Цирк уродов

Тишина. Дождь сильнее, чем вчера. Такое ощущение, что с каждым днём он становится всё мощнее. Люди боятся дождя. Боятся серости. Именно потому в это время они сидят дома, и я не в их числе. Пожалуй, это ещё один повод ненавидеть себя и при этом жалеть. Это чувство… осуждение? Да, верно. Общество осуждает всё, чего не понимает. — Не такой. Не тот. Неверный. Другой. И даже если вдруг с тобой что-то случится не по твоей вине, если опасность или проблема возникнут из неоткуда, они не остановятся. — Не правильный. Плохой. Слабый. Не тот. Виноват. Не остановятся никогда. — ХАХАХА, ДРУГОЙ, ОН САМ ВИНОВАТ. СЛОМАННЫЙ. АХАХАХАХА. Так давно я бьюсь в эту стену и молю о помощи, но… никто не пришел… Я так давно задаю себе один и тот же вопрос: «Меня кто-нибудь слышит, если я слышу их?» Почему рушится всё, что я люблю?.. Почему я не могу это остановить? Почему я не в силах? Кто-нибудь, пожалуйста, хоть кто-то… Я не могу быть один. Помоги мне. Я стоял на поляне, задрав голову вверх и позволяя большим каплям дождя разбиваться о лицо. Я ненавижу дождь. Ненавижу с тех пор, как от нас с отцом ушла мать. Да-да, было это именно в сильный ливень. конечно, глупо винить в этом собственную погоду, но это так. Не выношу дождь, хотя всё равно стою под ним. Иронично, не правда ли? Как и моя жизнь: её я тоже ненавижу, но ведь ещё почему-то ещё ощущаю эти отвратительные капли на коже. Ужасно. Пора бы что-то менять в жизни. Думать о суициде я начал давно, однако до сих пор ни одна из моих попыток не воплотились из-за моего отца — Джеймса Чарльза Броунена. Он всегда появлялся в самый ненужный момент, пресекая всё с самого начала действия. На руках шрамы, больше похожие на царапины, на шее то же самое. Каким же надо быть неудачником, чтобы не то что стать изгоем, а ещё и не суметь убить самого себя? Всё началось с детства, когда я стал слышать какие-то голоса в голове. Вернее, сначала это был один голос, который говорил, что он мой друг, а я — его. Он поддерживал меня, помогал пережить какие-то грустные моменты и веселил. Семья воспринимала это как обыкновенную ребячью фантазию и не уделяла этому ровно никакого внимания. Наоборот, довольно часто звучали вопросы, касательно моего почти единственного друга. Потом появлялись ещё голоса и ещё, довольно быстро их стало так много, что разговоры внутри не прекращались никогда. Голоса то приходили, то уходили, то возвращались вновь, но все оставляли отпечаток на моей жизни. В основном один большой — я несколько раз находился на дневном стационаре в психбольнице. Я пытался это рассказать семье — вели к психиатру, пытался рассказать друзьям или знакомым — распространяли слухи про «чудного Горация» и всячески избегали. Очень быстро от меня отвернулись все, кто меня окружал. Кроме голосов… Одни рассказывали мне истории, другие утешали и помогали, третьи же, коих было большинство, загоняли меня в ещё более глубокую депрессию. Временами они совместно с окружением меня доставали настолько сильно, что я запирался в ванной и доставал любимую коробочку с лезвиями, столь бережно спрятанную под ванной. Голоса подбадривали меня, говорили, что я молодец. К сожалению, они, как и я, забывали о том, что у отца есть ключ от ванной комнаты. Каждый день я полностью игнорировал голоса, вместо того, чтобы говорить с ними, как в детстве, и оттого они расходились ещё больше. Вместо добрых, приятных и чистых звуков в моей голове стали появляться крики, раздражающий шепот и злые стоны, будто сквозь зубы. Почему я игнорировал их? О, всё просто. Если в детстве я мог идти и разговаривать с пустым местом, и все бы умилялись, то сейчас, когда я почти совершеннолетний, это выглядело бы минимум странно. И вот, после очередной попытки совершить суицид и очередной неудачи, я стою посередине поляны. В лесу. Задрав голову вверх и крича в бездонное, темное ночное небо, которое сейчас казалось огромной воронкой, засасывающей в каждый момент всё больше. — Как ты, Горя? — протянул тонкий девичий голосок в голове. Я уже знал, что обладательницу этого голоса зовут Альбина. Ей тринадцать лет и, судя по рассказам, она с семьей погибла при пожаре. Девчушка любила так называть меня из-за довольно нелегкой жизни, а я и не был против. Наоборот, мне было как-то приятно в глубине души, что хоть кто-то зовет меня ласково. И вот сейчас, в этот отвратительный момент, дитя разогнало другие голоса и предстало предо мной лучиком солнца сквозь плотную завесу туч. — Ты же слышишь мои мысли. Так смысл спрашивать? — вздохнул я и, наконец отойдя от образа бездвижного тотема, сел на поваленный ствол дерева неподалеку. Он был влажным и колючим из-за жестких выступов коры, но меня это мало волновало. — Просто ради приличия, — гордо фыркнула моя гостья и отчего-то замолчала. И я бы посчитал это нормальным, если бы не замолчали и другие голоса. Все. Сразу. В моей голове осталась только пустота, прерывающаяся редкими и короткими мыслями, аля "Что происходит?" или "Вы где?" Наконец в моей голове наступила тишина, которую я столь желал все эти годы. И стоит радоваться и веселиться, заполняться с ног до головы надеждой начать новую жизнь, вот только... Это была странная тишина, если её вообще можно так называть. Она звучала. Да, выглядит это абсурдно, что тишина звучит. Возможно, я совсем поехал с катушек, но более точного объяснения я найти не смогу. Она звучала опасностью, тревожностью. Звучала страхом и недобрым предзнаменованием, но не звучала тишиной. Если зайти в дом, где гробовая тишина но понимать, что в этом доме, например, было убийство и маньяк где-то рядом, то тишина будет звучать точно так же. — Ты хочешь жить нормальной жизнью, Горя? — шепот Альбины раздался в моей голове спустя пару минут. И я понимал, что это она, что она по-прежнему ласково говорила со мной, но от этого шепота пробежал холодок по спине, а ком словно застрял в горле. — Ну же? Я смогу помочь... — Да, — это на данный момент страшное слово вылетело из моих губ, когда я даже не успел подумать об ответе. Так же я не успел ничего сказать, как в глазах потемнело, а в голове раздалось коварное: — Чудесно...