жидкое золото

Тэхён слышит тихое перестукивание когтей по холодному мрамору. Гончая рядом с отцовским троном из чистого оникса лежит, спрятав зубастую морду под лапы, иногда перебирая острыми когтями по полу. Пока отца нет, Тэхён развалился на его месте, постукивая ногтями по черепушкам у подлокотников, словно пародируя гончую, что лежит у него в ногах. Тяжёлые двери с грохотом открываются, и, кажется, Аид совершенно не в духе. Его чёрная аура распространяется на несколько метров вокруг, Тэхён кривится на едкий запах мертвечины от отца. — Выметайся, — гремит своим гробовым голосом Аид, его чернильная тога разлетается в стороны, когда он стремительно шагает к своему престолу. — Нет, — тянет парень в ответ, похлопывая собаку по колючей макушке. Та мурчит, словно едва родившийся котёнок, щёлкая зубами от удовольствия. Аид щёлкает пальцами, меж ним и Тэхёном сверкает синяя искра, и юноша оказывается в другом конце комнаты, гулко хлопаясь на твёрдый пол. Гончая, резво подскочив с нагретого места, вмиг оказывается рядом, вылизывая своим горячим языком тэхёновы открытые кисти. — Я миллион раз говорил тебе не приходить сюда в таком виде, — зычный голос разносится по залу, эхом отлетая от почти голых стен. — Я никогда в жизни не надену этот балахон, что вы все тут носите, папочка, — едко отвечает отцу Тэхён. Он остаётся на полу, закидывая голову на лежащую рядом собаку; та засыпает под тяжестью тэхёнова тела, тихо журча, положив морду на лапы. Вдали от глаз Аид выглядит менее устрашающе, и Тэхён даже позволяет себе пошутить над отцом и над заполняющим воздух запахом гнили, когда он раздражается слишком сильно. Персефона всегда смеётся над Тэхёном, удивляясь такой дерзости; Аид отстранённо хлопает сына по плечу, будто Тэхён его адская гончая или Цербер у входа. — Что у вас опять с сыном Ареса? Чонгук, кажется? Тэхён неопределенно мычит, вспоминая вчерашнюю перепалку прямо перед Зевсом. Тэхён в который раз убеждается в том, что Чонгук чёртов придурок, готовый спалить весь этот мир. Весь в своего двинутого папашу. Подумаешь, сказал ему, что он безродный пёс, не иначе. Тэхён думал, что у него пар из ушей повалит — так он злился и играл желваками, сжимая свои кулаки до вспухших вен. — Он первый начал, — отмахивается Тэхён, разглядывая потолок, расписанный всеми бедами человечества. Парень ощущает, как отец начинает злиться, чернота ползёт по углам огромного зала, заполняя собой всё пространство. Вероятно, кто-то из олимпийцев нажаловался ему. — Верится с большим трудом. Тэхён закатывает глаза. Нет смысла оправдываться, потому что да. Он начал сам. Просто Чонгук одним видом своим заставляет Тэхёна язвить и усмехаться. Каждый знает, что Арес самый отвратительный бог из всех. И дети у него все такие же отвратительные. Чонгук самый видный из всех. — Заткнись, ты, — шипит Чонгук, его глаза наливаются почти красным, Тэхён чувствует запах разгорающегося пламени, воздуха с каждой секундой становится меньше, — стервятник! Тэхён честно старается себя сдержать, но в последнюю секунду разражается громким смехом, обдавая полукровку холодным воздухом самого Подземного царства. Он долго смеётся, запрокидывая назад голову, откидывая смоляную чёлку со лба лёгким движением руки. Юноша почти чувствует, как разряжается воздух над их головами. — Следи за языком, отпрыск изгоя, — все же отвечает ему Тэхён. Он чувствует, как разгорается жажда боя в его душе; жажда смерти, чужой и бледной, со строгими отпечатками зубов на крепкой загорелой шее. Тэхён лично бы спустил Цербера с цепи, чтобы тот разорвал непокорного Чон Чонгука на мелкие кусочки, отужинав его живой плотью. — Иначе я попрошу Гелло, чтобы она заманила тебя к папеньке в гости. Я утоплю тебя в Стиксе, и будешь вечно блуждать по асфоделовым полям. — Я поджарю тебя, как свинью на вертеле, если ещё хоть раз назовёшь меня отпрыском изгоя, — Чонгук хватается за нож, что всегда лежит в его кармане. — Попросишь огонька у Гестии? И Тэхён видит злобный огонь в глазах младшего, который начинает медленно шевелить губами, читая что-то на латыни. Тэхёну не нужно знать что, он слышит яркий запах мертвечины, чувствует чернеющий воздух кожей. Он не видит служителей тьмы, но чует вонь мёртвых солдат. И как бы смешно не было, Тэхён неосознанно начинает противиться, приказывая мёртвым вернуться назад, где им суждено гнить всю оставшуюся бесконечность. Небо разрезают стрелы обжигающих молний, на Олимпе бушуют боги. Чонгук вызывает чертовых трупов, которые подчиняются только Тэхёну. — Ты должен прекратить донимать его, — размеренно произносит Аид, слыша за спиной тихие перешёптывания мёртвых солдат. Они как никто другой знают о бесконечных стычках сыновей олимпийцев между собой. — Он младше, а значит безрассуднее. К тому же Арес не отличается выдержкой, распалить его — дело двух секунд. Однажды ты нарвешься, и Зевс, устав жаловаться мне, скинет тебя в Тартар. — Ты тогда достанешь меня, папочка, — восклицает Тэхён, находясь уже возле дверей. Он хлопает себе по коленке, подзывая гончую, и поднимается в людской мир под холодное дыхание своего отца, который недоволен каждым его шагом.             /// Гончая из звероподобного почти волка в смертном мире обращается в изящного добермана, Тэхён ведёт её в толстом кожаном наморднике, крепко сжимая в ладони тяжёлую цепь. Солнце припекает чёрные волосы, юноша щурится, выискивая глазами что-нибудь поинтереснее сереющих зданий до самого горизонта. Пёс рычит, останавливаясь. Громоздкий намордник мешает ей принюхиваться к потяжелевшему воздуху. И Тэхён, обладая нюхом не хуже собачьего, улыбается в солнечную пустоту, останавливаясь тоже. Чонгук сзади, одет как простой смертный, смотрит ему в спину испепеляющим взглядом. Зевс отчитал его как нашкодившего ребёнка. Он так зол, что по тэхёновой коже бегут мурашки от предвкушения. Сколько бы они не скандалили, виноват всегда останется Чонгук. Ведь это он вспыльчивый самодур, достойный сын своего отца, нелюдимый и грубый, срывающийся на всех подряд. Тэхён прославлен как спокойный парень, вечно бледный из-за отсутствия в дворце Аида проклятого солнца, любящий пустить пару колких шуточек в адрес сына Ареса. И только сам Чонгук выгорает от этих шуточек, лопается внутри. По стёклам его души трещинами разбегается ненависть. Он Тэхёна не переносит, хочет пустить его на корм Гидре. Да только вот Гидра ластится к его ледяным рукам, как бездомный котёнок, на чужих щёлкая зубами, грозясь оттяпать руку сразу по плечо. Он чертовски хочет его растерзать, пустить пару стрел в его широкую грудь, нашпиговать его лезвиями по самый желудок и залюбить до смерти, разрывая шаблоны всего бессмертного мира. Чонгук краснеет до самой кромки его красной футболки; и Тэхён думает, что от злости, но это всё от тревоги и нежелания, даже самому себе признавать это гнетущее его несколько лет чувство. Он ненавидит Тэхёна так сильно, что каждый раз, испытывая на себе его едкие фразы, он хочет обнять его так сильно, чтобы кости его трещали от приложенной силы. Тэхён смотрит на него сквозь солнечные блики теплого лета, у него в волосах играются черти, и гончая рядом рычит, разрывая тишину времени грозными звуками. — Пришёл, наконец, поджарить меня? — спрашивает Тэхён, его слышно отчётливо и ясно, хоть стоит он достаточно далеко, чтобы даже при большом желании не достать его. — А я думаю, что же сегодня солнце так жарит, а это оказывается Чонгука выпустили из-под домашнего ареста. И как твой отец не сожрал еще тебя с потрохами за столько жалоб, а, Чон Чонгук? — Стервятник, — шипит сквозь зубы Чонгук, случайно со злости прокусив щёку. Солёная кровь стекает по языку в самое горло, и Чонгук невольно представляет, что это тэхёнова кровь. Он готов разодрать его глотку зубами. — Почему ты такой грубый, Чонгук? Весь в папашу, да? Он что, использует тебя в качестве мишени для метания ножей, когда вы встречаетесь? — Мой отец хотя бы не держит целый загон с трупами в своём доме, — огрызается Чон, прожигая взглядом парня напротив. Его бесит эта тупая улыбка, тупой смех и тупое желание подчиняться чужим правилам. — Конечно, — кивает Тэхён, делая умное лицо, сводя брови к переносице, — твой отец держит целых десять загонов с трупами на всяких потопленных кораблях и погребённых веками под землю городищах. Это, определенно, круче, Чонгук, есть чем гордиться. Гончая в руках Тэхёна рвётся к чужаку, желая прогрызть дыру насквозь в его теле, Тэхен наступает ей на хвост, отчего та жалко скулит, прячась за его широкой спиной. — Мой отец хотя бы не отвергнутый всем миром сумасшедший старик, Чонгук, — говорит Тэхён. Чонгук закипает и, не желая напороться на гнев Олимпа, растворяется в воздухе горячим дымом, оказываясь далеко от беспардонного и глупого Тэхёна, что зажигает его, словно спичку, жалея сил на то, чтобы потушить.             /// Заросшие тополем берега Стикса проваливаются под ногами, когда Тэхён бредёт вдоль чёрной воды. Гончие окружили его, словно кусок мяса, следуя за ним безмолвными статуями. Аид всегда называл адских гончих предателями, слетелись на его сына, как на яркое пламя слетаются мотыльки. За горизонтом к земле скатывается холодное солнце. Можно сказать, закат, если не знать, что солнце тут лишь иллюзия, грязная голограмма настоящего мира. Оно мягко освещает Элизиум, грея тамошние души, не позволяя лучам проникать дальше, на Поля Асфоделей. Тэхён слышит жуткие вопли с Полей Наказаний и тихие бормотания душ с Полей Асфоделей. Ему нравится прогуливаться тут перед сном, навевает мрак, и липкая неприязнь ползёт по позвоночнику, оставаясь неприятным чувством в ногах. Думается здесь гораздо легче, чем в светлом мире людей, где он сталкивается с Чонгуком с откровенной периодичностью, ломая душу маленького ребёнка в чужом теле. Он знает, что частенько перегибает палку, но, видя горящий взгляд Чона, не может остановиться. Отец говорит, что это жестоко. Арес — отвергнутый всеми бог — породил себе подобного, отвергнутого всем Олимпом маленького мальчика со взрослой душой. И Тэхёну порой становится его жалко, когда в ответ на откровенные издевательства Чонгук лишь молчал. Не сжимал кулаки, напрягаясь всем телом, не призывал мёртвых и не проклинал Тэхёна всеми известными ему несчастьями. Он просто молчал, смотрел в чужие холодные глаза своими жестокими, что достались ему от отца. И тогда Тэхёну хочется сказать ему искреннее «прости», но каждый раз ему что-то мешает, и он делает только гадости, утопая в своём злорадстве. Мимо по реке в глубоких лодках проплывают души людей, невесомые и ничего не значащие. Тэхён рассматривает мрачную дымку над водами страшной реки, но не боится. Это его дом, он вырос здесь. И порой ему хочется пригласить сюда Чонгука, который называет его стервятником, а его дом — загоном для мёртвых. Ему хочется показать ему Элизиум, красоту чёрного и выжженной травы на Полях Наказаний. Но Чонгук ни за что в жизни не спустится сюда, разве только когда умрёт.             /// На день летнего солнцестояния на Олимпе собирается, кажется, весь божественный мир. Тэхён видит даже пару сатиров, прислуживающих полукровкам, и жалеет, что не взял с собой своих гончих. Те же сатиры, только говорить не умеют. Он видит статных сыновей Зевса, что восседают рядом с отцом, словно идеально слепленные мастером скульптуры из воска. Красивую дочь Посейдона, которая пришла совершенно одна. Дети Гермеса, Афины, и даже Аполлона. Тэхён видит среди них своих старых друзей ещё со школы, приветствуя их кивками или лёгкими рукопожатиями. Отец сказал ему следовать к его трону, стараясь не задерживаться. И Тэхён следует указаниям отца, останавливаясь лишь подле трона Ареса, где молчаливым изваянием стоит Чонгук, смотрящий буквально в никуда. Тэхён неловко кивает ему, Чонгук так же неловко отвечает, отводя глаза. Тэхён молча проходит мимо, опуская глаза в пол. Тэхён просто присутствует на мнимом празднике, где летние богини отдают мир во власть холодной осенней стужи, что будет медленно охлаждать нагретый до предела воздух. Аид бродит скучающим взглядом по залу, рассматривая собравшихся. Он нелестно отфыркивается Тэхёну в уши о лицемерии и желании скорее отправиться домой. Тэхён кивает, поддерживая его во всём. Он лишь хочет ещё хоть раз столкнуться с Чонгуком, которого не видел довольно давно и не препирался столько же. — Наконец, выбрались из своего подземелья? — язвит Чонгук, когда они встречаются плечо к плечу в толпе у выхода из дворца. — Наконец, вас с отцом хоть куда-то позвали? Чонгук щетинится в ответ, вскидывая голову. Прикосновения их рук друг к другу совсем невесомое, но Чонгук даже так чувствует холод тэхёновой кожи, которая, кажется, никогда не сможет быть горячей. Кожа Чонгука на контрасте почти обжигает, Тэхён морщится от странных ощущений, но не отстраняется, чувствуя своим плечом чужое. — Тебя давно не было видно на поверхности, — произносит тихо Чон, отрывая взгляд от синеющего горизонта, — как ты ещё не высох сидеть под землёй? — Был занят, — пожимает плечами Тэхён, игнорируя колкость в свой адрес. — Вас тоже не было слышно. Ни разу не вызывал солдат за две недели? Удивительно. Чонгук улыбается, откидывая чёлку с покрывшегося испариной лба. Тэхён улыбается тоже. Их перепалки незаметно перетекли в разговор, за которым Тэхён не заметил, как солнце опрокинулось за горизонт, заливая небо почти чёрным. Они прощаются на исходе полуночи, и Тэхён снова видит, как Чонгук испаряется в воздухе, оставаясь лёгкой дымкой висеть в пустоте.             /// Дома кровать кажется особенно холодной, и почему-то тополя по берегам реки пригнули свои ветви почти к самой земле. — Что случилось, отец? — спрашивает Тэхён Аида, разглаживая складки кожи на спинах гончих, которые расселись вокруг него, словно вокруг императора, в огромном тронном зале отца. У него тяжёло на душе, и выходить на поверхность с каждым часом хочется всё меньше. У отца появилось много работы в последнее время: переправщики работают с перебоями, души теряются в пути, не доходя до ворот, угнетенные сбегают с Полей Наказаний как сумасшедшие. — Наверху какие-то волнения, — отвечает задумчиво отец, поглаживая гладкую поверхность подлокотников своего трона. В последнее время Тэхён видит, насколько уставший Аид возвращается домой и, тихо переговариваясь в своих палатах с Персефоной, он кормит гончих сырым мясом, не подпуская их к выходам из своего царства. — Ты, наверное, обратил внимание, на дне летнего солнцестояния были не все боги. Некоторые разбираются с восстаниями циклопов и сирен на островах. Что-то тёмное надвигается, и твари это чувствуют. В зал через открытое окно залетает филин, гулко ухая присаживаясь Тэхёну на плечо. В его клюве небольшой красный конверт, и Тэхёну не надо думать от кого он. — Спасибо, Аскалаф, — юноша гладит филина, и тот тут же улетает, громко хлопая крыльями. — Ты как в средневековье живёшь, Тэхён, — усмехается Аид. — Как жаль, что у нас голубей нет, правда? Тэхён хмурится, отворачиваясь от отца, тот лишь смеётся на это. В такие моменты Тэхён понимает, как же он похож на своего отца. Он ведь даже мать свою не помнит, отец никогда о ней не рассказывал. Тэхён часто думал о том, каким бы он стал, если бы рос в человеческом мире со смертной матерью. Но каждый раз он останавливается на этапе рождения. Он не может додумать исходов. В письме Чонгук просит подняться, зовёт прогуляться. И Тэхён искренне удивляется тому, когда они успели сблизиться настолько, что Чонгук вот так запросто просит его выйти и прогуляться. — От кого это? — От Чонгука. Отец не отвечает, и Тэхён не нуждается в его недоумевающих взглядах, ведь он сам ничего не понимает. Они с Чонгуком словно взрывоопасная смесь. Тэхён злится рядом с Чонгуком, хочет его задеть. Чонгук рядом с ним ощущает всю человеческую ненависть, концентрирующуюся в одном единственном человеке. Но, проведя несколько дней без перепалок, Тэхён задумался о чувстве одиночества и нехватки чего-то старого и привычного. Чонгук, просиживая сутками под палящим городским солнцем, чувствовал тоску. Отец его пропадал на Олимпе, гонимый оттуда всеми ветрами, и чувство печали сгрызало Чонгуку сердце. И вместо бесконечных пропащих дней Чонгук пишет письма, которые никогда не решится показать адресату. Тэхён выходит из своей обители, шагая быстро, почти переходя на бег. Чонгук ждёт его у входа в Подземное царство, где сидит злющий Цербер, срываясь с цепи, при виде знакомого лица. — Хватит прятаться в своей пещере, — говорит Чонгук, встречая Тэхёна, слегка кивая ему. — Скоро станешь белым как смерть. — Смерть не белая, — отвечает Тэхён. — Даже вода в Стиксе чернее нефти, о какой белой смерти ты говоришь, жалкий полубожок? Чонгук закатывает глаза, готовый уже показать Тэхёну язык. — Язва, — говорит он, соприкасаясь плечами со старшим, — и стервятник. — Отпрыск изгоя, — отвечает ему Тэхён, не отстраняясь. Они выходят на поверхность, где солнце слепит глаза. Тэхён снова позволяет себе пару колкостей, Чонгук немного злится, щёлкая зубами у тэхёнова уха, обещая скормить его гончим. И уже за порогом смертельной земли, Тэхён притягивает Чонгука к себе, жадно целуя в замерзшие губы. Касается языком его зубов, нёба, прижимая совсем близко. У Чонгука щёки горят всеми кострами закатного солнца, у Тэхёна щёки ледянее весенней корочки льда на лужах. Чон отрывается от Тэхёна в безумном желании никогда его не отпускать. И мальчишка снова хочет съязвить, заставить щёки пылать сильнее и дать злости захватить с головой, отпуская себя. Тэхён держит чонгуков затылок, прижимаясь к нему своим лбом. И падает назад, в чёрную пустоту загробного мира. Они летят несколько секунд, Чонгука охватывает замогильный холод и запах сырой земли вперемешку с сухой травой. — Извини, — шепчет в тонкую плёночку слюны на чужих губах Тэхён, оплетая чонгуково тело своими пальцами, когда они почти бесшумно падают на постель старшего. Сын Ареса теряется в мягком одеяле, почти с головой утонув в мягкости. Он качает головой, безмолвно говоря о том, что Тэхёну не за что извиняться. И противясь своему стыду, Чонгук собирает свою любовь с чужих плеч, стирая кожу своей спины до костей, пока Тэхён раздевает его, медленно и вязко рассказывая о своих чувствах. И Чонгуку хочется закричать, что он не знал, не знал ничего. Сам себя терял, не признавая. Тэхён родной и тёплый сейчас со своей невозможно ледяной кожей. Растирая вязкими маслами своё желание по горячей коже, Тэхён пальцами спускается по груди, животу, к выпирающим тазобедренным, чтобы скрошить зубы о многовековую ненависть, концентрированную как серная кислота. Чонгук тихо скулит, подрагивая под холодными прикосновениями. Тэхён растягивает его медленно, сцеловывая крупинки соли с розовых щёк. — Обещал поджарить меня, как свинью на вертеле, — выдыхает Тэхён солёный воздух в напрягшиеся мышцы чонгукова живота, пока он судорожно сжимает пальцы внутри себя, — в итоге сам горишь, как чёртов костёр. И Чонгук рад бы снова съязвить, схватиться за нож в кармане своей куртки. Но куртка валяется бессмысленным мусором где-то под кроватью, и руки его в безумном припадке сжимают хрустящие простыни до треска. Пот мелким конденсатом собирается у висков, скатываясь на подушки, когда Тэхён медленно входит в Чонгука, стараясь не навредить. Тот стонет громко, признавая свои проигрыши, склоняя голову перед потомком великого Аида, вдыхая смрад подземелий. Содрогаясь всем телом от ощущений заполненности и леденящего ужаса, что исходит здесь от каждого миллиметра, Чонгук почти плачет, чувствуя мощные толчки. Тэхён шепчет ему в сердце о том, насколько прекрасен каждый изгиб его тела. И Чонгук беспрекословно верит, в порыве ударяясь головой о спинку тэхёновой кровати. И старший смеётся над этим, обрывисто воспроизводя звуки. Чонгук едко бесится, радужка глаз начинает отливать золотым, и кожа скоро, кажется, пойдет кривыми трещинами от перегрева. Такая злость вкупе с желанием опоясывает его талию, он резко вскидывает бёдра, подаваясь навстречу двигающемуся глубоко внутри Тэхёну. Чужой член задевает комок нервов, и Чонгук обессиленно стонет, выдавая хриплые натяжные звуки, что рвутся из его юношеской груди. Одеяло сползает совсем на край, уголком свисая с высокой кровати. Простынь под Чонгуком сбилась в неровный ком, забиваясь под поясницу. Пропитанное потом и переплетением запахов постельное бельё словно чёртов афродизиак. Чонгук поворачивает голову, зарываясь носом в чужую подушку. Сил уже почти не осталось, голос срывается на высоких, окончательно пропадая. В моменты, когда жар тугой проволокой скручивается внизу живота, Тэхён чувствует вязкий чонгуков запах, присущий только ему. Эту жаркую смесь страсти и жёсткости. Его смущение сладковатым шлейфом тянется после запаха крови, не отмывающейся с рук его отца. Чонгук дрожит, задевая возбуждением поджарый тэхёнов живот, вскидывая бёдра. Он чувствует себя так, словно всё наслаждение этого мира скапливается у него на языке, и он проглатывает его с протяжным воем. Вой этот сливается с воем гончих из тронного зала и криками душ с Полей Наказания. Чонгук кончает под адский аккомпанемент страданий, пока Тэхён вбивается в него из последних сил, падая сверху. Тэхён расчерчивает кожу Чонгука по родинкам на созвездия. Обещает показать всё то, что давно мечтал ему показать. В темноте за окном собираются все неловкие страхи и детские признания в любви. Сын Аида с несвойственной ему застенчивостью тихо извиняется снова, попадая в ловушку чонгуковых глаз. Он не хотел быть в любимых глазах ужасным человеком, и ужасным богом быть тоже не хотел. Хотел остаться обычным Тэхёном, с которым Чонгук знаком, кажется, уже целую тысячу лет. Чонгук говорит, что они виноваты оба. Говоря это, он продолжает дерзить и паясничать, на что старший ловко заламывает его кисть своей сильной рукой. Чонгук неловко ойкает, просит отпустить. Тэхён отпускает, требуя взамен поцелуй. Засыпает Чонгук через пару секунд, когда видит в незастеклённом окне иллюзорную луну и кроваво-красные отпечатки ненастоящих звёзд на чернильном небе. Тэхён целует его в лоб, ощущая кровавый жар чонгуковой кожи на языке, и засыпает тоже, убаюканный чужим дыханием.             /// И когда земля обнажила всех своих тварей; из поднебесной Боги, моля о пощаде, кинулись в ноги умершим людям, Тэхён укрывал Чонгука от нависшего над его головой мечом, чтобы однажды остаться только вдвоём.