Сложно

      Все было сложно.       Бэтмен был чем-то, чем он мог укрыться на ночь. Но с рассветом он рассеивался, будто никого и не было.       Брюс Уэйн был уязвим. Люди знали его. Ну, скорее его образ. Избалованный, с сомнительными моральными устоями, безликий. Может занимается благотворительностью. И скрывается за темным прошлым своего отца.       Настоящий Брюс же... Он был чем-то, о чем знала очень маленькая кучка людей. Когда-то в ней был только Альфред. Теперь она растет. И в основном это были преступники, которые его знали. Селина, Харви, а сейчас и... Джон.       Джон был... Просто говорить об этом человеке сложно. Нервирующий, нетактичный, очаровательный, стеснительный, рассеянный, располагающий...       Однажды Брюс подписался под концепцией черно-белого мира. Бэтменом ему приходилось принимать решения, слишком сложные с учетом всех оттенков серого. Поэтому он решил игнорировать их.       Селина была вором. А еще она отчаянно боролась за свою независимость, втайне мечтая стать чем-то больше рецидивиста в петле. Она была бойкой на язык, смышленой и необыкновенно красивой.       Харви Дент... Мысль о нем — пытка. Да, он делал ужасные вещи. Но у него было доброе сердце, и он пытался защитить Готэм, пусть даже от самого себя.       Брюс мог еще долго перечислять. Не все стороны Леди Аркхем состояли из выношенной десятилетиями злобы на 100%. И не все стороны Кобблпота тоже.       И Джон... Джон, член подпольной группировки, которая уж точно перебила кучу народу. И ему это нравилось, ему доставляло удовольствие лицезреть муки и хаос. Слова о чем-то, ползущем у него под кожей, бьющемся в клетке, словно разъяренное дикое животное, ужасали его, Брюса, потому что он тоже это видел.       Но. Случалось так, были моменты, когда Брюс знал, что видит что-то еще. Что-то хорошее. Что-то, о чем нужно было позаботиться. Если Пакт открывал и взращивал все самые темные гнилые язвы Джона, то что будет, если он сделает самое что ни на есть обратное?       Несмотря на то, что в Аркхеме они пробыли вместе лишь пару дней, Джон ухватился за него и не собирался отпускать. Наверное, это было странно. Это точно было немного пугающе. Или должно было быть. По крайней мере все инстинкты "нормального человека" Брюса говорили что должно.       Но он чувствовал себя так, будто без малейшего сопротивления его притягивало на орбиту несоразмерно огромной звезды, а он сдавался в распоряжение течению беспощадного моря.       Джон, как и Селина и Харви, способен был видеть сквозь образ Брюса Уэйна настоящего, живого человека, не прикладывая никаких усилий. И что еще хуже, Брюс, по всей видимости, не прикладывал никаких усилий к попытке скрыть это. Словно если бы Джон дал ему хоть одну подсказку, что тот на самом деле видит его, он бы тут же раскрыл перед ним все карты, ни разу не колеблясь. И даже тут, в Готэме, на воле, между ними оставалась эта чудная, необычная связь.       Когда он был рядом с Джоном, ему казалось что та часть его, что бесцельно металась в его разуме, подобно пещерному эху, снова была собой, собиралась воедино и заново существовала. Что все зубристые осколки, с режущей болью от которых он давно свыкся, пускай и не исчезли, но больше не закалывали его изнутри, пока он не истекал горечью. Они расплывались во внезапном далеком тумане. Кошмары и воспоминания были тем, чем они были: кошмарами и воспоминаниями. Не слепительно-белыми картинами, выженными в его ДНК — кровь, жемчуг, револьвер, смерть. Ненависть, что он держал в себе так долго, становилась почти несуществующей на фоне недоверия, потом скепсиса, потом жалости, озабоченности, волнения, желания смеяться, кривиться, бежать, взять с собой этого нелепейшего идиота и закрыть его своим телом, защитить его, как рыцарь, к которому взвывали сотни заголовков.       И черт его подери, если Брюс не видел те же самые чувства, лившиеся из ярко-зеленых глаз Джона.       Брюсу хотелось верить в то, что говорит Джон. Что они друзья, лучшие друзья. Что здесь есть что-то невероятное, здесь, между ними. Брюсу хотелось верить в эти улыбки, в сияние безумной, — и прекрасной, — верности, исходящее от его лица.       Брюсу хотелось это лицо. Во всей его острой, удивительной красе.       Не сказать что Джон был привлекательным или милым или кем-нибудь, вообще приятным глазу. Его рот был слишком большим и слишком широким, слишком много зубов, слишком тонкие губы. Чудаковатые кислотные глаза. Малость лопоухий. И он был безбожно бледен, почти ходячий труп. Тощий, долговязый, несуразный. Его походке могли позавидовать в дешевеньком театре, он стоял так неуверенно, будто хотел обвернуться вокруг чего-то как газонный шланг. Руки — большие, с неврозно искусанными под ноль ногтями.       Джон выглядел так же странно, как он себя вел. И все же.       Брюс хотел обнять его и не ослаблять хватку, пока тепло не застоится и начнет циркулировать. Прижаться к нему так близко, так сильно, что не будет понятно, где заканчивается один и начинается другой. Он хотел услышать его смех, узнать его пыл. Ему было любопытно, как тот будет звучать, если он стиснет его больше, чем нужно — захихикает, простонет, вскрикнет, испуганно глотнет воздух. Он хотел нащупать его пульс, сосчитать каждый удар и запомнить их число в каждом эмоциональном состоянии. Быстрый и медленный и тревожный и спокойный. Держать его лицо в своих руках и выводить все изгибы, пока он не сможет нарисовать его с закрытыми глазами. Целовать этот рот, ощущать эту улыбку под собственными губами.       Идея возможности причинить ему боль крутила живот. И Брюса ужасала неизбежность этого в ходе развивающихся событий. Прибавьте бессознательную разъедающую ревность, что выделялась в его внутренностях, всякий раз когда Джон упоминал Харли. Он просто не мог держать ситуацию под контролем, она превращалась в дьявольское месиво. Он должен был быть сконцентрирован только на прикрытии, разоблачении плана Пакта и его уничтожения (почти) любой ценой. И он был. По большей части.       Но чтоб тебя, даже Бэтмена тронул Джон.       Бэтмен должен был быть стоиком, непривязанным и недоступным для любых чувств, кроме ярости безжалостного ответа закона, который он несет отбросам Готэма. А вместо этого он делает все, чтобы хоть как-то думать о задании, и буквально внушает себе не смеяться над всеми дурацкими шуточками, которые выдает Джон.       "Джон — преступник", сказал Бэтмен. "Он участвовал в действиях, что вели, или привели, к убийству. В крайнем случае, он конспиратор и заговорщик. Джон — плохой парень. И он заслуживает справедливости, которая уже идет за ним".       И все же, Бэтмен был куда мягче, чем должен. Он был снисходителен и терпелив. Должен был разбить телефон, устранить улики, не должен был давать ему бэтаранг, тем более учить, как его бросать. Он смотрел на Джона глазами Брюса, и хотел видеть Добро.       Бэтмен уже прокручивал в голове планы действия в чрезвычайных ситуациях, где Джона нужно было сохранить в безопасности, что бы не принес новый день.       Так что да, все было довольно... сложно.