Мёд и розы

Золотистые лучи вечернего солнца давно пришли в окна, падали на стены, книжные полки и нити полотна на ткацком станке. Челнок сновал влево и вправо, гребень с тихим шорохом приглаживал и уплотнял пряжу. — Знаешь, если засыпать человека розовыми лепестками, он задохнётся. Бесцельно бродившая по светлице Ингун наконец подошла ближе. Запах роз, до того едва уловимый, усилился. Ненья не поворачивала головы. Скоро запах сделался нестерпимо-сильным, и вялая рука протянулась справа к её левому уху. Ингун провела масляными пальцами сначала по её шее, затем погладила мочку, острый кончик уха и скулу. — Знаю, госпожа Ингун, — отвечала Ненья, едва удержавшись, чтобы не передёрнуться. — Почему здесь не растут розы? Только шиповник, и всего несколько кустиков. — Когда-то давно я выращивала алые и золотистые, но они перевелись. Некоторые выродились в шиповник. — Жаль. Сиддгейр говорит, ему понравилось бы устилать ложе лепестками. Рассказала ему про казнь розовых лепестков. Посмеялся. Ингун хихикнула, медленно убрала руку, но даже не подумала отойти. Когда Ненья вновь протянула челнок между нитями основы и прижала неплотно лёгшую пряжу гребнем, Ингун сказала: — И зачем ты сама ткёшь эти знамёна? Мне бы в голову не пришло таким заниматься. — Все знамёна Фолкрита, что висят в Длинном Доме и на входных дверях, сделаны мной. Так повелось. Полотно было на треть готово. Затейливое переплетение серых рогов на сине-ежевичном поле уже начало переходить в голову оленя. Ненья могла бы с закрытыми глазами нарисовать каждый изгиб и завиток. Иногда знамя снилось, особенно в те месяцы, когда она занималась очередным взамен истрепавшегося. — Почему не поручить ткачихам или служанкам? Кстати, знаешь, мне рассказали, будто сестра этой смешной горничной нашего дядюшки Денгейра — как там её?.. Что её сестра работает шлюхой в трактире у главной площади. Вот нелепость! Неужели дядюшка не мог найти себе в услужение кого поприличнее? — Текла — ответственная и преданная, ни чем не заслужившая нареканий или недоверия девушка. А её сестра, Нарри, готовит, прибирает и моет посуду — нелёгкий труд. Ингун рассмеялась: — Брось! Все знают, что эта дурочка Текла докладывается тебе насчёт дядюшки. А все трактирные служанки, певички и посудомойки — шлюхи. Во всяком случае, часто этим подрабатывают. Да и певцы тоже. — С чего вы взяли? — Хемминг и Сибби рассказывали. Они разбираются в девицах. И в трактирах. Хемминг, вообще-то, много раз говорил и про хозяйку одной нашей ночлежки — она же тётка невесты Сибби. Ну, ладно, не важно. Видя, что Ненья не собирается отвечать, Ингун ненадолго смолкла. Вообще-то, она не раз упоминала о весьма откровенных разговорах с братьями — и об их похождениях, о рифтенских шлюхах, да и о многом другом. Ненья раздумывала над каждым словом, но пока предпочитала не отвечать — и уж конечно, не заговаривать первой. — Хорошо, что Хемминга до сих пор не женили, и он не притащит с собой какую-нибудь невыносимую особу вроде Сваны Крепкий Щит. — Но ведь Свана — невеста Сибби. — Да. Невозможно уныла и глупа. У него была другая — Свиди, да сбежала. Подговорила своего брата напасть на Сибби, и он убил его, защищаясь. Ну да ты знаешь эту историю. Ненья была прекрасно осведомлена об этом деле, как и о суде над Сибби Чёрным Вереском. Как тот прямо посреди главной городской улицы зарубил безоружного или, скорее всего, не собиравшегося нападать. Молодой человек оказался из благородных, да ещё родной брат его невесты, так что Сибби судили. Впрочем, в темницу его заключили лишь по настоянию собственной матушки — в воспитательных целях и для усмирения. Ингун провела ладонями ей ото лба к затылку, вновь коснулась ушей кончиками пальцев, и, наконец, запечатлела на макушке поцелуй. — Госпожа Ингун! — Что такое? Ты совсем не обращаешь на меня внимания! — Вы видите, я занята. — Желаю, чтобы ты занялась мной. Ненья повернулась к ней, и тут Ингун обхватила её за плечи и приникла губами к губам. Когда чужой язык настойчиво толкнулся ей в рот, Ненья отстранила Ингун и встала: — Что это означает? У вас есть супруг, с ним и целуйтесь. — Ну и что? Я хочу с тобой! — Мы не должны. Некоторое время назад Ингун начала откровенно заигрывать. Ненья сочла это очередной забавой — как и разговоры с братьями, как и наблюдение за служанками и придворными. — Хочу попробовать, Ненья. С Сиддгейром мы уже всё испробовали, на что у него хватило выдумки, даже… — Вновь напомню — не обязательно рассказывать мне подробности ваших ночей. Сиддгейр по-прежнему, как и четыре месяца назад, был без ума от молодой жены, сосредоточив почти всё внимание на её развлечении. Пиры, конные прогулки и охота проходили чаще, чем раньше — и чаще, чем следовало. — Ну, раз ты не хочешь, более не стану настаивать. Ингун отошла к столу, к ступке с пестиком, связкам трав и мешочкам с рыбьим камнем, чесноком и сушёными насекомыми. Слишком быстро она сейчас отступилась. Долго они сидели в молчании. Ингун толкла в ступке рыбий камень и светлячков, отделяла цветки лаванды от большой связки, раскладывала всё это по чашечкам, а Ненья продевала всё новые нити между натянутыми нитями основы и уплотняла их гребнем. Когда солнечные лучи ушли из светлицы, а за окнами начало темнеть, служанка позвала на ужин. Подали похлёбку из озёрной рыбы с крабовым мясом, копчёную на яблоневых углях оленину с пряностями и квашеную с клюквой капусту. Затем принесли яблочный пирог, свежеразмороженую ежевику со сливками и лунным сахаром, а также акавирские яблоки. Из напитков на столе стояли ягодный чай и взбитое с сахаром и растёртыми ягодами молоко. Слишком изощрённо и затратно они питались. Пускай рыбу и крабов ловили в ближайших озёрах и приносили ко двору ярла крестьяне — они же собирали грибы, ягоды и птичьи яйца, как и снабжали овощами; олень и вовсе был с последней охоты; но южные фрукты и пряности, ценные сыры и разнообразные сласти обходились недёшево. Сиддгейр обычно отмахивался, когда Ненья просила не заказывать в очередной раз ларчик самых дорогих приправ, что немногим дешевле драгоценностей, или ящик акавирских яблок, груш или водяных дынь, как и круги эйдарского сыра и мешочки лунного сахара. С появлением Ингун почти любые уговоры перестали на него действовать. А завтра приезжает Хемминг Чёрный Вереск, так что растраты на пир и другие увеселения станут совсем уж непомерными. Сиддгейр и Хелвард обсуждали предстоящую встречу, охоту и прочее, чем собирались заняться с важным гостем. Ингун смиренно молчала, а Денгейр, Тадгейр и легат Скулнар то и дело добавляли свои несколько слов к разговору. Текла суетливо осматривалась, следя за слугами, хотя те и без надзора справлялись со своими обязанностями, как и музыканты. После трапезы Ненья позвала Хелварда к себе. Когда они зашли в светлицу с ткацким станком, Ненья зажгла над плечом Свет Свечи и села за свой рабочий стол. Взяла расходную книгу, раскрыла на последней странице. Хелвард устроился напротив, сняв с кресла спавшую там кошку. — Вынеси за дверь. Хелвард выловил кошку — гладкую, белоснежную, с разными глазами — голубым и золотистым, с золотой в лазоревых яхонтах и светло-медовых бёрнстенах цепочкой на шее, и отнёс к дверям. Отпущенная на пол, она попыталась вернуться, так что Хелварду пришлось вновь подхватить её на руки и вынести подальше. Наконец, он зашёл обратно и затворил дверь. — И чего ей тут надо? Шла бы к котятам. — До сих пор сомневаешься, не альфик ли это? — Хелвард сел на прежнее место. — Да, — ответила Ненья. — Но котят ей точно сделали местные коты. Странная кошка. Странная, как и её хозяйка. — Что такое опять? — Ничего особенного, но… — Ненья помедлила, размышляя над ответом, потом закрыла книгу, взяла перо из перницы, задумчиво провела кончиком вдоль лица, затем по крышечкам чернильницы и песочницы, по голове и рогам оленя-перочистки, по рукоятке большой печати Фолкрита и, наконец, вернула то обратно. — Итак, завтра приедет Хемминг. Хорошо ли помнит наш ярл, что не следует по первому же слову своего шурина отдавать любую пасеку или медоварню, как и всякое другое предприятие его владения в вечное пользование клану Чёрный Вереск? — Напоминаю ему об этом каждый день. — Как бы он не рассказал о наших наставлениях самому Хеммингу, когда будет пьян. Помни, что ты должен следить и за тем, сколько он выпьет. — Как всегда, госпожа Ненья. — Однако, он пьян слишком часто. Плохо справляешься. Хелвард отвёл глаза, виновато кивнул. Они помолчали, затем Ненья напомнила о том, что особенно её гложило: — Уже почти полгода женаты, а до сих пор явно не желают подарить нам наследника. Эти её зелья до добра не доведут. Лишь бы то пойло, которое принимал Сиддгейр, чтобы не знать покоя по полночи, действительно служило лишь для восстановления сил. И чтобы не навредило ему, особенно в сочетании с вином и мёдом. Приставленная следить под дверьми покоев ярла служанка докладывала Ненье всякий раз, как молодым господам вздумалось развлекаться допоздна — к счастью, они делали это далеко не каждую ночь, обычно успокаиваясь к полуночи или раньше. — Только что при мне заготавливала порошок из рыбьего камня, мотыльков и лаванду. — Скоро они утомятся друг другом, — заверил Хелвард, и Ненья с сомнением покачала головой, потом спохватилась: — Ну, довольно. Слишком личные вопросы мы с тобою обсуждаем. Если к весне ничего не изменится, тогда следует побеспокоиться. Не найдя того, о чём они ещё не успели переговорить множество раз, Ненья отослала его. Некоторое время смотрела в окна, за которыми наливался густой синевой зимний вечер — а на стёклах плясало отражение белого магического огонька. Сиддгейр жёг свечи, не считая, хотя Ненья всегда следила, чтобы во всех помещениях, кроме покоев ярла, пользовались только масляными светильниками. Ингун поначалу удивлялась такой бережливости и потешалась ею, рассказывая, что в особняках её клана используют почти только восковые свечи — зря Верески, что ли, владеют самыми большими и процветающими пасеками Скайрима? Но потом всё же умерила чувства — тем более, сама она, готовя зелья и читая по вечерам, почти всегда зажигала Свет Свечи. Не желая сейчас заниматься счетами, Ненья заточила пару перьев своим старым перочинным ножом с костяной рукоятью, поставила их в перницу — как и весь писчий набор, золотую. И с крошечным изображением всадника на коне. На песочнице мчался во весь опор большерогий олень, а на чернильнице преследовали охотника и добычу две тонкие длинноногие гончие. Затем Ненья поднялась, открыла один из сейфов, спрятала туда печать Фолкрита и расходную книгу — прочие счётные книги, деловая переписка с ярлами, графами и королями, указы, договора на собственность, купчие и другие бумаги и без того всегда лежали за железными дверцами — и заперла ключом из своей связки. Хотя Ингун теперь была хозяйкой этого дома, ключи от многих помещений Ненья не собиралась ей доверять. Прежде чем выйти, она прошлась по светлице, взглянула на древний оберег под стеклом и провела ладонью по растянутому на станке полотнищу. Глаза оленя смотрели печально и безучастно. Она прочертила пальцем вдоль его уха и по переплетению рогов, потом кинула взгляд на корзинку с пряжей. Один из мотков, беспорядочно раскидав нити, валялся позади станка. Кошка постаралась. Ну и ладно, служанки приберут. Назавтра к вечеру прибыл Хемминг во главе немаленькой свиты, а также с целой повозкой черноверескового мёда. Спрыгнув с коня и взойдя на крыльцо Длинного Дома, пожал руки Сиддгейру и его дядьям, расцеловал сестру в обе щёки и, наконец, обратил внимание на Ненью: — До чего вы хороши сегодня, госпожа. У меня припасён для вас особый подарок. — Приятно услышать это, господин Хемминг, — она не поскупилась на тёплую улыбку, протягивая ладонь для поцелуя. Скоро обнаружился второй важный гость — весьма неприятного вида данмер по имени Индарин, которого Хемминг представил как доверенное лицо и чуть ли не друга семьи, присланного с особым поручением. На пиру подали десяток запечённых под сыром лососей, золотую и белую икру в нескольких мисочках, три вида дорогих сыров, большое блюдо груш, гранатовых и акавирских яблок, ягодные и яблочные пироги, зажаренного целиком вепря и немало других яств. Из напитков присутствовал только черновересковый мёд: отборный — для хозяев и главных гостей, и подешевле — для всех остальных. Ненья проследила, чтобы слуги не забыли поставить и несколько кувшинов с подкислённой ягодным соком водой — как это делалось и на всяком другом застолье в этом доме. Сиддгейр и Хемминг скоро перестали обращать внимание на что-либо, кроме своих кубков с мёдом. Ингун пила совсем немного и почти всё время молчала, иногда смеялась раздававшимся за столом шуткам и посматривала то на мужа и брата, то на Ненью. Со вчерашнего вечера она вела себя с нею более чем сдержанно, ни полувзглядом не напоминая о розовом масле, поцелуе и нежных касаниях. Несмотря на надзор Хелварда, к концу вечера Сиддгейр явно вознамерился завалиться под стол, да и Хемминг держался ненамного крепче. Ингун уже с откровенным презрением глядела на обоих. Когда большинство рифтенских гостей разошлось по ближайшим к Длинному Дому постоялым дворам, а Денгейр и Таддгейр с Теклой и стражами отбыли в особняк Денгейра, Ненья тоже покинула престольный чертог. Придя в покои, сняла украшения и тут же принялась раздеваться. Служанки заранее расстелили постель, оставили для мытья горячую воду в кувшинах и тазу. Она забралась в бадью, облилась подостывшей водой из кувшина и начала обтираться пенной мочалкой. Едва успела смыть пену и вновь намылиться, как в дверь постучали. — Ненья, желаю тебя видеть! — Госпожа, подите спать. Уже поздно. Но стук не прекратился. Возможно, Ингун выпила этим вечером больше, чем следовало. — Ну Ненья же! Смыв пену, выбравшись из бадьи, наскоро вытершись полотенцем и накинув ночную сорочку, она всё же отворила. — Не собираюсь терпеть его сегодня. Ещё привяжется. Раньше подобного недовольства в сторону Сиддгейра ни разу не высказывалось, хотя Ненья всегда ожидала, что весьма брезгливой Ингун однажды очень не понравится пьяный супруг. Оглядев Ненью, та закрыла дверь, задвинула засов и объявила: — И я хочу тебя немедленно! — А я — нет. Завтра трудный день, так что мне и вам следует отдохнуть. — Да плевать. Не важно, чего ты там не хочешь. Я так сказала. Хочу. Настолько требовательно и зло Ингун до сих пор с Неньей не разговаривала. Сердито фыркнув, обхватила её за шею и затылок, притянула к себе и приникла к губам. Не зная, что ещё делать, Ненья раскрыла рот для поцелуя. Чувствуя взаимность, Ингун проворно задрала её сорочку, прошлась ладонями по груди, животу и бёдрам, затем запустила пальцы ей между ног. Другой рукой, на сей раз вцепившись в волосы на затылке, вновь притянула к себе для поцелуя. От столь настойчивых жарких касаний внизу вспыхнуло возбуждение, а кровь разгуделась и забилась в висках. — Я ведь знаю — у тебя много лет не было мужчин. И женщин тоже. Хемминг всегда говорит, что красивая женщина не должна томиться в одиночестве. Ненья без особой печали и каких-либо душевных и телесных страстей сносила долгое воздержание. На ответственном посту не до того — да и власть, надо сказать, всегда приносила ей немалое удовольствие и почти плотское удовлетворение. А чужие пальцы, между тем, твёрдо пройдясь по нижним губам и самому чувствительному, проникли внутрь. Передёрнувшись и невольно сжавшись, она с трудом прошептала: — Вы слишком несдержанны, госпожа. Наслушались непристойных речей своих братьев — и эти речи вскружили вам голову, что не пристало… — Ох, да хватит уже нести всякую чушь! Иди в постель. Ингун выпустила её и принялась распускать шнуровку платья, а Ненья потянулась отстегнуть поддерживающие плащ застёжки. Ну… если молодой бесовке не хватает мужа, то пускай развлечётся с нею, с Неньей, а не со служанками или другими мужчинами. — Я помогу, госпожа моя. Ладная, свежая и жгуче красивая Ингун вообще-то ей вполне нравилась — достаточно сильно для того, чтобы не отвергать ласки и даже ласкать в ответ. Та с радостным вздохом вновь поцеловала её, дотянувшись, правда, лишь до ключиц. Затем торопливо обтёрлась мокрой тканью, то и дело хихикая и поглядывая на улёгшуюся Ненью. Потом шагнула на постель, встала перед нею на колени, как мужчина перед ожидавшей женщиной: — Желаю сверху! — и словно замялась в смущении. Наверное, пьяный дурман выветрился. Тогда Ненья сама потянула её за руку и подалась вперёд. Объятие длилось недолго — Ингун принялась целовать её шею, сжала ладонью грудь, другой рукой медленно проводя по животу и бёдрам. Жадно и радостно всхлипнув, развела её колени, прошлась поцелуями по животу и, наконец, коснулась языком нижних губ и того, что между. Ненья прерывисто вздохнула и всхлипнула в ответ, а потом, когда Ингун осмелела и приноровилась, пришлось закусить ладонь, чтобы за дверьми не услышали её стонов. Но Ингун скоро это наскучило, и, пристроившись, словно мужчина, она приникла лоном к её увлажнившимся нижним губам и принялась двигаться быстро и резко. Ненья едва не закричала от нахлынувших ощущений. Поглядывая на неё, Ингун тонко пропела: — Так хорошо, да? Не слыша ответа, наклонилась, чтобы простонать в ухо: — Да… хорошо…. Недолгое время спустя легла рядом и запустила пальцы ей между ног. Обняв Ингун одной рукой, Ненья проделала то же самое с нею. Чуть поворочавшись и устроившись так, чтобы ничто не мешало обеим быстро двигать ладонями, они скоро — и почти одновременно — достигли наивысшей точки. Немного отдышавшись, Ингун рассмеялась: — Несложно тебя принудить к чему угодно, оказывается. Три следующих дня двор посвятил охоте. Солнце благосклонно светило, не прячась за частыми в этих краях зимними тучами, ударили несильные морозы, так что скакать по твёрдым дорогам и неглубокому лесному снегу было сплошным удовольствием. Под ярким светом, на свежем воздухе, звенящем от лая гончих, все сомнения в правильности её нескромного поведения отступили. Ингун, обычно мрачная или злорадно потешающаяся над людьми, сейчас просто по-доброму смеялась и болтала о вполне невинных вещах. За три дня загнали вепря и двух оленей, подстрелили нескольких зайцев и тетеревов. Часть добычи успевали зажарить и съесть прямо на месте, а оставшееся поглощали за ужином. Сиддгейр всё же умерил свою страсть к мёду, но Ингун каждый вечер всё равно приходила к Ненье. Один раз следом незаметно просочилась кошка — и втихаря наблюдала за их утехами. И они долго смеялись, когда та прыгнула на постель и улеглась между ними. Ненья не стала спрашивать, но и без того догадывалась, что эта разноглазая пушистая красавица частенько наблюдает и за тем, чем её хозяйка под покровом ночи занимается с мужем. Хемминг пару раз явно намеревался заговорить о делах, но Сиддгейр пока не желал обсуждать торговлю и прочее, о чём думать и говорить ему всегда не моглось. Ненья присматривала за Чёрным Вереском и его подчинённым-данмером, а слуги каждый вечер подробно докладывались обо всём услышанном от гостей и замеченном за ними. Впрочем, и эти двое, и прочие рифтенцы вели себя на удивление прилично — придраться пока было не к чему. Хемминг при каждом удобном случае рассыпался перед Неньей в любезностях, старался поцеловать руку, но Ингун всякий раз быстро отваживала его насмешками или злой мрачной шуткой — как она хорошо умела. Ненья никак не отвечала на это всё, предпочитая пока молчать со сдержанной улыбкой. На четвёртый день после обеда Хемминг прямо заявил, что пора без свидетелей обсудить дела. Она пригласила его в свой кабинет, где он, оглядев полотно с фолкритским оленем на ткацком станке, корзинки с пряжей, уставленные ветхими книгами полки и витрины со старинными вещицами, благосклонно уронил: — Вижу, госпожа управительница не чурается простого труда и любит историю этого края и всего Скайрима. — Да, всё так, господин Хемминг. — Не всякая альтмерка, тем более настолько красивая и на важном посту, станет заниматься такими простыми делами. Которые можно поручить слугам. Ненья отвечала с доброй улыбкой: — Ваша сестра иногда говорит мне то же самое. И устроилась на своём месте, а он достал из поясной сумы два запечатанных свитка: — Послание вам от моей матушки и доверенность для Индарина. Прочтите. Ненья взяла нож для писем, не спеша срезала печать с оттиском знамени клана Вересков с одного из свитков — Хемминг искоса наблюдал за этими действиями, потом, когда она развернула пергамент и опустила взгляд, отошёл к витринам и полкам. В доверенности на подчинённого по имени Индарин Мавен Чёрный Вереск рассказывала о его ответственности и значительном опыте руководства медоварнями, о своём благосклонном и тёплом расположении к нему, а также о добрых отношениях между ним и работниками всех предприятий, где он заведовал. А также искренне и настоятельно советовала уважаемой управительнице Фолкрита подумать о том, чтобы назначить его на ту самую медоварню, на продукцию которой Верески уже почти прилепили ярлык из тех, что всегда красуются на бутылках с черновересковым мёдом. Или на любую другую медоварню или большую пасеку, ведь столь ответственные опытные работники — редкость. Ненья несколько раз едва удержалась от смеха. Ни единого слова правды не звучало в этом письме. За месяцы в Фолкрите Ингун успела вдоволь наболтать о многих служащих медоварен её клана. Про Индарина в том числе. Часто награждая нелестными определениями вроде «уродливая образина» и «бестолковый дурень», рассказывала, как мать ругает его за жадность, леность и склонность к воровству, за скверное управление и неприязнь к нему работников, которые, имея такого начальника, не желают хорошо трудиться. Похоже, его отправили сюда отрабатывать проступки и недостачи. Впрочем, Ненью это не волновало. Она взяла второй свиток, так же неспешно распечатала. В личном письме Мавен с приятнейшей теплотой спрашивала о здоровье, хозяйственных и личных заботах, поведала о том, сколько добрых слов о Сиддгейре, Ненье и остальных обитателях Длинного Дома и придворных в письмах к ней дочери; кроме того, сетовала, что дочь пока не собирается подарить ей внука — во всяком случае, до сих пор не сообщала ни о чём таком. Просила поспособствовать доверительными разговорами, чтобы дети всё-таки решились зачать. Забавно, но в этом письме оказалось чуть больше правды. Ненья прочитывала все послания, отправляемые Ингун в Рифтен — и матери, и братьям, и своему учителю-травнику — в самом деле, писала она о вполне невинных вещах и большей частью добрыми словами. А об отсутствии законного наследника владения Мавен вполне могла неподдельно беспокоиться — едва ли ей хотелось, чтобы ярл развёлся с бесплодной женой и вернул себе все медоварни и пасеки, небольшое рыбное предприятие на озере Илиналта и кое-что ещё по мелочи, чем Верески уже или почти владели или собирались завладеть. — Что ж. Весьма приятно, что ваша матушка проявляет столь тёплую заботу о нас о всех. Передайте ей, что я сердечно растрогана. О назначении Индарина подумаю сегодня же. Вижу, он ценный работник. На едва уловимое мгновение Хемминг изумлённо замер, но тут же пришёл в себя и растянул губы в отвратительной улыбке: — Прекрасно! Просто прекрасно, госпожа Ненья! Не ожидал такой гибкости и благосклонности. Она улыбнулась: — Напишу вашей матушке, прежде чем вы отправитесь домой. Сиддгейр, думаю, тоже составит послание. Хемминг кивнул, затем достал из сумы большой серебряный короб, положил перед Неньей и раскрыл: — Уверен, вам это придётся по душе. В коробе обнаружились ожерелье, длинные тонкой работы серьги, перстень и пара запястий. Золото тускло разгорелось в дневном свете и сиянии белого магического огонька, смарагды и множество крохотных алмасов и червлёных яхонтов заблестели пёстрым многоцветием ярких искр. Очень неприлично было бы не принять такое подношение. — Благодарю. Я ещё больше растрогана столь дорогим красивым подарком. Изумительно смотрится. Она потянулась к украшениям, провела пальцами по тонкому витиеватому рисунку, по большим и мелким зелёным камням, обрамлённым прозрачными и червлёными камушками. Надела перстень, затем взяла одно из запястий, покрутила в ладонях. Отложив, собралась примерить ожерелье, и тут Хемминг подался вперёд: — Позвольте, я надену их на вас? — Разумеется, — она поднялась, обошла стол, и Хемминг, подойдя со спины, бережно уложил ожерелье ей на шею, застегнул, потом будто случайно коснулся плеч кончиками пальцев. И тут Ненья поняла, что именно ответит сейчас на дальнейшие заигрывания и предложение, которое за ними совершенно точно последует. — Столь блестящая и одарённая женщина с исключительным опытом — и одна. Сердце моё сжимается от печали, когда думаю об этом. И явно не только сердце сжимается. И вовсе не от печали. Ненья едва не рассмеялась нескромным мыслям, затем медленно развернулась к нему лицом. Он добавил: — Со впечатляющим опытом… И серьги? — У меня весьма чувствительные уши, господин мой. Лучше надену их сама, если вы не против. Хемминг сдержанно кивнул. Они были одного роста, и, когда он недозволительно близко подошёл, стало особенно ясно видно, как дрожит его рот и тихо раздуваются ноздри. — А… да, конечно же. Он ещё немного придвинулся, явно вынуждая её сесть на стол. Как ни в чём не бывало Ненья спросила: — Вы желаете прямо здесь и сейчас? — Да! — Потому что ночью в моей постели спит ваша сестра. Она ревнива, и вряд ли потерпит кого-то третьего между мной и собой. Хемминг не без труда подобрал челюсть, мотнул головой, потом шагнул назад: — А как же Сиддгейр? — Он тоже, разумеется, не обделён её вниманием. Не думайте чего дурного, умоляю. Впрочем, мне пора. Нужно проверить, достаточно ли заготовлено на ночь дров, и как справляются повара. Сегодня обещали нечто особенное на ужин. Вновь спасибо за письма и подарки, я необычайно растрогана. Она захлопнула короб, в котором так и остались серьги, надела запястья и, улыбнувшись гостю, направилась к дверям. Он пробормотал в ответ нечто неразборчивое, но останавливать не стал. Более Хемминг не позволял себе приставаний и нескромных намёков. Удостоверившись, что Индарин назначен управляющим на желанную медоварню, через несколько дней уехал, прихватив стопку писем и нежно попрощавшись с сестрой и Неньей, и вполне по-дружески — с Сиддгейром. Насчёт Индарина Ненья не волновалась. Надёжные, проверенные многолетней службой работники той медоварни не дозволят ему ничего сверх прямых обязанностей. Вместе с ним отправился в составе небольшой свиты также её личный поверенный — из тех дружинников, с чьими дедами и бабками, а потом и родителями она дружила во дни их молодости. Ингун иногда оставалась у неё, но чаще отправлялась на ночь в покои ярла. Очень скоро, лёжа в объятиях Неньи и глядя вверх, на покрывало высокого полога, она раздумчиво произнесла: — Хочу, чтобы ты пришла к нам как-нибудь. Сиддгейр не против. — Да вы что? Зачем? Похоже, ей и нынешние забавы успели наскучить. — Не возражай! Всё равно уговорю. Уговорю! — Хитрая бесовка. — Да, — она коротко рассмеялась, затем прошлась поцелуями вниз по груди Неньи и, разведя ей колени и перекинув ногу через её бедро, приникла лоном к лону. И долго скакала, жадно всхлипывая, едва сдерживая вскрики и упоённо запрокидывая лицо. Ненья скоро закусила ладонь, чтобы не застонать в голос, затем протянула руку, и Ингун захватила ртом и принялась посасывать и прикусывать её пальцы. Когда Ингун упала рядом, истомлённая, вновь себя обнаружила её кошка. Белоснежная красавица запрыгнула на постель и привычно улеглась между ними. Ненья рассмеялась, а Ингун вдруг напустилась на нежданную гостью: — Чего пришла? Надоела! Пойди прочь! И её голос очень не понравился Ненье. — Ингун, ну что такое? Она погладила нежную кошечку по спине, потрепала за ухом. Но та недовольно мяукнула и почти сразу умчалась под кровать. А Ненья вспомнила о давних опасениях: — Ты в точности уверена, что это не альфик? Приставленный за нами следить Талмором, м? — Она родилась в особняке Снегоходов от тамошней старой кошки. Ещё покойница Лилия отдала её мне. Всё это могло быть беззастенчивой ложью. Кошку могла подарить и Эленвен — и даже известить о природе подарка. В очередной раз напомнив себе, что надёжно проследит за всеми котятами, Ненья решила более не заговаривать об этом. Четыре пушистых комочка — двое белых, серый и полосатый — явились на свет при полной Секунде и новом Массере. Значит, из них должны были бы вырасти омы — похожие на лесных эльфов короткошёрстные хвостатые создания. Только это проявится не скоро, да и неизвестно, что способно получиться от смешения каджитской крови с кошачьей. Возможно, её опасения были напрасны, и это просто кошка, которую хозяйка так и называла — Кошка. Скоро Ненья действительно позволила себя уговорить. В тот день в полотнище со знаменем Фолкрита лёгла последняя нить пряжи, и Ингун предложила отметить это событие в покоях ярла. Незадолго до полуночи, когда все звуки в доме надёжно затихли, она собралась. Закуталась в плащ, более ничего не надев. Ингун ждала у дверей — и провернула ключ в замке, едва Ненья неслышно затворила их за собой. Неужели они дожидались её? Горела свеча. В миске на столе лежали орехи в меду и засахаренные ягоды, а рядом стояли кувшин с кубками и несколько склянок для зелий. Сиддгейр в одних нижних штанах развалился в кресле — и приветствовал её задорной улыбкой и взмахом руки. Ингун же, нагая, явно разгорячённая от выпитого, кинулась с объятиями, запустила руки под плащ, прошлась по бёдрам и животу, потом сомкнула ладони на груди Неньи. Сиддгейр потянулся к кувшину: — Ненья, выпей мёду. Думал, ты не придёшь. И протянул только что наполненный кубок. Ненья приблизилась, взяла предложенное и не торопясь пригубила. Но скоро Ингун забрала кубок, потом расстегнула застёжку на плаще Неньи, и тяжёлый шёлк с шорохом упал. Долго они не знали покоя. То Сиддгейр трудился над Ингун, а Ненья лежала рядом, целуясь с нею, то Ингун скакала попеременно над ними обоими, то склонялась над Сиддгейром, беззастенчиво принимая его ртом. За всё время Сиддгейр едва ли несколько раз дотронулся до руки и ног Неньи, и её это более чем устраивало — но Ингун думала иначе. Наконец, она, пошатываясь, поднялась и объявила: — А теперь любитесь друг с другом. Я хочу посмотреть, как это выглядит со стороны. Ненья едва не вскрикнула от возмущения, потом всё же совладала с собой: — Нет! Мы не должны! — Но Ненья! Сиддгейр усмехнулся, поймав её растерянный взгляд. А Ингун уселась в ближайшее кресло, взяла со столика кубок и пригубила мёда. Пламя единственной свечи дрожало в её тёмных глазах. — Пожалуйста. Мне так любопытно! — Нет. Я не могу. Сиддгейр! Тот уложил тяжёлую руку ей на живот, потом придвинулся вплотную, и она перехватила его за запястье. — Моя жена просит. — Мы не должны… Поздно отнекиваться и сопротивляться, находясь в одной постели с разгорячённым мужчиной. Он наклонился над ней, прошёлся губами по груди, потом развёл колени, медленно, в несколько рывков вошёл: — Это непросто. Я первый за много лет… Похоже, даже постоянные ласки тонкими женскими пальчиками не помогли достаточно разработать её внутри. С трудом она ответила: — Да, ты знаешь это. Он двинулся обратно, и она уже сама вцепилась ему в плечи, тихо застонав на ухо. Движения были мягкими, почти нежными. Похоже, он всё-таки немного устал, несмотря на выпитые зелья. Ингун весело шепнула: — Продолжайте! Ненья глянула не неё — та смиренно сидела, уложив ладони на сомкнутые колени, и нежная улыбка озаряла спокойное лицо. Сиддгейр скоро перевернул её на живот и крепко навалился. Немалого усилия стоило не закричать, и Ненья, отвернувшись от Ингун, закусила ладонь. Тихие вскрики всё равно вырывались из горла. Сиддгейр же нетерпеливо сопел над нею, невнятно бормотал, тихо постанывал — почти как женщина. Потом отстранился, и Ненья, повинуясь движению его руки, вновь легла на спину. Он закинул её ноги себе на плечи, сопя ещё нетерпеливее. Ненья вскрикнула от нового движения, и он заботливо протянул ладонь, чтобы вложить пальцы ей в рот. Скоро справился и излился ей на грудь и живот. Тяжело и сладко дыша, улёгся рядом. Ингун склонилась над ними, провела ладонью Ненье по груди, размазывая быстро остывающее семя, потом допила из своего кубка, отбросила тот прочь и легла с краю постели. Ненья прошептала, глядя вверх, на ткань высокого полога: — Не следовало этого делать. Я не хотела, Сиддгейр. Тот лишь хмыкнул, а Ингун легонько хлопнула её по бедру: — Я ведь вам разрешила. Вот если бы запретила — тогда другое дело. Под утро приснилось знамя. Олень, словно живой — и нестерпимо яркий, с сияющими серебром рогами и золотистыми глазами, смотрел из растянутой на ткацком станке ткани. Она провела по знакомым очертанием рукой, и внезапно знамя загорелось. Олень завертел головой, распахнул пасть в неслышном крике, но в считанные мгновения знамя сгорело и рассыпалось чёрными клочьями. Ненья попыталась сгрести разметавшийся пепел, но он весь истаял в ладонях. Видение жаркого пламени не отпускало, когда она мылась, когда служанки помогали одеваться и делали причёску. Смущение от происходившего вчера в ночи тоже никак не проходило. Ненья помнила Сиддгейра ещё новорождённым младенцем. Скоро родители увезли его в Сиродил, и обратно он возвратился уже юношей. Страстно был влюблён в неё одно время, но она не отвечала ни намёком на взаимность. А теперь… Нечто неправильное они сделали. Сиддгейр встретил на пути к престольному чертогу. — Доброе утро! Как тебе спалось? Он усмехнулся — и внезапно шлёпнул её сзади пониже поясницы. Она вздрогнула и едва не подскочила от удивления — многие годы никто не позволял себе ничего подобного. Коротко вгляделась в его лицо, на котором не изменилось знакомого наглого выражения — а потом крепко огрела по уху раскрытой ладонью. Сиддгейр воскликнул: — Ненья! — и схватился за голову, а его серебряный венец звонко заскакал по камням пола. — Очнись, ярл! Очнись уже! Потом перевела дух и прошептала: — Нам не следовало этого делать. Об остальном не жалею, но ты должен был послушать меня, не её. Она отвернулась от растерянно наклонившегося за венцом Сиддгейра и, не оглядываясь, вышла в чертог. В дверях встретил Хелвард, приветствовал и, приглядевшись к её лицу, прошептал: — В чём дело, госпожа? Ты будто сама не своя. — А? Всё в порядке, Хелвард. Читала почти до утра, совсем не выспалась. Ингун довольно щурилась и томно наклоняла голову с одного плеча на другое, улыбаясь то Ненье, то Сиддгейру. А тот сидел непривычно тихо, иногда потирая голову и рассеянно поправляя венец. Возможно, Ненье следует извиниться за эту оплеуху. Но, скорее, нет. После утренней трапезы Ненья покинула Длинный Дом. Засыпанные снегом улицы, запорошенные кусты шиповника и снежноягодника, белые крыши с дымящими трубами лежали впереди. Плотной пеленой висел низкий туман, и пики ближних гор прятались в нём. Обычно Ненья брала лошадь, но сейчас не стала этого делать. Не спеша она преодолела расчищенную главную площадь, затем прошла мимо особняка Денгейра, прочих богатых домов, по ремесленным улицам и мимо рынков. Почти все прохожие приветствовали её: — Доброго дня, госпожа Ненья! — Пусть боги улыбаются вам, добрая госпожа! — Здравствуй, хозяйка! Ненья приветствовала людей, отвечала на улыбки и искренние тёплые слова. Если многие из горожан и были недовольны своим ярлом, то ей никто не смел никоим образом намекнуть на это. Через время двух больших песочных часов или немного более ноги принесли к западным воротам, за которыми лежало кладбище — бескрайнее поле, кое-где заросшее кустарником и молодыми деревцами. Великое множество могильных камней и памятников возвышалось над снегами — хотя многие плиты, особенно упавшие и развалившиеся, глубоко ушедшие в землю, совсем замело. Ненья направилась по единственной протоптанной дорожке к Чертогу Мёртвых, что стоял на дальнем конце поля, почти у самого края земли и неба. Многие тысячи покоились здесь, и на протяжении веков, ещё с тех времён, когда Фолкрит принадлежал Сиродилу, могил всё прибавлялось и прибавлялось. Мало на свете таких кладбищ — где хоронили бы на протяжении более тысячи лет без перерыва. Редкое карканье ворон гасло в тумане, терялось в непроглядной белой пелене, что царила над округой. Путь через кладбище был не короче, чем через весь город. Похоже, гостью завидели издалека, потому что один из помощников Рунила вышел навстречу. Шёл, пока не узнал её: — Госпожа Ненья! — чуть увязая в снегу, подбежал, снял шапку и низко поклонился. — Что вас привело? Не случилось ли несчастья, госпожа? — Всё в порядке, Карт. Просто гуляю. Рунил в добром здравии? Жрец Аркея сидел за столом в своём доме. Она устроилась напротив, вгляделась в его погрубевшее от прожитых веков морщинистое лицо с подслеповатыми светлыми глазами. — Что-то тревожит тебя, дитя? — Власть… — начала она и запнулась. — Порой кажется, что поступаю неправильно. Что плотские страсти меня погубят. Власть будто утекает между пальцев. Словно пепел. Видение сгорающего и рассыпающегося в прах знамени не отпускало, и она провела ладонью по лицу, пытаясь стряхнуть наваждение. Она хотела уже рассказать о вновь проснувшихся опасениях насчёт безвольности Сиддгейра, о том, что Верески когда-нибудь перехитрят её и приберут к рукам всё владение, но быстро передумала. Рунил же тепло улыбнулся и прошелестел: — Всё наладится. Как налаживается всегда. Ты найдёшь решение, как каждый раз находила. Ненья вздохнула и ответила: — Да. Найду.