Три обезьяны

      Есть такая древняя восточная притча. Про трёх обезьян. Одна из них не может слышать, другая — говорить, а третья — видеть. Смешная сказка из самых дальних окраин памяти. Хотя, если присмотреться и прислушаться к самому себе, то может статься, что она окажется не совсем и выдумкой. Иногда правда бывает гораздо более странной и удивительной, чем любая притча.              Д.       Слышать.       Слышать других, себя, принимать спонтанные решения.       Бросить институт. Поставить все на карту. Уехать из города без копейки денег. Выиграть крупный телевизионный проект.       Спонтанные ли решения?       А если так и планировалось? Если не умеешь быть внезапным и непредсказуемым? Если всегда пытаешься слушать самого себя, но в ответ получаешь только невнятное бормотание?       Действовать логикой. Действовать рационально. Пытаться включать холодный рассудок. Включаться и выключаться по щелчку.       Учиться.       Быть собой. Бросаться в омут. Любить внезапность. Взрывать жизнь.       Делать сальто, фризы, футворки, уметь классику, контемп, чувственный танец, джаз-фанк или даже вог.       Находить.       Силу, время, способности, собственный талант. Себя. Других. Другого.       Находить – и верить.       В себя, в свое тело, в кого-то еще. Чувствовать. Знать. Быть.       Приехать в Питер вдвоем. Побег, просто побег. На несколько дней, вырванных из контекста. Навестить хорошего друга, сокомандника, у которого мастер-классы в северной столице. Почти осень. Дожди. Дворы-колодцы. Ночные прогулки. Крыши.       Спонтанные ли решения?       Слышать.              В.       Говорить.       Выражать мысли, чувства, тончайшие оттенки эмоций. Бездумно. Осмысленно. Красноречиво. Косноязычно.       Говорить как средство, как самоцель, как умение, как навык. Умение – осмысленное выполнение какого-либо действия в рамках достижения цели.       Уговаривать.       Уговаривать себя терпеть, не падать духом, верить несмотря на, знать. Быть. Уметь. Уговаривать кого-то. На что-то. Подталкивать. К спонтанным решениям.       Чувствовать.       То, что нужно сказать. То, чего говорить ни в коем случае нельзя. Как овладеть умами или завоевать доверие.       Владеть чувствами.       Запасаться терпением. Быть непредсказуемым. Быть самобытным. Уметь быть собой. Говорить об этом.       Выявлять.       Быть лакмусовой бумажкой для личности. Своей, чужой. Чужого. Родного. Другого.       Испытывать.       На прочность, на веру, финансовые затруднения, физическое утомление, терпение, новые элементы, восторг, эйфорию, момент, страх, отчаяние, голод, веру.       Верить.       Или заставлять верить других.       Говорить.              Н.       Видеть.       Красоту. В себе. В других. В вещах, предметах и чем-то неожиданном.       Боль. За улыбками, молчанием и лукавым прищуром светлых глаз.       Внутреннее содержание за внешним.       Через объектив фотоаппарата или через движение тела в танце.       Показывать. Заставлять других видеть то, что они должны. Открывать глаза. Себе, другим, кому-то особенному, кому-то незнакомому.       Прятаться.       За камерой, за позами, за необычным гримом или танцем в стиле «фрик», за мимикой, за разговорами, за желанием стать невидимым. Чтобы никто не видел. Чтобы видеть все.       От чужих людей. Которые видят только образ, поверхность, лицо из телешоу, вице-победителя, второе место на проекте, высокого парня, кудрявого парня, странного парня.       От образов, навязанных политикой телеканала. От «самой красивой пары на земле», от тех, кто хочет обнять только потому, что видел на экране.       Видеть сердца. Видеть свет. Видеть любовь. Раствориться в том, что видишь. Стать бесплотным. Стать собой.       Видеть.              Д.       Валя сказал, что им нужно самим придумывать себе сценарий. Пообещал приключение, взял паспорт и купил билеты. В Питер. В августе. Перед поездкой в Нью-Йорк.       Дима смотрел на мокрый питерский асфальт и слушал стук капель дождя по крыше такси, слышал их шуршание под шинами, как будто впервые. Зачем они здесь? Никита, конечно, ничего не скажет, по поводу внезапного появления гостей, но посмотрит на них. Таким взглядом, будто тоже впервые.       Валя дремал у него на плече после бессонной ночи в поезде, проведенной за разговорами. Вернее, говорил в основном Валя, а он, Дима, больше слушал. Он вообще привык слушать, а не говорить. Выражение собственных мыслей посредством слов давалось ему порой из рук вон плохо. Слова путались где-то в районе корня языка, застревали в гортани и вываливались беспорядочной мишурой, он злился на самого себя, замолкал, собирался с мыслями и выдавал что-то наподобие: «Я чувствую гораздо больше, чем могу сказать», или «Ну вот так сегодня я отвечаю на вопросы, извините».       То ли дело язык тела. Он потому и искал себя в танце, чтобы доносить свои идеи и мысли без слов. И Apache для этого – лучший инструмент. Там и нужно-то только – слушать и слышать музыку, да владеть своим телом. Первое – его дар. Второе – отработанное годами умение.       Щебет запостил в Инстаграмме фотографию их с Ермоленко спонтанного решения, чтобы хотя бы таким образом предупредить Орлова и дать ему фору. Подготовиться ко встрече с друзьями. Вообще, в этом Дима и Никита были больше похожи друг на друга. Друзья – это святое, это хорошо, но иногда бывает не вовремя. Ну, или иногда нужно подготовиться, чтобы выйти из своей ракушки и раскрыться миру (хотя бы даже близкому человеку).              Д.       Валя клюнул носом в ключицу Димы и проснулся от толчка локтем в бок.       - Мы уже приехали? Нам надо многое успеть, знаешь. Это лучшее время для поездки в Питер, я тебе обещаю. Как будто мы не на поезде, а на машине времени – из лета сразу в осень.       - А как же знаменитые белые ночи? – Дима улыбнулся, разминая затекшую руку, которой не шевелил, чтобы не разбудить друга.       - Ну, это же банально, правда? На белые ночи ездят все. Белые ночи – это такой кинк, как невеста в кружевах, фате, прическе и макияже. Вроде красиво и всем нравится, но – такое немного toomuch, приторно и слишком банально, каким бы уникальным не казалось дизайнерское платье.       - Да, сейчас Питер уж точно не похож на чисто-невинную невесту, - Дима еще раз вдумчиво выглянул в окно, на серое низкое небо, промозглую слякоть и тяжелые свинцовые тучи.       - Серо, безлико, уныло, - Валя будто прочитал его мысли, как всегда облачив их в собственные слова. - А теперь посмотри под другим углом. Как ты думаешь, кто красивее – вот эта самая «девственная» невеста или пожилая шлюха, потрепанная, печальная, повидавшая жизнь? Только не меряй все общепринятыми стандартами красоты. Лицемерное сияние или мрачная честность? Полупьяный взгляд с ворохом миллионов надежд сквозь розовые очки или горькое осознание сути жизни? Вернее, не сути даже, а того, что уже прожито.       - Что за мрачняк на тебя накатил, Валентин? – Щебет усмехнулся, не желая признаваться, что в глубине души, где-то под ощущением заскребших внутри кошек, увидел то, о чем говорит Валя. И даже согласился.       - Забей, мы уже почти подъехали, я с недосыпа начал не так преподносить тебе самый романтичный город России.       В этот момент Дима услышал тонкий и влажный из-за луж скрип тормозов. Такси подъехало к типично питерскому серому дому – не пятиэтажка, не высотка – с узким двором-колодцем, толстыми стенами и темными окнами. У подъезда, кутаясь в плащ и ежась, стоял Никита Орлов, какой-то до боли родной в непривычной обстановке. Он был немного нелепым и несуразным, со своими длинными руками и ногами, которыми он перебирал, чтобы не замерзнуть на улице ранним августовским утром (в Питере как будто всегда немного ноябрь, на самом деле, с его вечными +8 в любом месяце года и дождями со всех сторон).       Орлов посмотрел на них так, как будто впервые, потом улыбнулся, пожал руку Вале, обнял Диму и пригласил их в снимаемую им самую что ни на есть питерскую комнату в старинной коммуналке в Петроградском районе.              В.       Валя Ермоленко знал Никиту Орлова благодаря Диме. Вернее, знал-то он его и раньше, но вот так близко их свел Щебет. Орлов был сокомандником Димы по ApacheCrew, а Валя – их общим сокомандником по команде мечты.       Команда Мигеля. Один раз Мигель – всегда Мигель.       Валя всегда хотел поговорить с Никитой, так как восхищался его видением. Тем, как тот смотрит на мир сквозь объектив фотокамеры, тем, как смотрит на зрителя сквозь танец, тем, как видит жизнь сквозь призму себя самого. Это было и чертовски близко Вале, и, в то же время, невероятно далеко. Как такое возможно – Валя и пытался выяснить при каждом их общении.       Несмотря на то, что Орлов был на несколько лет младше Вали, это не имело значения. Вообще, какая разница, кому сколько лет, если вы на одной волне? Валя с ранней юности вращался в кругах уникальных взрослых, которые не были взрослыми. Вот и сам вырос – соответственно этому кругу. Порой ему даже казалось, что Никита – старше него. Хотя иногда, все же, в чем-то он успокаивающе чувствовал и свое возрастное превосходство. Вообще это очень сомнительное понятие. На нем не стоило зацикливаться.       Валя и не зацикливался. Он просто жил.       Он жил сегодняшним днем, стараясь не заглядывать так далеко вперед, как, например, в завтрашний. Какой смысл? Только упускать момент. Хотя, справедливости ради, в Питер вырваться с Димой он хотел с той самой минуты, как Щебет вошел в его жизнь. Прочно и стабильно вошел, кстати, противореча всем принципам Вали о вечной неопределенности.       Дима оказался чем-то особенным, из разряда внезапной стабильности – да, такое понятие имело место быть, когда речь шла о Щебете.       «Какой-то блядский принц из сказки, - говорил Валя, - глазами будто гвозди вбивает. Сделал дырку такую, бац, и тут же собой ее заполняет, своей энергией, теплотой, надежностью. А потом опять – бац! – и новая дырка. И отворачивается, как будто ничего и не».       - Вы же знаете, что у меня контракт на неделю мастер-классов? Мы с Настей Вядро тут внедряем наш концепт и взгляд на искусство, для питерских танцоров, - предупредил Орлов. – Надеюсь, вы найдете, чем себя занять в то время, пока я буду работать?       - Не переживай, чувак, все будет отлично, - Дима казался оживленным и веселым, несмотря на то, что в такси впал почти что в меланхолический анабиоз. Валя наблюдал за ним из-под ресниц, делая вид, что крепко спит. Дима всегда такой другой, когда думает, что его никто не видит. Валя мог бы сказать ему об этом, но он всегда предпочитал держать это в себе, как маленькую тайну. Хотя, наверное, никакая это не тайна, если как следует подумать.       - Надеюсь, вы не заставите меня чувствовать себя третьим лишним, - Орлов немного застенчиво прикрыл глаза ресницами, изображая святую скромность. Как будто сам никогда никого не заставлял. Третьим лишним. Чувствовать.       - Три, кстати, вполне себе устойчивое число. Три точки опоры лучше, чем четыре. Через три точки можно провести плоскость, три – сакральное число во многих культурах, – посыпал Валя своими познаниями в области нумерологии, - три – вполне подходящее число для шикарной компании: три мушкетера, три поросенка…       - Сообразить на троих, - подсказал Дима.       - .. три обезьяны из буддисткой мифологии, - проигнорировал его Валя, - как, например, эти фарфоровые статуэтки на буфете.       - Я вижу, все будет весело, - подытожил Никита и достал из старинного буфета у стены бутылку и три стакана, - что ж, сообразить на троих, так сообразить!              Н.       Никита не был одиночкой, которому хочется ото всех отгородиться, он любил, когда приезжают друзья. Ему нравилось находиться в теплой и уютной компании, где есть свои шутки, понятные только им, где тебя знают и принимают таким, какой ты на самом деле есть, где не нужно из себя кого-то корчить. Там, где видишь вокруг себя тех, для кого ты — просто парень, а не знаменитый финалист второго сезона известного телешоу.       Обнимать всегда приятнее тех, кто не хочет быть обнятым не лично тобой, а твоим именем. Но в эти дни на Никиту навалилась какая-то почти уже осенняя хандра.       Не из-за холодного августа, совершенно уже не летнего, не из-за дождя. Видит бог, такую погоду он любит в разы больше, чем пресловутую жару и палящее солнце. Но вот именно сейчас что-то царапалось. Он не мог объяснить это даже себе, он просто видел в окружающей его атмосфере что-то предгрозовое. И это его напрягало и заставляло испытывать знаменитый питерский сплин.       К слову сказать, ребята не сильно напрягали. Было комфортно, весело, в какой-то степени концептуально — такое apache, как они это называли.       Они поехали на залив. И вот там, на продуваемом ветрами огрызке земли между природной красотой и каким-то постиндустриальным апокалипсисом города Дима решил состричь свои отросшие волосы.       Валя с радостью поддержал эту идею. Никита видел, как рыжеволосый парень изо всех сил пытается погрузить Щебета в свою веру быстротечности момента и спонтанных решений. TAЭT VREMYA. Все дела. И ему это вполне удавалось. Никита редко у кого встречал такой дар убеждения.       Валентин, он же Белка, он же Рыжий Лис, умел играть словами, как будто жонглируя. Никите иногда, во время особенно вдохновенной речи, хотелось заснять его на пленку. Не на цифру даже, а именно на пленку. Или, что еще лучше — на полароид. Чтобы передать это вот живое мгновение, этого вневременного человека. Он почти воочию видел, как тот перекидывает осязаемые слова руками, чеканит ногой, замерев во фризе или же отбивает головой, пасуя остальным участникам беседы. Завораживающее зрелище.       - Ты же теперь не будешь принцессой. Не жалко? - поддел Никита Диму, когда тот уселся в кресло, ожидая смены образа.       - Я тебя услышал, но все равно сделаю по-своему, - Щебет, если уж чего для себя решал, на отговорки не велся. Это Орлов заметил давно. Сильный характер. Лидерские качества, твою мать.       То, что вышло «из-под пера» мастера мужских стрижек, внезапно понравилось Никите.       - Знаешь, ты был раньше принцем сказочным. Такой золотовласый Чаминг или что-то типа Джейме Ланнистера из первых сезонов, - восторжено описывал Валя свои впечатления, - такой весь не от этого мира, льдистый взгляд, аура таинственности, развевающиеся патлы во время круток, все ведь подмел в Сочи в лагере, да?       - А сейчас я кто? - поинтересовался Щебет.       - Ну, я бы назвал тебя таким... сказочным разбойником. Удалой авантюрист, какой-нибудь Робин Гуд или еще кто. Откуда-нибудь с большой дороги или из трущоб, чел, который рискнет всем. Молодой дерзкий, добивающийся своего... миллионер.       - Эй, ты же сам требовал голосовать за меня, чего ты теперь?..       - Да нет, не в том дело. Просто ты такой.. другой какой-то. Новый. И мне это чертовски нравится!       Никита ощутил внезапный резкий укол собственной ненужности в данном диалоге. Валя очень точно выразил то, что он и сам увидел, глядя на новый образ Димы, но то, как эти двое взаимодействовали — один говорит, другой слышит — и он, в итоге, со своим видением — лишний. То, чего он и опасался, когда парни приехали к нему.       Но в этот момент Дима, будто услышав, о чем он, Никита, думает, повернулся к нему и, кокетливо повертев непривычно мальчишески остриженной головой, поинтересовался его мнением.       Вместо ответа Никита сфотографировал его.       - Мне нравится, каким ты меня видишь, - внимательно изучив снимок, просто сказал Дима.       - Что ж, тогда следующий пункт стандартного плана по посещению Питера — крыша. Я как раз знаю одну, с нее открывается прекрасный вид на Неву.              Д.       Дима закрыл глаза, прислушиваясь, как шумит ветер в по-новому шелестящих волосах. Дождь временно прекратился. Где-то внизу гудел город, Рядом болтали Валя и Никита. Жесть крыши пела под их шагами, волны Невы плескали чуть поодаль, со вздохами накатываясь друг на друга. Было хорошо. Просто чертовски хорошо.              В.       - Ночью Питер — вообще особенное место, - вещал Валентин, когда они лавировали между людьми на Невском.       На часах было около часа ночи. Огни горели, отовсюду играла музыка, народ гулял, хотя время белых ночей и круглосуточной толпы в центре Санкт-Петербурга, вроде как, должно было остаться где-то позади, вместе с Алыми парусами и прочими попсовыми развлечениями.       - Да, надо было сразу говорить, что будет круто, - Дима толкнул друга локтем в бок и, выхватив у того сигарету, жадно затянулся.       - Эй, полегче. Я так и говорил, - Валя отобрал обратно свое медленное самоубийство, завернутое в табачную бумагу, - нужно просто почувствовать. О городе говорит его ночь. Его центр. Его огни и музыка. То, как люди гуляют, как они смеются, плачут, танцуют или поют. При этом они могут зарабатывать на жизнь, или же делать это для удовольствия. Можно, кстати, будет заглянуть в Ленинград-центр, где Костян работает. Его вытащить. Можно не заглядывать. Просто вдыхай это, чувак, просто слушай, просто будь.       - Да, я есть, Валентин, я есть.              Н.       В районе Малой Садовой всегда была движуха. Сегодня там тусили пацаны, танцующие хоп и брейк. Орлов даже уже не удивился, насколько судьба любит подкидывать такие совпадения.       Валя и Дима, естественно, не могли остаться в стороне. Для приличия побыв в кругу джема, они вылетели вперед, чтобы показать свое мастерство. Никита снимал все на фотоаппарат с бешеной скоростью. Какой-то затертый палас, кинутый прямо на мокрый асфальт, двигающаяся в такт и хлопающая танцевальная братия, одобрительные крики, летающие ноги, падающие панамы, вспархивающие, как птицы, полы расстегнутых курток, немыслимые позы на головах, руках, локтях и других подходящих и не очень частях тела.       Заморосивший, как всегда внезапно и со всех сторон мелкий дождь совершенно не убавил пыл у ребят, а наоборот, будто раззадорил их.       Все это мельтешение, азарт, красота и музыкальность заставили Никиту забыть об усталости и просто наслаждаться моментом. Включиться в танец, чувствовать на себе взгляды не только простых прохожих — всего города: его дворцов, мостов, домов, его серого низкого неба с жемчужным оттенком, его ветра, дождя и прохлады, его осени, его голубей, его косых и редких солнечных лучей, огней витрин, вздыбившихся недалеко клодтовских коней на Аничковом мосту, скульптурам кота и кошки, устроившихся над головами прохожих, напротив друг друга на Малой Садовой.       Именно для этого и нужен дар не просто смотреть, но видеть.       У Никиты прибавилось много кадров в памяти камеры. И еще больше — в его личной, внутренней памяти.              Д.       Они приползли под утро. Как в Сочи, в лагере, только на этот раз утром вставать и идти на мастер-классы нужно было одному Орлову. Учитывая еще, сколько вина они выпили перед тем, как окончательно расползтись, — Орлов в свою кровать, а Валя и Дима валетом на старом, видавшем виды, диване, - когда начало светать, они просто отрубились. Даже Белка был уже не в силах поддерживать беседу.       Никита собирался тихо, но Дима все равно проснулся, как от толчка. Когда кто-то старается не шуметь, это слышно намного лучше, чем когда что-либо делают, не задумываясь о том, что могут разбудить. Дима наблюдал за Никитой сквозь полуприкрытые веки, из-под почти девичьих густых ресниц.       Было слышно, как Никита роняет что-то в ванной, которая находилась через стенку от их комнаты, как тяжело шаркает по полу стертыми тапочками (интересно, чьими, не похоже, что они Никите по размеру), как бурлит электрический чайник — грустно и как-то обреченно.       Когда за Никитой хлопнула входная дверь, Дима полежал еще немного — он не заметил, засыпал ли надолго или нет, голова гудела, но, в принципе, было терпимо. Возможно, виной тому была пятка Белки, упершаяся ему в затылкок.       Валя спал, как ребенок, положив обе руки под щеку, поджав под себя одну коленку, а второй ногой, вытянутой, упираясь в Диму.       Диван, конечно, был лучшим вариантом, чем пол, но все равно отличался неудобностью. Дима толкнул Валю, пытаясь разбудить его, но тот только пробурчал что-то себе под нос и отвернулся.       - Я пытался, - пожал плечами Дима, решив перебраться на постель хозяина в его отсутствие. Он знал о некоей щепетильности последнего относительно личных вещей, предметов гигиены и постельного белья, но надеялся выспаться до его возвращения. Надеялся, что Никита не увидит.       Он встал, готовый уже рухнуть в манящие объятия ровной поверхности, предоставленной только ему одному, но почему-то остановился возле спящего друга. Рыжие волосы смешно топорщились над застиранной наволочкой. Тишину нарушало дребезжание трамвая откуда-то издалека — это было странно, ведь окно комнаты выходило в тесный дворик, называемый колодцем. Где-то в соседней комнате тикали часы. Валя отчетливо скрипнул зубами, в ванной прошуршала тяжелая только что выстиранная влажная простынь, Валина рука с шорохом проехалась по шерстяному пледу, которым он укрывался. Звуки заполняли его, вводя во что-то наподобие транса. Эта простая бытовая музыка напитывала его от кончиков пальцев ног до непривычно коротких и разом ставших будто на несколько тонов темнее волос. Дима вбирал все это, глядя на спящего Валю. Ему даже казалось, что он слышит двойной бит сердца. Верее — сердец. Их сердец.       Он даже не сразу сообразил, что Белка давно уже не спит, а просто хитро щурится на него из-под еще сонных ресниц.       - И на что ты так долго смотришь?       Дима вздрогнул, услышав Валин голос, как ни странно, очень гармонично вписавшийся во всю эту еле осязаемую музыку.       - Я не смотрю. Я слушаю.       - Ну и все равно зря. Надо делать.              В.       Как сказать тому, кого любишь, что для счастливого утра совершенно необходимым условием является не океан за окном, солнце, ананас, шампанское, рябчики или что там еще едят буржуи на завтрак, а пасмурность, зябкость в старом сталинском доме Петроградского района, типично советская обстановка, вытертый ковер на полу и скрипучая железная кровать?       Нужно ли что-то говорить, когда можно притянуть его, стоящего над сонным тобой, за край белой футболки с эмблемой танцевального лагеря, заставив склониться в три погибели над разваливающимся диванчиком, найти его губы своими и, словно прирастая к ним, цепляясь пальцами за его затылок, самому вырастать из-под колючего пледа?       Как сказать, что ты дико счастлив, впиваясь взглядом в его невозможно светлые, льдистые глаза, прорастая в них, словно тоннелями, — один на двоих, два блика света на его концах — и втягивая его в себя? А может, все наоборот? Может, это он эти тоннели и прорубает?       Как объяснить кому-то, что иногда чужая старая кровать в чужой комнате чужой коммунальной квартиры чужого города может стать необходимее и роднее, чем любое другое место на земле, будь оно хоть трижды домом?       Как рассказать даже самому близкому другу, что ты чувствуешь, целуя его в шею и получая почти болезненные укусы в ответ? Как описать словами чужое тело — парадоксально горячее в окружающей прохладе доотопительного сезона?       Зачем говорить о том, что происходит в штанах от одного только прикосновения его рук — с изящными пальцами и выпирающими венами на предплечьях? Зачем вообще что-то говорить, когда нужно заткнуться и получать удовольствие, выгибаясь под властными толчками, стирая капельки пота с его напряженного лба, сцеловывая каждую мурашку с его белой кожи?       И, в конце концов, какими словами можно описать этот пик удовольствия, экстаз, когда твой любимый — мы же просто дружим, пока никто не зашел! - становится твоим не то, что вторым я, а твоим продолжением? Как выжить, когда весь мир растворяется, исчезает и испаряется, превращаясь в один сплошной комок болезненного счастья?       Вам когда-нибудь говорили, что порой боль, счастье, предначертанность, любовь и Питер могут быть синонимами?              Н.       - Да, это именно то, что я так мечтал увидеть, вернувшись после бессонной ночи и выматывающих мастер-классов к себе домой, - едкий и злой голос Никиты прозвучал как выстрел в гулкой тишине ощущений.       - Черт, Никита, прости, я не услышал, как ты вошел, - Дима скатился с Вали, стараясь прикрыть наготу первой попавшейся тряпкой, оказавшейся выбившимся углом простыни. Валя, все еще не отошедший от испытанной эйфории, не спешил скрывать от мира себя в естественном виде. По его взгляду было видно, что он тоже зол из-за внезапного возвращения хозяина (пусть и временного хозяина, кому от этого легче). Не меньше, чем тот из-за представшей перед ним картины.       - Ты завидуешь? Или что? - дерзко поинтересовался он, не спеша вставая и наклоняясь в поисках джинс.       - Я не против ваших отношений, - еще пытаясь сдерживаться, начал Орлов, - но, во-первых, мы договорились, что этого не будет в моем доме, и уж тем более подразумевалось — что на моей постели! Ты же знаешь, что я не могу этого видеть!       - Так не смотри! Не строй из себя невинную овцу, Орлов! Все прекрасно знают о твоих похождениях! Что за блядское лицемерие?       - Причем тут сейчас мои взаимоотношения? Речь идет совершенно о другом!       - Мать твою, Орлов! Чертов ханжа! Слов не хочется тратить на попытки оправдаться! Хотя я и не собирался!       - Ну, так и заткнись и выметайся из моего дома, пес! - видно было, что Орлов взбешен не на шутку.       Он, может, и спустил бы на тормозах, не веди Валентин себя так вызывающе и нагло, и не начни он кидаться какими-то обвинениями в ответ.       Они ругались все ожесточеннее, даже отойдя уже от первоначальной темы ссоры.       - Успокойся, Никит, - наконец-то вмешался молчавший до этого Щебет, - Извини, если мы тебя задели чем-то…       - А ты, вообще, что из себя строишь? - огрызнулся Орлов, на что, естественно, не мог не среагировать Валентин.       - Я просто не могу это слушать больше! Это же полный бред! Вы хоть сами себя слышите? - Дима психанул и ударил кулаком по стоявшему рядом буфету.       Усталость и злость, казалось, вилась вокруг них троих клубами. Ни один не мог достучаться до двоих других. Все это напоминало очень глупый дурацкий бульварный роман.       ~       Дзинь.       С буфета упала статуэтка обезьянки закрывающей уши. Все трое резко замолчали, уставившись на нее.       Дзинь.       Вторая, закрывающая рот, будто специально последовала за первой, осколочно присоединившись к ней на старом паркете.       Дзинь.       - Меня хозяйка убьет! Она же сказала, что это старинная реликвия ее семьи! - отчаянный голос Орлова был последним, что прозвучало в комнате, прежде чем она погрузилась в мрак, окутывая всех троих непроницаемым коконом забытья.              Д.       Дима открыл глаза и огляделся. Он лежал на полу все в той же комнате. Справа, вывернувшись под неестественным углом, валялся Никита, слева, вытянувшись, как солдат, Валя.       Была тишина.       Абсолютная, непроницаемая тишина. Дима не мог понять, что это — но она была слишком нехорошей. Давящей. Неуютной. Такой тишины не бывает, когда все хорошо.       Дима потряс одной рукой Валю, другой — Никиту, а потом стал их звать. И задохнулся от ужаса.       Он не слышал своего голоса.       Просто. Та же самая давящая тишина, окутав его плотным коконом, не пропускала ни единого звука. Дима произнес еще что-то. Потом громче. Потом крикнул (по внутренним ощущениям) — но результат был тот же.       Неужели он повредил барабанные перепонки, когда падал? Это ведь не может быть правдой?       Он еще раз покричал — но с тем же результатом.       На него накатило отчаяние и какой-то медленный, запоздалый страх. Липкий, абсолютный, беспощадный. Дима ударил кулаком в стену, почти не почувствовав боли. И не услышав звука удара. Друзья лежали рядом, не подавая признаков жизни.       Это чертов кошмар. Так не может быть в реальности.              В.       Валя очнулся от того, что кто-то тряс его за плечо, во все горло выкрикивая его имя. Это был Щебет — растрёпанный, какой-то безумный и бешеноглазый. Валя еще ни разу не видел его таким.       Он открыл рот, чтобы спросить: «Что случилось?», но с удивлением понял, что не может. Просто не произносится ни слова. Он щелкнул пальцами — звук есть. Посмотрел на Диму — реакции нет. Опять открыл рот. И опять не смог произнести ни звука.       Дима тем временем махал перед ним руками, показывая то на свои уши, то на что-то за своей спиной.       Этим чем-то оказался Никита, лежащий в отключке.       Валя еще не до конца разобрался с тем, что происходит с его голосом, но решил, что это может подождать, а вот выяснить, жив ли их друг — задача первостепенной важности. Они склонились над ним вдвоем с Димой, и тот вдруг заорал:       - Орлов! Никита! Черт! Просыпайся, не смей!       Крик был таким громким и внезапным, что Валя подпрыгнул на месте.       «Какого черта ты так вопишь?» - он четко услышал этот вопрос в своей голове, но наружу ни единого звука так и не вырвалось. Дима продолжал вопить, но — как-то странно. Так говорят люди, у которых есть проблемы со слухом, и которые не могут контролировать уровень громкости своей речи.       «Ты не слышишь?» - Валя членораздельно воспроизвел это фразу губами, попутно дополняя подходящими по смыслу жестами. Дима замолчал, уставившись на него, напряженно пытаясь понять, что тот спрашивает. Валя повторил свой вопрос (спасибо урокам актерского мастерства, ему ведь говорили когда-то, что из него вышел бы шикарный мим!), и у Димы наконец-то мелькнуло понимание в глазах. Он кивнул. Потом еще раз кивнул, крикнув «Да», почти в самое ухо Вале. Тот поморщился и так же, жестами, стал объяснять, что он, Валя, как раз-таки все прекрасно слышит. Но вот сказать не может.       - Как пес! - гаркнул Дима, и оба как-то натянуто, с ноткой истерики рассмеялись.       Как пес.              Н.       Сознание возвращалось медленно, с какой-то болью и тупостью. Никита повел руками, проверяя их целость, потом потрогал себя за голову — она тоже казалась на месте. После этого он сел и открыл глаза.       Или не открыл.       Он моргнул, зажмурился и снова их открыл. Ничего не изменилось. Темнота вокруг казалась непроницаемой и тревожной. Он слышал дыхание друзей, и это немного его успокоило. Возможно, он ударился головой при падении, и это временная слепота. Она скоро пройдет.       - Никита! Ты живой! - из темноты голос Димы напрыгнул на него, как тигр — таким он оказался громким, мощным и неожиданным. - Я здесь! Посмотри на меня! Как ты?       Орлов потряс головой, наугад отводя рукой предположительно Димину руку. Темнота не рассеивалась.       - Погоди, что происходит? Я ничего не вижу! - он обвел вокруг себя руками и наткнулся на обоих друзей, сидящих рядом с ним на полу.       - Что ты говоришь? Я не слышу! Я ни черта не слышу! Вообще ничего! А Валя судя по всему лишился голоса! Что за чертовщина происходит?!       Орлов поморщился от громкого голоса, как от боли.       - Ты видишь нас? - продолжал вопить Дима. Валя под Никитиной рукой дернулся, словно куда-то потянувшись, и Дима стал говорить тише. Правда, громкость все равно периодически норовила ползти вверх, но хотя бы не так била по ушам, как вначале.       - Я так понимаю — мы трое в полной заднице. Я не слышу, Валя не говорит, ты не видишь. Вам это ничего не напоминает?       Никита вдруг ощутил подступающую тошноту.       - Хозяйка сказала, что это древняя японская реликвия, - прошептал он, прекрасно осознавая, что один его не слышит, а другой не способен ответить. Он лихорадочно пополз по полу предположительно в сторону буфета, под которым должны были валяться осколки фарфоровых обезьянок.       По напряженному сопению сзади он понял, что друзья последовали за ним.       - Вот они! - возглас на долю секунды опередил тот миг, когда осколок фарфора полоснул Никиту по раскрытой ладони. Ранку будто обожгло и стянуло, тяжелая капля крови медленно отделилась от тела. Очень странные ощущения — когда ты этого не видишь.       Рядом охнул Дима, выхватил откуда-то из пустоты его руку и замотал ладонь чем-то мягким и тканевым на ощупь.       - Это шутка такая, да? Из-за какой-то блядской кровати! - в голосе Димы звучало неподдельное отчаяние, а еще что-то такое, чего Орлов раньше не слышал. Страх? Боль? Потеря?       До каждого из них начало доходить, что это не шутка. И что теперь жизнь изменится очень круто. Ведь каждый потерял что-то, что было основополагающим в его жизни. Важным. Единственно правильным.       Они сидели в стылой комнате в Петроградском районе стылого Петербурга, не имея средства коммуникиации друг с другом и понятия, как им теперь жить дальше.              Д.       Слышать.       Для танца нужна музыка. Не просто нужна — это его колыбель. Это его первоисточник. Танец без музыки — да, бывают и такие перфомансы, но все равно, музыка есть в любом звуке.       Когда звуков нет — ты словно летишь в бездонный провал. Вокруг все обложили ватой, и ты уже не понимаешь, сколько ты летишь, сколько тебе еще лететь. И вообще — летишь ли ты, падаешь, или завис на месте?       Ты как чертова Алиса в кроличьей норе.       Ты посвящаешь свою жизнь единственному, что имеет смысл. Танцу. Музыке. Звукам.       Слышать.       Для танца нужно слышать.       Музыку. Биты. Свое сердце. Свою душу. Свои эмоции.       Как можно услышать свои эмоции, когда они утопают в тишине?       Когда ты утопаешь в тишине?       Если это конец, то почему ты все еще дышишь? Если это конец музыки, то почему ты все еще дышишь? Если это конец танца, то почему ты все еще дышишь?       Когда ты всю жизнь полагаешься на слух для того, чтобы быть собой — его потеря равна потере себя.       Теряться.       Барахтаться.       Не находить выхода.       Привыкать жить в непроницаемом коконе.              В.       Говорить.       Всю свою жизнь Валя говорил. Он начал очень рано и, с тех пор, кажется, даже не замолкал. Убедить, уговорить, заставить уверовать во что угодно — это его дар, его проклятие, его харизма.       Его харизма.       Какая, к чертям собачьим, харизма, когда ты вынужден постоянно изображать мима, чтобы тебя понял глухой друг?       Какая, к чертям собачьим, харизма, когда другой друг вообще лишен возможности тебя понять? Ты не говоришь, он не видит.       Какая, к чертям собачьим, харизма, если теперь даже нет шанса извиниться?       Попросить прощения.       Каким же дебильным кажется теперь этот спор о правах, кроватях и любви.       Да не о любви, на самом деле, о сексе. Или о его отсутствии.       Даже не вспомнить, что именно он кричал тогда, в припадке раздражения.       Или он так защищался?       Разве это имеет теперь значение?       Никто из них не произнес ни звука и почти не шелохнулся за последние часа полтора.       Время остановилось.       Оно больше не тает. Оно растаяло.              Н.       Видеть.       Все, чем Никита гордился за свою небольшую по сути жизнь, сводилось к одному — умению видеть красоту окружающего мира.       Он использовал это в танце, в ломаных линиях своего тела, в движении, в визуальном воплощении музыки.       В фотографии. В главном и первостепенном для него виде искусства. Показывать отражение того, что видел он. Для того, чтобы это увидели другие. Не просто видеть самому — дарить свое видение людям. Всем, кто захочет принять. Понять.       Воспринимать.       Любить через зрачок объектива, посредством щелчка затвора. Передавать радость оттенками белого, горе — настройками контрастности, ловить контровой свет, бережно подбирать экспозицию для каждого кадра.       Любовь на поверхности сетчатки.       Теперь все это исчезло. Растворилось. Как сахар в черном кофе. Густой мировой эспрессо залил его с ног до головы. Он уже даже не барахтается, потому что понимает, что ничего не бывает зря.       Это просто проклятие.       Как в дурацких фильмах. Массовая культура. Никакой элитарности. Все дешево, безвкусно, бездарно.       Они поругались из-за чего-то. А из-за чего, собственно? Неужели это было так важно? Их решили проучить. Акция — реакция. Преступление — наказание.       Хотя, может в этом есть смысл?       Если постараться, его можно увидеть (какая ирония!), хотя стараться совершенно нереально. Ни сил, ни желания, ни возможности.       Просто нужно идти вперед.       Наощупь.              ~       Весь день они пытались приспособиться. Валя, как самый социально адаптированный, даже рискнул выйти из дома.       Каким-то образом он умудрился купить сигарет и быстрой еды. Общаться приходилось посредством современных технологий. Валя набирал сообщения в Вотсаппе, Дима озвучивал. Никита отвечал, Валя снова набирал и отправлял.       Никита вслепую отвечал на звонки, Дима тыкался в телефон, Валя смотрел на это все и пытался придумать, как им всем жить дальше.       - «Легенда»! - прочитал Дима очередную запись в пришедшем сообщении от Валентина.       - Какая легенда? - спросил Орлов, повернувшись на стук пальцев по экрану смартфона, в надежде, что не смотрит сильно уж мимо обращенного к нему друга.       - «О трех обезьянах», - снова прочитал Дима, - да, кстати, я и сам уже об этом думал. Что-то там о непротивлении злу. Или наоборот — о сопротивлении... Я точно не помню.       - Не вижу зла, не говорю зла, не слышу зла, - задумчиво произнес Орлов, - да, мы поняли, что все это взаимосвязано. Но как это может нам помочь?       - Может, хозяйка квартиры может нам помочь? - предположил Дима. - Орлов, ты же говорил, что она предупреждала, чтобы ты был аккуратнее с ее семейной реликвией.       - «Ты же не веришь в магию?»       - Серьезно? А ты думаешь, мы спим? Могу ущипнуть.       - Давайте щипаться потом, - поморщился Никита, - и так совершенно ясно, что все это вряд ли можно объяснить с научной точки зрения.       Ермоленко, быстро перебирая длинными пальцами, что-то печатал.       - «Где она? Ты можешь ей позвонить? Надо попытаться. Вдруг она чем поможет?», - Дима кивнул, прочитав это, потом спохватился и продублировал для Никиты. - Это единственный вариант.       - Это не вариант. Она уехала в Японию, к дочери с зятем. Может, поискать что-нибудь в интернете?       - Вбить в поисковике «как избавиться от проклятья трех обезьян, если вы поссорились с другом из-за того, что ебались на его кровати, а потом один оглох, другой онемел, а третий - ослеп»? - скорее для порядка поинтересовался Дима.       - «Я думаю, Гугл видал запросы и пострашнее».              ~       Гугл выдал информацию. В основном ерунду. Но по одной из ссылок указывалось, что стоит дойти до ближайшей развилки реки («То есть, до стрелки Васильевского острова», - тут же предположил Орлов, как самый знающий город) в четыре утра, встать лицом на восток и, на восходе солнца, произнести какое-то безумное заклинание.       Поверить в подобную галиматью могли только совершенно отчаявшиеся люди, а парни уже вполне походили на людей, принадлежащих к этой категории       Они вышли из дома около полуночи. Метро не работало, так что еще им оставалось делать, кроме как идти пешком? И они шли, проходя сквозь унылые дворы, сквозь безвыходные ареалы человеческого существования, медленно продвигаясь по Петроградской стороне. Идти нужно было по направлению к «Горьковской», потом до Петропавловской крепости, а от нее уже рукой подать было до Биржевого моста, ведушего на Стрелку. В теории.       - По-моему, мы заблудились, - первым не выдержал Щебет. По времени они давно должны были дойти до нужного места. Но вокруг были все те же одинаковые дома, все те же кажущиеся параллельными улочки.       Улица Бармалеева, улица Плуталова, улица Подковырова.       Город беззвучно хохотал, водя их за нос.       - Это бесполезно. Это же просто полная чушь, чтобы развести таких идиотов, как мы, - Никита остановился и прислонился лопатками к холодной серой стене. Они не взяли ни одного зонта, и небо поспешило добавить к их состоянию еще и дождь.       - Мы не можем сдаваться, пошли, - Дима подтолкнул Никиту в плечо и взял под локоть, - пожалуйста, не останавливайся. В конце концов, что мы потеряем, если попробуем?       - Может, и ничего. А может, и все.       - «Мы уже все потеряли. Что нам еще остается?»       Дождь усиливался, и они свернули в ближайшую подворотню, чтобы хотя бы немного его переждать.       Там было много места, темно, тихо и гулко. И совершенно пусто. Не на что смотреть. Не с кем разговаривать. Нечего слушать.       «Самое подходящее местечко для нас, - подумал Валя, - просто выбросившиеся на берег киты».       Он достал из кармана пачку сигарет, и параллельно с ней, выпала маленькая портативная колонка. Дима быстро наклонился, поднимая ее так, словно она была хрустальной.       Валино сердце защемило от боли. Порой сложнее, чем сказать кому-то о своей любви, может быть только невозможность о ней сказать.       На стук обернулся Никита.       - Что это?       Дима достал свой телефон, настроил связь и включил музыку. Не очень громко, да и какой смысл, если для него все равно ничего не изменилось?       - Я не слышу эту песню, но я знаю ее. Я всегда мог говорить только языком тела. Парни, давайте просто станцуем. В конце концов, это то, что мы умеем лучше всего.       Он положил колонку на землю, потом прижался к асфальту рукой, в надежде уловить вибрации и бит. Поймав их, он стал неуверенно и аккуратно двигаться.       Орлов сначала молча и мрачно слушал. Композиция группы Jungle была легкой, но вовлекающей. Нельзя было оставаться равнодушным. Очертив руками круг, чтобы никого не задеть, он закрыл глаза (хотя мог бы и не, но так почему-то было легче, как будто это — его выбор), и начал танцевать.       Валя смотрел на них с какой-то дикой полуулыбкой. Это было смешно, нелепо и страшно. Один почти не попадал в такт, другой боялся сделать лишнее движение, чтобы ни на что не наткнуться и не потерять равновесие.       Но, докурив, он выкинул окурок и подошел к танцорам. Какая же к черту разница?       Может быть, это их последний танец.              ~       Орлов коснулся руками плечей своих друзей. Валя и Дима направляли его, чтобы он не терял чувство пространства. Никита и Валя направляли Диму, чтобы тот не терял чувство музыки и такта. А Дима и Никита направляли Валю, чтобы он не терял чувство реальности.       Это был самый странный фристайл, какой видела подворотня где-то на Петроградской стороне города Санкт-Петербурга, почти уже осенней дождливой ночью августа.       Но это был самый красивый и синхронный танец, который они танцевали втроем.       Дзинь.       Через руки друзей Дима будто слышал музыку, она пронизывала его сердце, его душу, окутывала паутиной, двигала тело в такт, заставляла забыть то, что она существует лишь в его воображении. Как будто совершенно не нужно слышать, чтобы чувствовать музыку.       Дзинь.       Через близость с Никитой и Димой Валя ощущал, что он нужен, что он понят, прощен. Как будто совершенно не нужно говорить, чтобы тебя услышали, чтобы за тобой шли, чтобы в тебя верили. Чтобы тебя принимали. Любили.       Дзинь.       Через свои пальцы, сжимающие предплечья парней, Никита воспринимал окружающий мир. Не было страха наткнуться на кого-то или что-то, не было боли от осознания того, что весь твой мир ограничен одним шагом. Как будто совершенно не нужно видеть, чтобы воспринимать окружающий мир таким прекрасным, какой он есть.              ~       Телефон сел. Музыка кончилась. В подворотне рядом с разбитой колонкой лежали без сознания три молодых парня.       На востоке забрезжил серенький питерский рассвет.       На буфете в комнате в коммунальной квартире стояли три фарфоровых обезьянки.       Не слышу зла. Не говорю зла. Не вижу зла.