***
— Нужно провести полное исследование и сделать анализы, но... — Что тут думать?! Серьезно повреждены лобно-орбитальные области! Я понимаю, что процент полной потери невелик, и он может отделаться лишь небольшим ухудшением зрительного процесса, но вам стоит прислушаться к моим выводам, о которых уже неизвестно сколько толкую. Подобные случаи были в моей практике, и, поверьте, вам стоит направить его на анализ крови и осмотреть глазное дно. Если я прав, то в худшем его может ждать... — Хорошо-хорошо, понял. Слышали? Немедленно сделайте общий и биохимический анализ крови, а позже я проведу осмотр. Может хоть это мальчика удастся спасти.***
Генри кажется, что он летает в бесконечно темном пространстве. Он не ощущает себя и свое тело, не ощущает реальность. "Неужели я умер?" Однако эта мысль поддается сомнению, когда постепенно начинает возвращаться чувствительность и способность контролировать собственное тело. Сначала палец на левой руки, второй, третий... До слуха начинают доноситься сначала слабо, потом все интенсивнее, звуки прибора — противно режущий писк — и неразборчивая речь. Вся "каша", которую они произносили, была знакома, но неосознаваемая. Будто ты когда-то это знал, но сейчас забыл и не можешь вспомнить, хотя понимаешь, что это уже когда-то знал. — ..е....и Наконец юноша начинает расчленять отдельные буквы, но все еще слишком мало, чтобы составлять слова. Постепенно начинают всплывать и другие. — Ге....и, ..ы ..а.. ...и...те? Голова раскалывается, не хочется думать, не хочется вникать. Боже, уберите этот противный писк! — Генри? И тут все то, что до этого ускользало от его понимания, его слуха, навалилось волной осознания. Он очнулся. Однако юноша был уверен, что вопрос был длиннее... — Д-да, — хрипя, отвечает, наконец, Бауэрс. — Как вы себя чувствуете? — спокойно спрашивает доктор, даже не стараясь придать своему голосу хоть нотку беспокойства. — Голова болит, — начинает медленно перечислять юноша, благодарный мужчине лишь за то, что тот не перебивает и дает время обдумать ответ, — Меня смущает темнота. Можете включить свет? В ответ он слышит вздох. Да, тяжелый вздох. Но почему? До слуха доносится, как мужчина — доктор, Генри, это видимо доктор — что-то лихорадочно черкает на бумаге. Та издает странный звук — "Порвалась", — сделал вывод юноша. Он слышит, как тот стучит по кнопках телефона, а после, через несколько секунд, лишь одну фразу: "Вы были правы".***
В медицине это называют амаврозом — патология глаз, для которой характерно частичная или полная потеря зрения. Врачи говорят, что это вследствие серьезной черепно-мозговой травмы. Медсестры уверяли, что зрение может вернуться, не стоит отчаиваться, врач же многословно молчал, а Генри, глупый Генри, который в школе учился на стабильный неуд, осознал в ускоренном варианте весь курс психологии человека, а так же составил небольшую ассоциативную цепочку, сам себе вынося вердикт. Атрофия зрительного нерва — это то, что ему удалось услышать из сплетничества работников — не звучит, как "ты снова сможешь видеть".***
Юноша никогда не считал себя оптимистом, что уж там говорить о мечтателе. Господи! Он даже не был верующим! Однако сейчас, лежа в одноместной палате, один на один с всепоглощающей темнотой ( вечной его спутницей), он жалел, что не знает ни одной молитвы, что не мог окунуться в мир фантазий или даже верить в свое иллюзорное выздоровление. Бауэрсу было страшно, невозможно страшно. И сердце сжимало в тиски от того, что в данную минуту, когда оставаться одному сродни безумию, у него нет никого. Даже ребят из своей "банды" он не мог назвать даже приятелями. А темнота, казалось, сгущалась. Становилась более... плотной, тяжелой. Закреплялась в сознании, с каждой минутой и с каждой секундой утрачивая возможность "снять". Так не вовремя вспомнилась шайка лузеров. "Они бы точно пришли навестить друг друга", — грустно осознал Генри и, тяжко выдохнул, постарался абстрагироваться от мыслей сосредоточив зрение по привычке на чем-то. Этим "чем-то" оказалась темнота. Черная сплошная, не двигающаяся, не изменяющаяся.***
К нему подходят. Он не видит, но слышит отлично. Это не легкая поступь медсестры, которая приносит еду. И даже не тяжелые шаги врача, что ежедневно два раза приходит и спрашивает его о самочувствии. Раньше Генри не слышал этих шагов. Они были редкими — "застенчивыми, неуверенными" — казалось, что пришедший все еще не верил в то, что делает и размышляет о том, чтобы уйти. Но он остается. До юноши доносится незнакомо знакомый тонкий запах, цветочно-медовый.. Очень напоминающий красные розы. Никто в больнице так не пахнет, поэтому, вне всяких сомнений, кто-то к нему пришел извне. — Кто тут? — подает голос Генри, поудобнее располагаясь на кровати и беспомощно поворачивая голову в стороны, будто пытаясь что-то разглядеть. В ответ он слышит... ... тишину. — Здесь ведь есть кто-то? — через непродолжительное время спрашивает Генри снова. Паника медленно начинала зарождаться в его сознание и тогда, когда он был уже готов позвать медсестру, кто-то подал голос. — Привет. "Стэн". Ошибка. Ошибка. Ошибка. Это не может быть ОН! Просто не может. Стэн бы не пришел! Только не Стэн... — Стэн? Раз. Два. Три. Четыре. Пять... Тишина. Генри жмет на кнопку подле кровати, вызывая медсестру. С приближением шагов, отдающих слабым постукиванием по кафелю, сладкий запах роз пропадает. "О чем вы? В палату никто не заходил..." Генри готов кричать.***
Однажды, судя по крикам, его пришел навестить отец. Человек, что всегда казался добропорядочным гражданином, в тот момент показывал окружающим свое истинное лицо. На отказ о визите он сначала вежливо повторил: "Я отец! Я имею право навестить его!", а после вежливого объяснения о том, что его состояние как физическое, так и психологическое очень шатко, мужчина, подобно сорвавшейся с цепи бешеной собаке, начал покрывать бедную женщину угрозами, на повышенном тоне опуская ту нецензурной бранью. Генри, отчасти, понимал, почему того не пускают к нему. Лишний раз контактировать с фактором, который явился прямой причиной его нынешнего состояния, могло повлечь за собой ухудшения состояния. Если не физического, то эмоционального точно. И эта забота от, казалось бы, равнодушных медицинских работников, правда симпатизировала и удивляла. Единственное что он соскучился по хоть какому-нибудь человеческому общению с людьми, что не были связаны с медицинской сферой. Пожалуй, Генри не отказался бы даже от разговора с компашкой лузеров, а это уже все, финиш. Даже их колкости хоть как-то спасли своим присутствием от медленно нарастающего одиночества и саморазрушения. Ведь, по сути, он никому не нужен. Он один. Ни друга, н и к о г о.***
Интересно, — размышляет Генри, — сколько он тут лежит? Ответ на этот вопрос получить очень просто, стоит лишь спросить медсестру или лечащего врача. Вот только... Он сам попросил не говорить ему точной даты. Несмотря на желание не теряться во временной петле, он настолько же сильно не хотел осознавать реальность. Жить в неведении, растворяясь в недоговоренности и повисших в воздухе фразах легче, чем плавиться в углях правды. Это желание проявление трусости и отсутствие храбрости принять правду и жить с ней.***
Юноша видит то, что не должен видеть. Сначала он хочет вызвать медсестру, чтобы обрадовать неожиданным прозрением, но не делает этого, пытаясь растянуть мгновение. Все вокруг... обычно. Он помнит эти цвета и неожиданно рад увидеть их вновь, он помнит каждый угол стула и кровати. Кровать. А на ней фигура. Генри сглатывает, потому что на него смотрит Стэн Урис. Все те же кудряшки, все та же рубашка, аккуратно заправленная в брюки, и взгляд. Ж и в о й взгляд. Когда Стэн видит, что его заметили, он улыбается, начиная пальцами расстегивать пуговицы своей рубашки, смотря при этом вызывающе на Генри, игриво. Будто говоря: "Смотри, Бауэрс, что могло стать твоим". И все так реально. Слишком реально, что усомниться нельзя. Генри прикрывает рот рукой, скрывая свою похабную улыбку, когда ткань спадает на пол, оголяя плечи и ключицы.***
В его минутное исцеление не верят. Ведь через минут десять все снова заполонила тьма. Медсестры вздыхают обреченно, с жалостью вторя, что никого здесь не было. Он не верит, ведь это было. Видение — прозрение! — повторяется через сутки, а после пропадает на какое-то время. За это отсутствие его посещает мужчина. Голос его Генри не знаком. Мужчина представился Грегонсоном и расспрашивал его о моментах "прозрения". Во время ответа Генри смущался, почему-то доверяясь незнакомцу, в подробностях описывая интерьер, и Стэна (лишь умалчивая о действиях — шоу — который тот ему устраивал). И как-то, на очередном визите, Грегонсон рассказал ему одну историю. Реальную историю, которая случилась с Марлоном*. Сначала Бауэрс не хотел понимать то, к чему клонил Доктор Грегонсон. Но картина ясна как день, который он больше не увидит. Стэн — галлюцинация.***
— Привет, — доносится до слуха Генри и, боже, неужели теперь эти галлюцинации стали и слуховыми? Он не отвечает. Шаг. Второй. Кто-то подходит к кровати, присаживаясь рядом на стул. Бауэрс слышит дыхание, и запах красных роз. С п а с и т е — кричит его разум, — спасите от иллюзий. — Это Стэн, — уточняет галлюцинация, и Генри хочется поверить, что голос реален. Поверить снова, но при этом боясь, что "голос" — очередная попытка и шутка мозга. — Это правда ты? — хрипло, надрывно. — Да, — юноша готов поклясться, что ответили с улыбкой. Он чувствует, как Стэн касается его руки, проводя аккуратно по коже, пальцем, вычерчивая узоры и не произнося ни слова. А после переплетает пальцы. Генри, до этого задержав дыхание, выдыхает.?