персефона шагает в пропасть

Пару раз запнувшись и поцеловавшись с влажным газоном, Маринетт зло ускоряет шаг, чтобы уйти так далеко, чтобы ничего не слышать, вообще ничего, она хочет оставить все позади — жениха, родителей, гостей, персонал, не разрезанный торт, не отоспанную первую брачную. Платье облепляет ноги, Маринетт скатывается со склона прямо в жидкую грязь — платью конец, оно же кристально-белое, как она мечтала когда-то в детстве, записывая в толстые дневники, спрятанные от родительских глаз под матрасом. В них она детально выписывала, как пойдет под венец с парнем, которого обязательно будет любить до конца жизни, родит ему троих детей и умрут они в один день. Или вообще никогда не умрут, как повезет. В этих дневниках не написано, что Маринетт пойдет замуж за известного музыканта или на свадьбе будет двести человек гостей. Или что она займётся сексом на террасе со своим лучшим другом прямо в то время, когда Лука должен по расписанию приглашать ее на первый танец, а все те двести человек нетерпеливо ждать его невероятно проблемную невесту, которая растягивает церемонию уже весь день. Две луны светят так ярко, Маринетт чувствует, как размазывается сперма по внутренней стороне бедер. Легче ей не становится, грязь чавкает в испорченных туфлях, когда-то нежно пудровых, как и фата, а теперь цвета полной безнадёжности. Маринетт снимает сначала правый, носком левой туфли сдергивая задник правой, а потом просто отшвыривая левую от себя, и погружает ноги с идеальным педикюром в грязь по самые щиколотки. Вдали слышатся крики, ее зовут по имени. Кажется, даже Лука. Ну, да. Он же ещё не знает. Маринетт задирает грязное платье, собирая кусачие юбки на животе, касается бедра с внутренней стороны — облизывает пальцы. Адриан, Адриан, Адриан, что мы наделали. Маринетт не откликается, смотрит на луны над головой, наверное, зря они с мастером Фу уничтожили талисманы, вдруг новая луна всё-таки вздумает войти в атмосферу Земли. Она не жалеет ни о чем, что сделала. +++ Первое голосовое сообщение: Привет, это Маринетт, вы не смогли до меня дозвониться, оставьте сообщение. Марин, я уезжаю из Франции, и мне нужна твоя помощь в одном деле. Перезвони! Второе: Маринетт, у папы случился инсульт недавно, он никого к себе не подпускает, даже почти уволил Натали (я попросил ее не уходить, но она очень близка к этому), а я знаю, что ты бы хотела уехать из Парижа на время из-за… того что… Между нами… Перезвони. Третье: Я попросил Натали заехать за тобой. Она поможет тебе собраться, если попросишь. Извини-и-и, мне правда нужно, чтобы кто-нибудь был с отцом, помимо медсестры и Натали. А я знаю, что могу на тебя положиться. И что тебе не нужно сейчас внимание. Четвертое: Маринетт, Натали приедет через час, если ты не хочешь ехать, скажешь ей, раз со мной не говоришь. Маринетт успевает пару раз перевернуться на кровати за это время, высунуть ногу из-под одеяла и сунуть обратно, съесть половину апельсина, который ей почистила забежавшая проведать Роуз, выпить кофе, который тоже сделала Роуз, и понять, что к приходу Натали надо хотя бы подняться с кровати. Остальное приложится. Но когда раздается настойчивый стук в дверь, Маринетт не может встать. — Открыто! Открыто. Зашедшую Натали она сначала не видит, а потом, поняв, что она почти не изменилась, разве что одета не так официально, как обычно пять лет назад, отвлекается на своей единственное важное сейчас дело. Встать. У Натали прибавилось седых волос, носогубные складки проступили сильнее и из прически исчез легкомысленный красный, а в остальном — она даже не поправилась с их последней встречи. С той, на которой Ледибаг забрала у Бражника оба утерянных мастером Фу талисмана. — Вы бы поторопились, мадам. — Адриан сказал, что вы можете мне помочь, — говорит Маринетт все ещё из-под одеяла, — там в шкафу есть сумка, пожалуйста, побросайте в нее всё с полок. — Хорошо, — Натали тут же направляется к шкафу, по-хозяйски его распахивает, сразу находя сумку среди кучи коробок, картонок и неиспользованных отрезов обоев. Маринетт наконец встаёт и неровно покачиваясь идёт на кухню — это квартира Альи и Нино, уехавших в Италию за новыми впечатлениями и разрешивших Маринетт пожить у них, пока шумиха не стихнет. Маринетт спешно сует в рот то, что ещё не успело испортиться — куски апельсина, засохший бутерброд с сыром она запивает половиной пакета вишнёвого сока и тогда уже возвращается обратно в комнату. Натали уже застегивает сумку. — Мадам? — она внимательно изучает стоящую перед ней Маринетт — тощая, в заляпанной одежде, с такой жирной головой, что кажется, будто волосы мокрые. — Вы точно хотите ехать? — Да, Натали, простите. Можно мне ещё полчаса? А вы можете пока в кафе сходить на углу, если голодная, или просто кофе выпить. Здесь-то ничего нет. — Я подожду вас в машине, — кивает Натали. Маринетт даже становится легче от того, что она согласилась. Когда Натали уходит вместе с ее сумкой, Маринетт спешно, насколько позволяет ее желание лечь обратно, врасти в матрас и отказаться от поездки, залезает в душ в одежде, моет голову, чистит зубы пальцем, засовывает мокрую одежду в мусорный мешок, переодевшись в джинсы Альи и футболку Нино. Маринетт сует босые ноги в коричневые лоферы, закидывает мусорный мешок на плечо, и, заперев дверь, медленно спускается вниз, потому что сил уже никаких не осталось. На улице тепло, но не жарко, но Маринетт все равно бьёт озноб, она заталкивает мусор в уличную урну и юркает на заднее сиденье машины, за рулём которой заметила Натали. — А где моя сумка? — В багажнике, — Натали заводит машину, мельком взглянув на Маринетт в зеркале заднего вида. С мокрых волос течет на плечи, бледные губы дрожат. Натали начинает казаться, что ее здесь на полном серьёзе держат за няньку. Она кладет Маринетт на колени треугольный контейнер с сэндвичами и бумажный стакан с галочкой напротив «какао» и размашистой подписью на боку «Персефона». — Персефона? — Люблю называться чужими именами, — Натали пожимает плечами. — Спасибо вам. — Не за что, — невозмутимость Натали всегда немного выводила Маринетт, но сейчас она ей страшно благодарна. Она съедает сэндвичи с арахисовым маслом и яблочным джемом, выпивает холодное какао, не забыв пролить немного на себя, когда Натали наезжает на дыру в асфальте, и сворачивается на сиденье, обняв себя за колени. Сказал ли ей Габриэль о том, что Маринетт это Ледибаг? Знает ли Натали, что она сейчас везёт в своей машине бывшего врага? Наверное, знай она, не повезла бы её к Габриэлю, думает Маринетт. +++ — Здравствуй, Бражник, — здоровается Маринетт с мужской спиной. Сумку Маринетт оставляет в крохотной комнатке для прислуги, там только кровать, стол и розетка, Натали испаряется где-то в глубине дома с планшетом наперевес — умный дом без нее совсем не справляется. Габриэль поднимает голову от стола, перед ним стопки, горы бумаги — он заново учится писать. Ну, хоть ходить он в состоянии. — Почему Адриан подослал именно тебя? — Потому что я его лучшая подруга? — предполагает Маринетт, задумчиво почесав подбородок. — Или потому что ты сорвала свою свадьбу с этим металлистом, потрахавшись с Адрианом? Жёлтые газетки до сих пор мусолят этот сюжет. — А вы хорошо разговариваете для того, кто перенес инсульт. Габриэль выглядит гораздо старше того, кого помнит Маринетт, а ведь та же Натали так не состарилась за какие-то пять лет. Он усох, сгорбился, да и фирменной одеждой тут и не пахло, все максимально простое — без замков, застёжек и пуговиц, серое поло и льняные брюки на резинке. На бумаге абсолютно птичьи детские каракули, и Маринетт даже становится его жаль. — Натали знает, кто я? — Только то, что пишут в газетах. — Вы ей скажете? Габриэль мотает головой. — Нет, не скажу. Ей это ничего не даст, кроме ещё большего разочарования в жизни. — Адриан сказал присматривать за вами, но я лучше пойду к себе. Если вдруг понадоблюсь, вы знаете, что делать — Не утруждайся. Всем было бы лучше, будь я мертв, не так ли? — Габриэль сменяет резкий тон на какой-то игривый и даже подмигивает. Маринетт устало, но вежливо улыбается. Она сама играет в эти игры. Она знает, каково это — чувствовать полную беспомощность. — Спуститесь к ужину? — спрашивает Натали, наткнувшись на Маринетт, еле как поднимающуюся по лестнице. Та мелко трясясь, тихо произносит «нет», через несколько ступенек останавливается, чтобы добавить на всякий случай, что она вегетарианка, но силы на разговоры иссякли, и Натали успела спуститься вниз и скрыться в комнате Габриэля. Маринетт хочет заснуть, но не получается, она даже не ворочается, просто лежит на краю подушки и смотрит на щель между полосок паркета. Ноги затекают от лоферов, но она все равно их не снимает. Ей кажется, что в этой щели можно утонуть — темнеет. — Маринетт? — М? — Принести вам чего-нибудь? — Нет, не надо. Маринетт думает, что Натали сейчас уйдет, но она заходит в комнатку, оценивает обстановку. Маринетт чувствует себя так, словно её добивают — Натали снимает с нее лоферы и накидывает на нее одеяло, до этого лежавшее без дела на столе. Маринетт бессильно плачет в пахнущую лавандой подушку. — Постарайтесь спуститься на завтрак, — добавляет Натали напоследок. Маринетт вместо ответа шмыгает носом. +++ На завтрак — полное разочарование и дрожащие руки старшего Агреста. Натали нетерпеливо шлёпает ему кухонное полотенце на колени, а он и не спорит, хотя с виду, как будто прямо сейчас взорвется, не донеся до рта вилку с куском омлета. Маринетт мешает ложкой смузи из замороженного банана и клубники, мелкие семечки кунжута и льна исчезают в густой розовой пасте. — Может, вам лучше взять ложку? — резко отчеканивает Маринетт, глядя на Габриэля в упор. Натали на мгновение втягивает щеки и подпирает подбородок кулаком, будто уже настроилась судить этот чемпионат бессмысленных выпадов. — Половина омлета лежит у вас на коленях, а Натали старалась между прочим. — А вам, юная леди, пора перестать разыгрывать из себя рпп-эшницу и съесть хотя бы что-то. — Прекрасно, — Натали встаёт из-за стола. — Подраться вы все равно не сможете, так что я вас оставлю. Она берет свою тарелку с остатками омлета и жареных помидоров и выходит, чтобы доесть в тишине, пока эти двое не начали кидаться друг в друга едой, как маленькие дети. Маринетт зло сует себе в рот ложку за ложкой подтаявший смузи, лён хрустит на зубах. Габриэль тыкает вилкой себе в колени, как будто назло Маринетт, это даже ни черта не смешно. — Прекратите, — говорит она, но он не слушает. — Прекратите! Маринетт срывается со стула, опрокидывает свою чашку со смузи, добегает до Габриэля и, развернув его на себя, сдернув грязное полотенце, вцепляется ему в колени. — Прекратите, у вас ведь сын, зачем. — Сын, не знающий, что его отец чистое зло? — Ну, да, вы не подарок, но вы нужны ему, — Маринетт поднимает голову, смотрит ему в лицо, — а как же Натали, вы хоть немного думаете о ней? — Я все время думаю о ней, — шипит Габриэль, отталкивая Маринетт от себя. Зашедшая Натали закатывает глаза, глядя на ошмётки омлета на полу и пролитый смузи, и ставит грязную тарелку в посудомоечную машину. — Я уберу, — вызывается Маринетт. Натали кивает. — Габриэль? — Я сам, — он останавливает уже шагнувшую к нему Натали движением руки. Ходит он неплохо, но трость на этом этапе бы не помешала. Интересно, на сколько «недавно» произошел его инсульт. Маринетт убирает кухню, ставит грязную посуду в шкаф посудомойки и отправляется обратно наверх. Спускается она только вечером, чтобы украсть что-нибудь съедобное — вездесущая Натали подсовывает ей пакет кешью. +++ Спустя пять дней гневных тычков, насильно съеденной еды и неизбежного приближения новой луны к Земле, Маринетт начинает чувствовать себя гораздо лучше, настолько, что даже не обижается на Натали, которая силком запихала ее в душевую кабину и заперла в ней, сказав, что выпустит ее минут через тридцать, когда вся грязь уж точно слезет. Маринетт опять мылась в одежде, потом переоделась в то, что первым вытащила из собственной сумки — бриджи цвета хаки и красную футболку с рукавами. Сегодня завтрак на террасе, Маринетт замечает, что Габриэль в инвалидной коляске, но не подаёт виду, что удивлена, берет из рук Натали чашку с кукурузными хлопьями и садится в скрипящее плетёное кресло. — Как думаете, Меланхолия пройдет мимо? — спрашивает Габриэль, держа кружку с чаем на подлокотнике. — Я ничего в этом не понимаю, — Маринетт тянется за круассаном. — Хотелось бы, что нет. Натали, сидящая, поджав под себя ноги, рядом с Маринетт, некомфортно ёрзает в своем кресле, поправляет сползший на плечи тёмно-синий кардиган и утыкается в кружку с кофе носом. — Это говорите вы, взрощенная на бесконечном сериале Леди Баг и Кот Нуар спасают Париж от всего подряд? — От акум Бражника и перьев его протеже, если быть точнее. Но да. Чего толку спасать мёртвеца, если он уже начал вонять? — Действительно, — Габриэль даже одобрительно хмыкает. — Вы же в курсе, что вы оба невыносимы? — вставляет Натали, макая в кофе кончик круассана с шоколадом. Маринетт с громким звуком допивает молоко со дна чашки, Габриэль осушает одним глотком кружку. — Идите, погуляйте, а то первой вас убью я, а не Меланхолия. — Мам, хватит, — Маринетт берет ещё один круассан. Натали, усмехнувшись, составляет грязную посуду в одну более менее устойчивую гору, пока Маринетт выбирается из кресла и встаёт позади коляски Габриэля. Натали, оставив посуду, заботливо швыряет клетчатым флисовым пледом, снятым с кресла в Маринетт, и наотмашь показывает, как вывезти Агреста отсюда. Маринетт поправляет плед на плечах, берется за ручки коляски. — Спасибо, Натали. Надеюсь, вам хорошо платят. Натали буквально на мгновение каменеет, так и не взяв посуды в руки. Она отвечает будничным тоном, но Маринетт обдает неприятным чувством, мгновенно поселяющимся в груди. — Мне уже давно не платят. Маринетт увозит Габриэля с территории дома, за тяжёлые ворота, запахивается теснее в плед и толкает кресло Габриэля сильнее. — После моего инсульта Адриан стал распоряжаться всеми деньгами. — Вы знали? — Маринетт хочется вытолкнуть его в какую-нибудь пропасть, но, к сожалению, тут только асфальтированная дорога и непроходимый лес, даже никакой захудалой канавки. — Нет. — И даже не поинтересовались? — Нет. — Господи, — Маринетт задыхается от возмущения. — Я поговорю с ним, это неслыханно. У нее два образования, она вообще не обязана тут быть. Габриэль не отвечает, Маринетт задумчиво всматривается в голубоватую Меланхолию, ставшую такой неестественно большой, что, если они всё-таки сможет разминуться с Землёй, это будет настоящим чудом. — А вы, Габриэль, всегда были таким слепым или все мужчины такие? — Не знаю. Мне кажется, я больше ничего не знаю. Как меня зовут? — Самая большая парижская головная боль. — Адриан был котом Нуаром? — Что? — Маринетт останавливается, резко дёргая кресло на себя. — Кот отдал свой талисман хранителю, а кто он, я понятия не имею. — Адриан. Это же очевидно, — Габриэль даже слегка оборачивается, чтобы посмотреть на ошарашенную Маринетт. — О, ясно. Значит, не я один был так долго слеп. Я думаю, что он узнал, кто была Ледибаг. Поэтому случилось то, что случилось. — День только начался, а все уже так ужасно, — бурчит Маринетт под нос. Деревья все не заканчиваются, так что она разворачивает коляску и толкает обратно в сторону дома. Маринетт названивает Адриану, пока у него не забивается голосовая почта. Маринетт делает вид, что не слышит, как Натали воет в ванной комнате, и как Габриэль делает монотонный звук телевизора громче. — Мам, хватит, — в шутку стучится Маринетт в ванную. В неё приходится сильный удар, будто Натали что-то швырнула, Маринетт отскакивает и тут же убегает к Габриэлю смотреть телевизор. По предварительным оценкам учёных Меланхолия пройдет рядом с орбитой Земли, нанеся значительный урон нашей планете, но не уничтожив ее. Всё врут. Все врут. — Это у нее осталось от Маюры. Вспыльчивость. Агрессия. — Удаленное лёгкое, — напоминает Маринетт. — Часть лёгкого, — Габриэль выключает звук. — Вы социопат, — Маринетт вытягивает тощие ноги на низкий столик, смахивая пачку старых газет, которые, похоже, лежали там для эстетики. — Я хотел вернуть свою жену. — Ценой чего? А нет, подождите, кого? М? Натали? Живой, настоящей, реальной Натали? Да как вы потом смотрели бы в глаза своей жене? Ой, дорогая, я убил свою ассистентку, чтобы вернуть тебя, ты рада?! — По-моему, тебе здесь стало значительно лучше. — Пойду скажу Натали, что вы козёл. Габриэль включает звук у телевизора, но там все тоже самое — Меланхолия, Меланхолия, Меланхолия. Натали все ещё в ванной, Маринетт стучится, а, не услышав ответа, толкает дверь. За секунду Маринетт успевает подумать, не покончила ли Натали с собой, но нет — она все ещё живая, худая, по-своему красивая, в разношенном бюстгальтере и свободных джинсах, откручивает крышку у банки с жирным кремом. — Чего тебе? — Натали намазывает локти, стоя напротив зеркала. — Будешь говорить мне, какая я дура и что не ценю себя? Можешь сразу выйти, если так. — Я хотела сказать именно это, но теперь передумала. Сейчас. Я придумаю что-нибудь новое. — Адриан вложил деньги отца в акции и мгновенно пролетел, уж не знаю, кто его надоумил. Он мне долго не говорил, а когда вопрос о деньгах встал боком, то буквально приполз — Натали, ты единственная, кто у него есть, бла-бла, останься, пожалуйста. Мы перебрались сюда, я уволила всю прислугу. — Он стольких покалечил, заставил тебя в этом участвовать, а ты ещё и после всего, что он делал, осталась. — Он не заставлял. А я уже наказана за всё сделанное, как и он. — Лёгкими? — непонимающе щурится Маринетт. — Ты такая прозаичная, девочка моя, — Натали закручивает крышку на банке с кремом и впервые за весь разговор смотрит Маринетт в лицо. — Я люблю человека, который хотел принести меня в жертву, чтобы вернуть женщину, которую он по-настоящему любит или думает, что любит, я не знаю. Думаешь, я наслаждаюсь всем этим богатством? Я учила его держать зубную щётку и расстёгивать пуговицу над ширинкой, а ширинку расстегивала сама. — Я, определенно, ничего не понимаю в этой жизни. Пойдём смотреть на Меланхолию. — Откуда ты знаешь, что я Маюра? — А, — Маринетт неловко пожимает плечами, понимая, что прокололась на вопросе про лёгкие или раньше, — я просто… Э… Ледибаг? — Ты спрашиваешь у меня, не ты ли Ледибаг? — Натали делает страдальческое лицо, надевая через голову на серую футболку без рукавов лёгкий синий свитер. — Габриэль сказал, что ты, а мне, в общем-то, все равно. Для меня ты несчастная девочка в глубокой депрессии, которую на меня свалил Адриан после того скандала со свадьбой. — Он сказал, что не… — У этого дома везде глаза и уши, — Натали водружает очки на переносицу. — Пойдём уже. Габриэль уже успел выбраться на террасу с помощью трости, валяющейся где-то у него под ногами. Маринетт садится подальше от него, насколько это вообще возможно, учитывая, что плетеных кресел всего четыре. Натали садится рядом с Габриэлем по левую руку, он тут же обнимает её за плечи, а она обречённо вздыхает. Маринетт хочется позвонить Луке и сказать, что она никогда его не любила, и вообще никого не любила, и вся жизнь — это просто последовательность рандомных действий, и все мы в конце всё равно будем сидеть на террасе, обнимать женщину, которую так и не смогли полюбить, но невозможно огромная и яркая, словно облитая голубой глазурью, Меланхолия входит в атмосферу Земли.