко отвечает Тоджо и замолкает на какое-то время. Молчит и Канемару. — Там был ты. Канемару хмыкает — ему приятно, но вслух он ничего не говорит. — И я. «И мы целовались», — возникает внезапная мысль у Канемару в голове. — И мы целовались, — заканчивает Тоджо и краснеет. Наверное, друзья всё-таки не видят подобных снов. А если и да, подобное вряд ли помешает им двоим.