Хурма

Гена знал, что учеба в Университете — это сложно, но не настолько же. С начала учебного года он заметно похудел, щеки ввалились, а синяки под глазами, видимо, намеревались полностью поглотить его лицо. Из-за своей гиперответственности Гена практически не вылезал из-за учебников, иногда забывая банально поесть. Что уж говорить о сне. Если он был, то очень тревожный, и Фарафонов уже подумывал о том, что армия в принципе не такой и плохой вариант. Там поспать можно и на свежем воздухе проводишь достаточно времени. — Фа-ра-фо-нов, — кто-то совсем близко громким шёпотом звал его. — Фа-ра-фо-нов… Что-то влажное и тёплое прошлось по уху Гены. Со стороны послышались смешки и возмущенное, но довольно тихое: — Пидоры! Гена тут же дернулся и врезался в чей-то подбородок, за этим последовало громкое «Ой!» и хрипловатое «Карелин, мать твою!». Фарафонов не сразу осознал, кто он, что он тут делает, и поэтому нелепо хлопал глазами, привыкая к яркому освещению. Он оглянулся вокруг. Перед ним стоял нерадивый однокурсник и его такие же нерадивые друзья, которые гоготали уже во весь голос. — Что, Генка всю ночь кутил? — потирающий подбородок Машнов игнорировал своего друга Андрея, кидающего гневные взгляды. И, не дожидаясь ответа, Слава послал Гене воздушный поцелуй и направился к выходу из аудитории, в которую уже прорывались ребята с другого курса. Гена не понимал, каким образом он заслужил такое внимание самого Вячеслава Машнова, которого все знали и, включая некоторых преподов, почему-то называли Карелиным. Гена среди других студентов ничем не выделялся, кроме своего фанатического отношения к учебе. Но вариант, что это все из-за нее, сразу отметался — Славу по-видимому учеба вообще не волновала, хотя при этом он каким-то образом умудрялся успевать по всем предметам без хвостов. И это Гену невероятно злило и оскорбляло, ведь он пахал и завоевывал каждый балл, а этому остолопу все доставалось будто без труда. Почему он? Из всех двухсот человек с курса Славе приспичило насаждать именно ему: и около общаг к нему выскакивал будто из ни откуда, неся полную околесицу, и в библиотеке умудрялся доприставаться до того, что их вдвоем выгнали, и в уборной нервы трепал, брызгая на него водой с рук. И в единственный раз, когда Гена добрел до университетской столовки, Машнов в прямом смысле стырил у него пирожок после того, как минут десять затирал про свою кошку, которую ему позволили оставить в общаге. После совсем вопиющих выходок к нему подходил Андрей (Слава маячил где-нибудь на горизонте) и очень спокойно извинялся за "этого балбеса". Как-то раз Гена не удержался и спросил, не нуждается ли Машнов в чьем-либо внимании, намекая на медицинскую помощь. — Только в твоём, — Андрей усмехнулся и так же внезапно, как и обычно это делал Слава, удалился. После этого Фараонов решил, что там все чокнутые. — Фарафонов, знаешь что? — с этими словами Карелин с плетущимся за ним Андреем, который явно не поддерживал такую гиперактивность со стороны друга, частенько равнялся с Геной. — Ты одно сплошное разочарование! Гена от неожиданности остановился. — Стыдно тебе должно быть!.. И Машнов, ухмыляясь, ушёл. Только через день Гена узнал за что ему там должно быть стыдно. Для этого Карелин перегнулся к нему с ряда повыше и шепнул на ухо: — Тебя уж и хомяком назвать нельзя! К своему удивлению, Фарафонов сразу понял о чём речь. — Даже на булочку с корицей ты не тянешь, Геннадий. Только на хлипенькую такую печеньку с изюмом! И то, с натягом, — об этом Гена узнал на физ-ре, когда Слава незаметно нагнал его. Чем меньше оставалось до сессии, тем реже Машнов стал внезапно одаривать Гену своими глупостями и тем меньше Гена стал походить на нормального человека. Но Фарафонов уже тупо не мог остановиться, и если ему вдруг выдавался свободный час, то он чувствовал себя неуютно, не занимаясь в это время учёбой. Даже если он был занят уборкой комнаты или ехал в набитом транспорте, где пошевелиться нельзя, то тревожный голосок нашептывал о упущенном времени на подго т овку к экзаменам. Где-то в середине декабря Гена впервые обнаружил обычный пакет из Пятерочки у себя в рюкзаке, когда разбирал его после пар. Он стал судорожно вспоминать, не мог ли он случайно утащить его у кого-нибудь из соседей по парте. Но сегодня он везде сидел один, Никита, его лучший друг, на учёбу не дошёл. Тогда оставался последний вариант: Гена настолько заработался, что просто не помнил, что делал сегодня. Прикинув, что Пятерочку он точно проходил, Гена решил, что купил себе всё сам. Однако, содержимое пакета говорило об обратном, либо Фарафонов был совсем без памяти. Шоколадка и хурма — когда он в последний раз вообще такое ел? Ладно, плитка — это нормально, у Гены везде были распиханы обертки, но вот хурма! Противная, склизкая и вяжущая гадость. Пересчитав деньги, Гена удивился ещё больше, ни на рублик не стало меньше по сравнению с тем, что было утром. Фарафонов пожал плечами, решив несильно заморачиваться. Лишним не будет, и, оставив несчастную хурму на столе, заварил себе чай и сел учить уже написанные билеты по информатике, заедая потерянные нервные клетки Милкой. — Братишка, где ты такую хурму нарыл? Просто бомбическая! Я возьму всю? — Никита вошёл в комнату как обычно без стука и смачно откусывая от хурмы. За несколько часов Гена уже успел забыть о ягодах, и он просто неопределенно повёл плечами, мол, делай что хочешь. Пакеты появлялись с завидной регулярностью, за неделю Гена выудил из своего рюкзака в сумме ещё четыре пакета все с тем же содержимым: шоколадка и хурма, которую уже без вопросов забирал Никита. — Гендос, щёчки-то смотри, совсем бледненькие, не авитаминоз ли у тебя часом? — Машнов даже приподнял свои очки, когда обернулся к нему. — Фрукты начни есть, а то я скучаю по твоим пышущим здоровьем щекандриям. — Он легонько щёлкнул пальцем по этим самым «щечкам» и отвернулся. Каждый раз, когда Слава начинал с ним говорить, Фарафонов впадал в ступор. И не потому что, он не знал, что ответить (хотя иногда происходило и такое), Слава был слишком внезапен и сумбурен, и мысли Гены попросту не успевали за ним. — Да ты можешь быть не таким придурком? - Ты его вообще видел? Фарафонов явно услышал то, что ему не дОлжно было услышать, но внимание этому не придал, решив, что будет тщательнее избегать этой компашки. На следующий день Гена опять нашёл у себя пакет из пятерочки, но уже на парах. Ему это крайне не понравилось, а Никита был очень счастлив, снова увидев хурму. В это время на всю аудиторию раздался смех Машнова, и Гена хотел уже высказать ему всё, что о нём думает, но Славе он в данный момент был неинтересен, он хохотал и мило улыбался невысокой девушке из группы Фарафонова. Гена ещё больше нахмурился, именно сейчас он осознал, что именно такой взгляд и улыбку обычно получает в свой адрес от Машнова он. Гена не понимал, почему его это так задело и даже не заметил, как забрал одну из ягод у Курскеева, чтобы хоть чем-то себя занять, пока нет лектора… И, черт, она оказалось очень вкусной, на столько, что он даже отвел взгляд от Машнова. С этого дня Гена старался всегда найти время перед универом, чтобы забежать купить себе пару штучек. Он подсел на хурму так же, как и на учебу. *** В день последнего экзамена он чувствовал себя необычайно свежим и выспавшимся, хотя и лег за полночь. Его оптимистичный настрой был с ним ровно до тех пор, пока он не сдал работу и не покинул аудиторию. Лишь он переступил порог, как его охватила паника. Всё ли он написал? Не перепутал ничего? Правильно ли он прочитал задание? Подписал ли он работу? А также вселенская усталость за все бессонные ночи. Еле передвигая ноги Гена вышел из здания и пошёл в сторону общаг. Напротив Пятёрочки его очень смело схватили за плечо и развернули на сто восемьдесят градусов. — Геннадий! Это я, Слава Карелин! Не узнал меня что ли? Сколько лет, сколько зим. Широкая улыбка Слава немного приутихла, когда Гена поднял на него глаза. — Ты что, рыдал? — и это была далеко не издевка. Светлые глаза пронзительно разглядывали Фарафонова. Фарафонов пробурчал что-то в ответ про экзамен и снова направился в сторону общаг. Ни секунды не мешкая, Слава бодрым шагом пошёл рядом. Гена косо поглядывал на слишком счастливого для дня экзамена Машнова, тот покинул аудиторию немногим раньше самого Фарафоного. Слишком пафосно положив работу на стол, Машнов непринужденно толкнул дверь и вышел (Гена не специально оторвался от своих листков, чтобы проводить его взглядом, нет). Около корпуса Гены Слава даже не собирался прощаться, а терпеливо ждал, когда наконец Фарафонов вспомнит, как пользоваться дверью. Решив, что его настроение уже ничто не может испортить ещё больше, Гена вошел внутрь и пошёл к своему с Курскеевым блоку. Комендант даже не пикнула, когда Слава проходил мимо. У дверей комнаты Гена всё же помедлил. — Я думаю, что наши отношения уже перешли на тот уровень, когда можно пригласить меня в гости. Слава многозначительно посмотрел на него, а потом засмеялся. «Ну что взять с идиота? Ничего не разгромит и ладно», — Гена пропустил сокурсника вперёд. Пока Гена переодевался и ставил чайник, Слава развалился на стуле, поставив перед собой пакет. Пакет. Из Пятёрочки. — Кстати, ты просёк фишку, как выбрать правильную хурму? Пока в голове Гены складывался простой пазл, который, оказывается, всё это время был на поверхности, Слава взял нож, порезал первую ягоду. — Щёки она тебе не вернула, но ты хотя бы цветом похож на нормального человека… — Ты… Я… Просто… Тебя… Как назло именно сейчас Гена не знал, что ответить, поэтому он смотрел то на протянутый кусочек, то прямо в глаза Карелину. Того совсем не смущала повисшая тишина, и он, улыбаясь, подошёл чуть ближе. - Я, конечно, не маньяк… Мы с Замаем проверяли! — даже тут Слава не обошелся без Андрея. — Но твои щёчки сводили меня с ума, теперь скулы… И на этот раз Слава осторожно провёл пальцем по слишком впавшей за несколько месяцев щеке, а потом слишком резко подставил ему кусок хурмы: — Жри давай, зря что ли килограмм тащил?!