Кто-то однажды сказал, что прекрасен мир, который является к нам во снах…
Сентябрьский вечер. Пустая чашка на маленьком столе еще несет в себе призрак аромата пряного напитка. На грани сознания Руфус еще слышал тихий шелест листьев, что еще едва начали желтеть. Свет заката, который лился через окно, мягко грел прикрытые веки. В своей голове герцог перебирал мысли, которые сливались в один поток сознания. Мимолетные мгновения утра, проведенные за разбором писем, обрывки фраз из прочитанных документов, что как всегда подозрительно походили друг на друга, и старые воспоминания — все сменялось одно за другим и мешалось в случайном порядке. Этот калейдоскоп был безумным, но умиротворял, как морской прибой, усталого мужчину, что прилег на софу в библиотеке. Тишину прервал негромкий шорох ткани плаща, которым он успел укрыться прежде, чем его взяла дремота. Его плеча аккуратно коснулась чья-та рука, осторожно потянув на себя, призывая тем самым, вернутся в реальность. — Герцог? — спокойный голос, наконец, разорвавший тишину. Открыв глаза, Руфус столкнулся с внимательным и незнакомо серьезным взглядом единственного, кровавого глаза. Будто актер, поймавший себя на том, что стал выходить из роли, его визитер нашелся быстро — посмотрел куда-то в сторону, чтобы лицо его оказалось скрыто за прядями снежных волос. Барма устремил пристальный взгляд на нежданного гостя: — Шляпник, — констатирует он раздраженным голосом, поборов удивление. Его не должно быть здесь, но отчего-то Барме кажется, что наоборот — сейчас для него тут самое место. Вопросы о том, как он вообще смог легко заявится к нему без предварительного приглашения, как прошел мимо охраны и слуг почему-то не возникали. Происходящее казалось само собой разумеющимся. Пока повисла пауза, веселой походкой Зарксис уже добрался до столика и, прихватив с него тарелку, наполненную рахат-лукумом, устроился в соседнем кресле. — Ох, а я думал, что наш лохматый герцог уже почил, — хитро улыбаясь, взял он инициативу разговора на себя. Злость сразу вспыхнула в душе герцога, обжигая его изнутри. Чувства отчего-то стали ярче, но он не мог позволить себе потерять контроль. Гнев, выпущенный так сразу, может спугнуть что-то важное. Руфус еще не понимал, что это и потому, жажда познания чего-то, что было прямо перед ним, но не позволяло поймать себя, ускользая, будила в нем интерес игрока. — Не раньше тебя, — щурит серые глаза, добавляя, — Регнард. На секунду, пальцы, зависшие над кубиками сладкого лакомства, замирают. На лице Брейка мелькнуло раздражение, сменившееся усмешкой, — Вы как всегда любезны. Указательный палец задумчиво поглаживает золотистый ободок на волнистых ребрах фарфоровой тарелки. Скользя по гладкой поверхности, опускается вниз, достигая дна. — И все же, ты здесь. Твоя наглость меня впечатлила, — берет Руфус в руку тессен, который лежал подле него все это время — вместе с ним к нему пришла уверенность и чувство защищенности. Слишком уж странной была ситуация. Было чуждо находится здесь со Шляпником наедине и делить с ним свое пространство. И больше всего ему не нравилось, что с этим, казалось полностью чужим человеком, он почувствовал умиротворение. И последнее побуждало его оставить жестокое равнодушие и расчетливые слова. Если бы Руфус мог это признать, то он сказал бы, что происходящая ситуация пугала его. — Неужели на Вас еще можно чем-то произвести впечатление? — смеется ему в ответ Брейк, закидывая восточную сладость себе в рот. «Только у тебя постоянно выходит потрясать меня своим нахальством», хотел было произнести герцог, но слова застряли в горле, так и не прозвучав вслух. Руфус следил внимательным взглядом, как Зарксис, с улыбкой довольного кота, слизывает белую сахарную пудру с пальцев. Наблюдая, как под острым и ловким языком быстро тает, исчезая, сладкий снег, Руфус почувствовал что-то новое. Он прикрыл лицо за раскрытым веером и не отводил взгляда, вопреки рассудку, который велел отвернуться и не ввязываться в странную, но заманчивую игру с привкусом искушающей опасности чувства, не испытываемого уже давно. Именно так он, когда-то, был завлечен женщиной, которая не приняла его чувств. Она не позволила ему поделится ими, распалить их и родить из этого огненного вдохновения что-то. И разум захватил личность, в которой с болью погибло чувство пылкое и не нашедшее выхода. Неудовлетворенность былого же сменилась нежностью и ностальгией о прошлом, которыми он старался погасить жажду любви в настоящем. Он — создатель иллюзий, мастерски дурачил самого себя. Внушал себе любовь, раз за разом, на старых и уже не тлеющих углях. И пытался убедить голодное сердце, что того достаточно. И сейчас, удивляясь происходящему, герцог чувствовал, как он нащупывает что-то позабытое. — Герцог, да вы как-никак злитесь? — удивленный тон и минута непрерывного взгляда глаза в глаза, — может, тоже желаете? — заискивающим тоном говорит Брейк, протягивая тарелку в сторону Бармы, который отвел глаза первым и, с резким щелчком, сложил веер в своей ладони. Руфус взглянул на тарелку, в которой от бывшей горки конфет осталась лишь половина, и улыбнулся, — что же, Шляпник, — он хлопнул веером около себя, по мягкому дивану, приглашая Зарксиса. Он сделал свою ставку в игре между своим разумом и сердцем. И ставкой, самой высокой, которая сейчас у него могла быть, стала его душа, — желаю. Голос герцога был немного усталым, отдавал грустью и, вместе с тем, заинтригованностью. Еще какое-то время красный глаз вглядывался в обсидиановые, не выдающие ни единой тайны или ответа, глаза. Прикрыв глаза и улыбнувшись чему-то, Зарксис опустил на пол ноги, закинутые до того на подлокотник, и поднялся. В его улыбке было что-то малознакомое, но определенно тоже самое, что Руфус уловил во время пробуждения. Теперь он мог дать этому определение — грусть, тоска и, живущая где-то внутри, надежда. То, что он ощущал и сам, в определенной мере. Брейк, пользуясь дозволением находится столь близко, не чувствовал никакого стеснения. И был все таким же наглым лисом, что не прекращало раздражать Барму. Шляпник устроился рядом с ним: локтем опираясь о спинку широкого дивана, он забрался на него, одну ногу подобрав под себя, а другую свесив вниз так, что носок его странного ботинка едва касался пола. Сладости он держал на коленях, перед собой. — Удивительная картина, — произносит Руфус, подаваясь вперед. Он уже мысленно простил своему визитеру порчу мебели уличной обувью. Даже если тот попал сюда и не со двора, а путями теней, — сейчас ты должен был избавится от конфет в мгновение ока. Как же так вышло, что я владею устаревшей информацией? — с притворной досадой он произносит, а в темных глазах искрится ирония. Ирония скорее над своим собственным образом, который он примеряет каждый день уже на протяжении пары десятков лет. — Возможно, — улыбаясь по-прежнему и подозрительно щурясь, — таким старикам как Вы, герцог, свойственно с возрастом терять хватку? — алый глаз смотрит уже почти весело, но внимательно и настороженно. Он следит за каждой малейшей реакцией. Вот, слышит Зарксис, усталый, но шумный и резкий выдох. Вот - видит как дрогнули пальцы, сжимая подол уже его собственного, белого плаща, который так и лег под чужую руку. — Регнард, — отстраняется назад герцог, вновь возвращая прежнее расстояние между ними и выпуская из рук белую, мягкую ткань, — следи за своим языком, — вот и был сделан первый выпад, в котором читалась угроза. Или укор? Но за собой Брейк не чувствовал никакой вины, поэтому, лишь пожал в ответ плечами. Запустив руку в тарелку, он с усмешкой взял двумя пальцами кусочек красного, присыпаного белым, лакомства и, протянул своему странному собеседнику. Руфус удивленно вскинул бровь. — Неужели уже передумал? — протянул он и в тоне его слышался вызов. Вызов, который нельзя было отклонить. Отброшенная окончательно формальность. «Ты» — вот что окончательно снесло все выставленные границы и стерло, проведенные между ними кем-то, черты. И вот в Руфусе ожил давно позабытый азарт. Юношеский, не знающий ни о каких последствиях пыл. Притяжение влекло его к этому отравляющему сознание человеку, а разум, который говорил о дальновидности в поступках, становился глухим звуком, что можно было еще слышать, но не разобрать.Кто-то когда-то сказал, что ожидание — половина удовольствия…
— Ты плохо читаешь людей, — заявляет Руфус, подаваясь вновь вперед и вглядываясь в одинокий глаз. Рукой он берет его за запястье и наклоняется еще ближе, касаясь губами пальцев Зарксиса, приоткрывает рот. Сладость, оказавшаяся во рту, имела клубничный вкус. Смакуя ее, герцог все еще не отводил взгляда от Шляпника и не выпускал из захвата его руку. Спустя минуту, красноглазый призрак придвинулся ближе. Рукой, что все также находилась рядом с лицом мужчины, названного своим врагом, с которым приходилось лишь мириться, он коснулся его лица. Он провел большим пальцем по щеке — кожа была удивительно гладкой и мягкой — вот он, приговор юности до конца дней. Руфус провел пальцами по захваченному запястью, позволяя выскользнуть чужой руке из своей ладони окончательно. Оба из них знали, к чему все идет. Оба они желали одного и того же. И каждый из них был осторожен — они ходят по кругу, как звери, которые вступили в схватку, но не решаются напасть. Для опасения у каждого были причины — любой может сыграть на том, что его поняли неправильно и отступить, заявляя, что крайне оскорблен поведением другого. Для себя такое считалось слишком низким трюком, а другого подозревать в этом находились оправдания. Герцог ищущий компромат и издевающийся шут, который пытается использовать других? И все же, первый ход был за герцогом, который итак уже рискнул душой в пари с самим собой. Оба из них безумны по-своему. Приблизившись вплотную на расстояние, которое следовало счесть недозволительным и для двух мужчин просто неприличным, герцог протянул свою руку вперед и та беспрепятственно легла на чужое колено, медленно скользя ко внутренней стороне бедра. Руфус улыбался, наблюдая, как завороженно смотрит на него Зарксис. И забрал из его рук посуду, — Того гляди и разобьешь, — усмехается он, — ты не особо аккуратен в моем доме. И к тому же — злонамеренно. Он поднимается, и относит пиалу на ее первоначальное место, где ей и надлежало быть, если бы ему так и не нанесли этот вечерний визит. За спиной он слышит, как посмеивается лис, — Будто бы ты отличаешься особой деликатностью, — очередная, вполне ожидаемая шпилька за провокацию. Руфус разворачивается и, за два шага, приближается вновь. Это происходит быстро, рывком и потому его волосы еще развиваются в пыльном воздухе, отчетливо пахнущем старыми книгами. В голове Шляпника проносится быстрое сравнение Руфуса с прибоем моря, которое, являясь чудом природы, окрашено не в небесный голубой, но в рубиновый красный. Нависая над ним, Барма коснулся пальцами его шеи и провел ими до самого подбородка, заставляя Брейка смотреть прямо в свои глаза, отчетливо кричащие о темном, пьяняще-сладком и ранее недостижимом, непозволительном, желании. — Кевин, — впервые за все их знакомство он зовет его просто по старому имени, не выплевывая как оскорбление или уличение в прошлых грехах. Он вкладывает совсем другой смысл — он обращается и к человеку, которым он был, и к тому, которым стал. Для других — Зарксис. Для него — Кевин. И спорить тут не получится. И факт этот был только что озвучен одним и молчаливо признан вторым. И теперь первый шаг возобновленной игры делает не Руфус, а Кевин. Он тянет его на себя, не нежно целует, а жадно впивается в губы. И получает соответствующий ответ. Оба изголодались по простым человеческим чувствам и свободе их проявления. И если на почве когда-то начавшейся вражды взросло более трепетное, пылкое и жаркое чувство, для обоих взаимное, то неправильного в том нет ничего. В тумане алые волны ласкали случайным прибоем чужую бледную кожу. Россыпь поцелуев по телу мешалась с краснеющими полосами на спине и расцветающими синевой, от слишком крепкой хватки рук, синяками. Каждый цеплялся за другого в страхе, что тот исчезнет из его рук, как утренний туман…Известно всем, что сколь долог ни был сладкий сон, пробуждение следует за ним неизбежно…
Тихий звон пустой фарфоровой чашки о блюдце заставил герцога вздрогнуть, резко распахнув глаза. Он также продолжал лежать на софе, в библиотеке, но сейчас уже почти было темно. — Прошу прощения, — тихо произнесли рядом. — Рейм, — еще в полусне вглядываясь в едва различимый силуэт, узнавая слугу скорее по голосу, нежели внешне. — Вы снова задремали, пока искали здесь что-то, — добрым голосом подсказал внимательный Лунетт, входя в положение своего господина. Вместе с тем он уже перенес весь использованный сервиз на поднос, собираясь уносить посуду. Слова напоминания вызвали в герцоге неприятные чувства сразу же — не столь он стар, чтобы забыть причину своего нахождения здесь. Он почти ночует в старом корпусе собственной библиотеки в поисках того, о чем не делится ни с кем сейчас — дневника Артура Бармы, своего предка, который являлся современником Джека Безариуса. Его записи могли быть крайне полезны, так как поддерживаемая ими дружеская связь была известна из истории. Вздохнув, Барма надавил пальцами на виски — пробуждение было неприятным, он чувствовал еще большую усталость чем до сна, подробности которого он уже начал забывать. Если бы он ухватился за него сейчас, то может и узнал что-то важное. Но даже если сон — проекция подсознания — он все равно остается сном. А кому есть дело до снов, когда в реальность призывает к здравомыслию и полному расчету своих действий? Еще мерещился герцогу странный и абсолютно чуждый здесь призрак сладкого аромата в воздухе. Он покачал головой, отгоняя странный и дурной мираж. Реальный мир зовет мастера иллюзий вернутся к себе. Ему нужен один из великих герцогов, лучший информатор и превосходный игрок театра холодной войны, а не…некто еще.Для Гордеца он останется лишь мечтой, К пробуждению, ставши лишь иллюзий золой. Сделан выбор был в пользу слепого рассудка, А сердце зоркое не заслужит себе уступка.