27 ноября 2017 г. в 00:57
Золотистый закат окунал безлюдный обрыв в сказку и наполнял его последними ощущениями тепла. Двое, что сидели на том самом обрыве, любовались этими плавными, но в то же время стремительными передвижениями яркого солнца, тонущего в горизонте бескрайнего океана. Он сливался с небосводом, стирая границы земного существа и высоких облаков и, в общем-то, делал мир одним целым. Двое знали, что никогда отныне не увидят больше этого чуда: природной, девственной, безлюдной красоты. И в последний раз лучи Солнца золотят их кожу. Они думали о том, как этот миг неповторим. Впервые они видели, как прекрасна Земля и мир, в котором они оказались.
Мужчины сидели на самом краю обрыва, натирая мягкую, прохладную траву руками, и казалось им, будто сердца их давно замерли.
— Нет ничего прекрасней этой жизни, да, Джон? — спокойно, глядя на уходящее Солнце, спросил один из мужчин. Так, будто бы говорил сам с собой.
— Только моя женщина, — пожал плечами Джон, так же не взглянув на друга. — Но её тоже мир создал.
— И нас. Забавно это, — монотонно ответил тот.
— Забавно, Лео, — согласился Джон. — И что же ты не смеёшься?
— А я про себя посмеялся, — едва заметно улыбнулся Лео и наконец-то взглянул на своего друга.
Джон тоже повернулся к приятелю. Он рассматривал его глубокие морщины на лбу и переносице, те, что демонстрировали людям, насколько долго он в своей жизни хмурился. Потребовался не один год, чтобы всего на третьем десятке лет выглядеть настолько мрачным. Когда Лео впервые увидел Джона, то сразу понял, что испытал тот многое. Его взгляд был тяжёлый, хищный, как у голодного волка. Однако сейчас, почему-то, его лицо стало мягким. Теперь в нём не было ни тревоги, ни агрессии. Он больше не хмурился. Видимо понял, что незачем.
— Что делать будешь? — спросил Лео, не сводя с приятеля своего пристального, навязчивого взгляда. Того это вовсе не смущало — привык, за столько лет.
— К невесте поеду, — ответил тот и на секунду вообразил её формы перед собой. — А ты?
— Хочу магазин открыть. Пластинки буду продавать. У моего старика много равитета, — задумался Лео.
— Раритета, дружище, раритета, — едва заметно улыбнулся Джон и вновь уставился в небо. — Свадьба у нас будет на Коста-Рике. Алиса любит всякое такое.
— А я недалеко буду, — ответил Лео, приподняв уголки губ. — На Панаме устроюсь. Будете сына своего в гости к дядюшке Леонарду привозить.
— А может, у меня дочка будет? — без особых эмоций поинтересовался Джон.
— Не знаю. Надеюсь, сын.
— Я тоже надеюсь. А как там, на Панаме?
— Почём мне знать?
И вновь они замолкли. Воображали себе своё будущее. Хоть и понимали, насколько оно несбыточное — конец всему. А они всё равно мечтали, пусть даже о неосуществимом. Не хотелось друзьям говорить о плохом и даже думать об этом. Они и так прекрасно знали, что их слова пусты, а потому и лица их были каменные: без малейшей эмоции или даже намека на неё. В душах царило спокойствие и умиротворённость, а глаза были сухие, словно присыпанные пеплом, почти безжизненные. Они пришли сюда на собственные похороны и наслаждались каждой секундой этого момента.
— Знаешь, что самое прекрасное и удивительное в жизни, Джон? — ни с того ни с сего спросил Лео.
— Что же? — обернулся тот.
— То, что у каждого есть своя, и он может делать с ней всё, что захочет, — ответил Лео и откинулся назад, пропуская прохладный вечерний ветерок под свою рваную рубашку. — Это же так очевидно, Джон. А мне только сейчас в голову пришло.
Не думал Джон, что когда-нибудь Лео скажет нечто подобное. Слишком жестокого в нём видели человека, холодного и равнодушного. Это было логично — за его бицепсами вряд ли скрывалась нежная натура. Но Джон знал, что его друг на самом деле хороший человек. Жизнь требовала быть жёстким.
— Давно хотел сказать, — начал внезапно Джон, — мне нравится твоя татуировка.
— Спасибо, — спокойно ответил Лео, потерев серо-синие очертания в виде кинжала у себя на среднем пальце. — А мне твой шрам нравится.
— Который на запястье? — уточнил Джон, взглянув на толстую белесую отметину у себя под ладонью. — Что же в нем красивого?
— Не знаю, — пожал плечами Лео. — Ты вены видел?
— Видел, — кивнул тот. — Противно стало.
— Я бы так не смог, — улыбнулся Лео и отвёл глаза.
— Да и не надо это. Глупость какая-то.
За считанные минуты от Солнца остался только маленький кусочек, едва выглядывающий из-за горизонта. На небе начали проглядываться первые звёзды, несмотря на то, что оно все ещё не опустило красно-оранжевое полотно. А друзья всё ждали.
— Ты прав — жизнь прекрасна, — продолжил Джон. — Только мы её не увидели. Многое могли бы увидеть, но не сделали этого. Воздух портили и землю топтали. Место чужое заняли, по большому счету.
— Да… Только сейчас понимаю, сколько мы упустили, — согласился Лео. — Только время зря потратили.
«Почти тридцать лет жизни насмарку, — думал Джон. — Зачем тогда вообще жили?»
— Ты был лучшим другом, какого только можно пожелать человеку, — тихо и спокойно проговорил Джон. — Я таких людей не встречал. А народу в Нью-Йорке много.
— Вся беда в том, что ты не видел Нью-Йорка. Чах в кабинете, как планктон, да и только. Не на Манхеттене друзей искать надо было, — усмехнулся Лео. — Куда, думаешь, мы попадём, Джон?
— В каком смысле? — уточнил тот, устремив взор на друга.
— Ну… Что будет с нами после смерти?
— Я христианин, Лео, — покачал головой Джон. — Ад или рай. Склоняюсь к первому.
— В исламе тоже ад или рай, — ответил Лео и улыбнулся. — Спорная вещь эта, религия. Какая разница, пророк Мухаммед или крошка Иисус, если в конце все равно два пути?
— Никакой разницы, Лео, — усмехнулся Джон, вскинув голову к небу. — А так на облака хотелось бы.
— Буддисты верят в реинкарнацию. В то, что когда ты умрёшь, твоя душа переселится в другое тело и пустит там корни. А уж какое тело — жабы или человека — зависит от кармы.
— Вот она, что называется, оригинальность. Путей побольше двух выходит, — задумался Джон.
— Да… — вздохнул Лео, услышав шум и крики за спиной. — Увидимся, надеюсь, ещё.
— В другой жизни, может быть.
Лео ничего не ответил. Этого и не требовалось. Эти слова друзей вполне устраивали — не хотелось им мелодраму попусту разыгрывать. Они лишь устремили взгляды на поражающие их умы закат, неподвластный людям — таким простым и смертным. Столь безупречную красоту могла сотворить только природа. Она же создавала и все остальное: грех, ненависть, любовь и благодать. Мир парадоксален, если взглянуть на него со стороны. И даже этот закат, который в нужный момент залился бордово-красными красками. Он стал для друзей символом. Но не плохим, ведь в конце своего существования приятели поняли, что жизнь слишком многогранна, чтобы делить её на хорошее и плохое. Нет. Этот закат был для них символом всего ужасного и прекрасного одновременно — концом прошлого и началом нового.
В ушах зазвенело. Джон услышал знакомый ему звук, который всегда пробирал его до дрожи — грохот выстрела. На пару секунд мужчина закрыл глаза, но даже не содрогнулся. Ему было всё равно. Он чувствовал на себе жидкость, в мгновение пропитавшую его белую рубашку. Липкая масса стекала у него по лицу и шее, а ткань из-за нее плотно пристала к телу. Джон открыл глаза и взглянул на мертвого товарища, со свинцом в затылке. Голова упала ему на ноги и лишь багровая кровь выдавала в нем то, что он не просто уснул, а сделал это навсегда. Но Джон был спокоен. Он наблюдал за стекающей плазмой, которая капала с тела его друга на изумрудную траву, и в считанные минуты окрасила его в красный. В это время, алый закат окрасил весь остальной мир. Теперь крови не было. Или она была всюду.
— Руки за голову! На землю, живо!
Тогда Джон наконец обернулся. Он увидел перед собой целый отряд, который стоял плечом к плечу, плотно загородив собой лес. Облизнув губу, Джон вкусил ещё тёплую кровь своего товарища и вновь отвернулся.
Не обращая внимания на крики, он спокойно взял с земли ветку и резко замахнулся, после чего прозвучал ещё один выстрел.