Кабан

      На вид ей можно было дать лет шестнадцать или восемнадцать, точно сказать я бы не взялся: такие низкорослые девчушки всегда выглядят моложе своих лет. Я бы даже не взялся сказать, когда именно заметил её впервые, слишком много людей вокруг, да и я не склонен следить за мясником Тиллем — дела мне нет совершенно до его интрижек. Не знаю, почему я подумал тогда, что это именно интрижка, сейчас это кажется совсем глупым и нелепым, даже стыдно становится за свои прошлые мысли.       Я Тилля не то, чтобы ненавидел, просто как еще относиться к этому жадному аморальному человеку? Мы коллеги, почти соперники, иногда даже можно назвать нас врагами. Ничего интересного: он сделает выпад в мою сторону, я сделаю выпад в его — обычные будни обычных негодяев.       С её появлением я стал относиться к нему иначе.       Она стояла позади него, пугливо озираясь, прижимая забинтованную руку к груди, баюкая её, как мать баюкает своё дитя. Он был прежним. Почти что прежним: иногда бросал на неё обеспокоенные взгляды, что-то спрашивал. Она смотрела на него снизу вверх, испуганно кивала и еле шевелила губами, отвечая. Он отворачивался, а потом всё повторялось по новой. Я тогда чуть со смеху не умер, богом клянусь! До того мне это показалось забавным, что, кажется, даже толкнул свою заместительницу локтем, чтобы и она посмотрела, отпустив что-то вроде: «пополнение в семье Тиллей» или «Новая мама для двух обалдуев». Лиана моего веселья не разделила, лишь улыбнулась вежливо и что-то пробубнила в ответ, я особого внимания не обратил, продолжил мысленно насмехаться над грозным неповоротливым коллегой. Да и сама девчонка показалась мне какой-то забавной: дерганая мимика, слишком ошалевший и рассеянный взгляд, одежда какая-то совершенно разношерстная. И смех и грех, одним словом.       А потом я стал замечать.       Тилль будто преобразился, появилась в его взгляде некая осознанность, проблески интеллекта, чего-то человеческого. На наших дружеских встречах я его новую знакомую практически не видел, зато однажды, уйдя со встречи раньше, обнаружил её мирно сидящую в его машине. Тогда мне это показалось странным: своих сыновей Ингвар, сколько я его помню, всегда таскал на подобные мероприятия, агитировал на нашу деятельность, учил своему бесчестному ремеслу, а вот девчонку не трогает. Мысль о том, что он заботится о ней, вызвала кучу негативных эмоций, в моём представлении Тилль и забота — крайне несовместимые вещи. Убьет без пыток — вот тебе и забота. Но других объяснений не было, и, наверное, быть не могло.       Я стал замечать, сам признаюсь, меня это удивляло, что Мясник будто поумнел, будто стал более начитанным. Причина была найдена быстро: спрятавшись от шума в каком-нибудь закутке, она рассказывала ему о своих любимых книгах, зачитывала любимые моменты. Тилль улыбался и кивал, пытаясь держать сигарету в жирных пальцах так, чтобы дым не шел в её сторону. Мне было смешно, но я больше не позволял себе насмехаться над ним. В конце концов, каждый имеет право на преображение. И чем чаще я наблюдал за ними, тем очевиднее это становилось.       Позже я узнал, что она стала невольным участником одной из карательных операций форта Тилля, и одному богу известно, почему же он оставил её, почему теперь так опекает её. Впрочем, без ответа его поступок не остался.       Она жалась к его плечу, иногда плакала, вздрагивая всем телом. Я просто не могу понять, почему она доверилась именно ему: пропахшему куревом, ожиревшему и жадному. Но она видела в нём защиту и почти что героя, а я видел кабана, отхватившего сокровище, но слишком глупого, чтобы осознать это.       А, возможно, всё он прекрасно понимал. И это было почти очевидно в том, как он отдавал ей свою куртку, размеров на двадцать больше, в которую она куталась, как в неказистый плед с карманами и капюшоном, в том, как он запрещает ей курить, потому что это вредно.       Смешно. Он же сам курил лет тридцать.       Однажды я подошел чуть ближе к ним, сидящим рядышком на каменных широких перилах: огромная глыба-он и маленькая колибри-она.       Я подошел и услышал: девочка, тебе нечего бояться, я не дам тебя в обиду.       Кто бы мог подумать? Ха-ха. Самый отмороженный ублюдок оказался самым человечным из нас.       Она доверчиво уткнулась лбом в его ожиревшее предплечье, и, видит Бог, я хочу, чтобы и мне с кем-нибудь было так же спокойно и безопасно, как ей с ним.