«Знаете то чувство: стоишь на краю обрыва, так и тянет прыгнуть вниз?
У меня его нет».
Пахло каштанами. И сыростью. То ли мхом, то ли преющими листьями. А может то был запах тёмно-серой брусчатки, немного поблескивающей от виновато накрапывавшей крупы то ли снега, то ли дождя. И было то ли утро, то ли вечер, он плохо помнил, как день начался и не обратил внимания, как он вдруг завершился. Но лишь день – тропинка тянулась ещё далеко, серея шершавой стрелой куда-то в мерцающее и расплывающееся нечто будущего поворота. На башне замерла стрелка. На его лице – улыбка. – Помнишь, как мы прогуливались тут в последний раз? Он молча кивнул. Чуть прижал её к себе, осторожно, словно мираж. А она едва заметно прильнула к нему, словно боясь уколоться. Или же беззастенчиво надеясь наколоться на беспощадные иголки. – А вот ты не помнишь, – ухмыльнулся он. – Не сочиняй, всё я помню. – Не помнишь ты ни черта, миледи, – уже увереннее улыбнулся он. – Хватит… свистеть, – отрывисто произнесла она, борясь с улыбкой. – И что я тебе принёс? – Цветы? –Брехня. –Ничё не брехня, ты принес тогда цветы… – Это был один из тех немногих разов, когда я пришёл без цветов, миледи, и вы с вашей куриной памятью это забыли. – Идите в жопу, сэр. Он почти слышал, как дрожат её губы. Помог ей – рассмеялся первым, она не выдержала – захохотала, закрыв лицо рукой. – Да, я не помню, и что с того? – Ничего. Ведь я тоже ничего кроме этого не помню. Она уничтожающе посмотрела на него, он чувствовал её обжигающий взгляд на подбородке, на искривившихся губах, смотрел вперед, на загорающиеся вместо заката фонари у парапета, боясь коснуться взглядом того, что за ними, за оранжевой стеной светящейся дымки то ли тумана, то ли пыли. То ли её там и не было, а лишь старательно казалась, стала слишком реальной, чтобы её не замечать. – Ничуть не изменился. – Всё такой же козёл. – Заметьте, не я это сказала, сэр! –Зато с каким энтузиазмом поддержала. Как обычно, я во всём виноват, никакой поддержки… – Что значит «как обычно»? – неподдельное возмущение, новое убийство взглядом, новый повод улыбнуться. –Что ты несёшь? – То же, что и обычно, миледи, – он прищурился и посмотрел в её глаза. Увидел то, что хотел и улыбнулся ещё наглее. Она покраснела, решив, что теперь её черёд смотреть вдаль. – Сэр, а какие у тебя в детстве были игрушки? – Конструктор, в основном. А ещё пластмассовые солдатики и динозавры. Но больше всего я любил играть в сапёра с родителями. – В смысле? – она глянула с улыбкой, чуть склонив голову. – Любил играть у них под дверью, у спальни. Перед сном. Естественно, убирать игрушки мне не хотелось, мне было проще прятать их под ковёр. А батя– ну или мама – были сапёрами, подрывались на моих минах. Её тонкий смех камешком запрыгал по звеняще бездвижной поверхности озера, помчался на другой берег, ускользая из невесомого момента, столь неохотно и столь желанно длившегося целую секунду. – А у меня были куклы. Причём знаешь, куклы прям от куклы, с домом, с костюмами. И у нас этот дом был общежитием, мы составляли пары… – Естественно, самыми красивыми куклами были вы с сестрой… –Ну сэр! – Ну что?! – передразнил он её. – Или «сэр» не прав? Она цокнула. – Слушай ото, – она вздохнула и продолжила: – и были там две… Она не закончила, рассмеялась, краснея ярче помидора. – Всё, идите в жопу, – застонала она и ударила его по плечу. Сильно. Старательно. С чувством. – Не буду больше ничего рассказывать. – Вы, родная, меня уже второй раз по известному адресу посылаете. Могу ж и в ответ вам адрес назвать. – Угу, с тебя станется. – Ну да, естественно, с меня станется. Я ведь начал оскорблениями сыпать. Она закатила глаза. – Детский сад. Он скрипнул зубами. – Я не тыкаю в тебя пальцем. Я тебе называю факты. – Нет, сэр, вы просто оправдываетесь. – Мне не перед чем оправдываться. Я прав, и ты это прекрасно знаешь. Лучшая защита – нападение, все дела. Пытаешься заставить меня чувствовать себя виноватым. – Что ты несёшь… – поморщилась она, не глядя на него. Он подготовил целую тираду с тем, что даже стало названием газеты, набрал воздуха в грудь, резко повернул лицо в её сторону. И выдохнул. –Дура ты,– ухватившись за краешек вздоха, уронил он и почувствовал, как внутри что-то надломилось. Её глаза заискрились. Он знал, что будет так. И она знала. Не знал только безразличный фонарь, бросавший тускнеющий свет догорающей лампы на брусчатку. Стрела тропинки превращалась в серп, полумесяц, копируя тот, что проступал на небосводе. Он замычал песню. Она то ли прижалась к нему, то ли бессильно осела на его плечо порыжевшей листвой, пахнувшей каштанами. То ли ему лишь показалось. Нет, ему совершенно точно показалось, он дёрнулся, словно окунувшись в ледяную воду, и в тот же миг она шла, выпрямив спину, не смотрела на него. – Жалеешь? – спросил он наконец. – Я ни о чём не жалею, сэр. – Но будешь. Мы оба знаем, что будешь. Она молчала, щурясь стёклышками глаз куда-то в бессердечно приближавшуюся даль. Или уже не даль, но шумящие рельсы решётчатых путей. Не ответила, не было нужно. Она никогда не отвечала на такое, лишь молча соглашалась с ним. Он понимал. И она понимала. – Я всё равно буду скучать, – не сказал он, прижавшись губами к её волосам. – Я тоже, – промолчала она, глядя на растворяющийся, почему-то дрожащий и всё больше расплывающийся силуэт. Пахло каштанами. И сыростью. И чем-то сладким. Вернее, ему лишь казалось, что пахло.