Часть 1
27 ноября 2017 г. в 19:20
Саша смотрит на мир с лисьим прищуром и широко открытой душой, порой много курит и литрами пьет кофе.
«Актер неврастенического типа, — говорят о нем в прессе, — наследник Смоктуновского», — продолжают там же.
Он порой не может ничего с собой поделать, не может выкинуть роль из головы, когда звучит громкое режиссерское: «Стоп! Снято!»
Его два часа гримируют и столько же этот грим снимают. А в голове только: «Лишь бы не испортить, не опошлить, не провалиться в качестве великого…»
Саша дергается… и это далеко от актерской игры — он мерзнет, вынужденный ходить в тонком костюме при почти минусовой температуре в импровизированной Диканьке.
Саша ощущает дрожь постоянно, мысленно сравнивания себя с собственным мобильником на вибрации, когда до него пытается дозвониться его… девушка? Ира — хороший человек, наверно, даже слишком.
— Олег Евгеньевич, — тараторит он буквально одним словом, когда мужчина идет мимо, глубоко погруженный в собственные мысли.
— Мм? — Меньшиков поднимает взгляд карих до черноты глаз, которые действительно «душу наружу выворачивают», — как пишет все та же пресса, которая сравнивает Петрова и Смоктуновского.
— А не хотите кофе выпить? — да, порой актерские способности, в том числе и к импровизации отказывали. Особенно рядом с Олегом Евгеньевичем. Иначе объяснить настолько нелепый предлог сам Саша не мог.
— Я бы лучше чаю, Сашенька, — голос Меньшикова бархатистый, с какими-то урчащими нотками, и парень невольно представляет себе грациозного кота.
— Давайте чаю, — легко соглашается Петров, улыбаясь как раз в духе своего героя — немного скованно и неловко. «Это все чертов октябрьский холод», — думает Саша, пока они вместе идут к трейлерам.
Олег Евгеньевич все еще в алом пальто и с тростью — что не говори, а ему до безумия подходит роль петербургского денди с незаурядными дедуктивными способностями.
— Олег’вгенич, — Саша обвивает ледяными пальцами милую кружку с мультяшными лисятами, кутаясь в свой пуховик, специально привезенный из Москвы для вот такой вот погоды.
— Ну чего, Саш? — Меньшиков умудрялся выглядеть лощено даже среди октябрьских полей — одновременно раскисших и украшенных узорами ночного заморозка, даже после съемок сцены в сарае. Хотя Саша нашел глазами несколько соломинок, которые скрылись от всевидящих карих омутов в швах пальто.
— Можно я сегодня у вас порепетирую? С Вами... то есть. Вечером, — неопытный в актерском мастерстве подумал бы, что Петров еще в роли, что это сознательно. Как бы этот неопытный ошибся. Только вот Олега Евгеньевича не проведешь.
— Ну хорошо. Приходи, как закончишь на площадке, — мужчина улыбнулся уголком губ, цепляясь взглядом за сгорбленную от холода фигуру в такой неуместной здесь дутой куртке.
Саша поднял глаза на Меньшикова, а потом лучисто улыбнулся. Он шумно отхлебнул из своей кружки, почти наяву слыша замечание от «старшего коллеги». Олег Евгеньевич же разумно промолчал, пытаясь насладиться вкусом чая, который своей крепостью оседал горькой пленкой на языке.
Где-то вдалеке кипел творческий процесс — слышались крики режиссера, которые Саша, не думая, вставил бы в конечный вариант сериала, уж они бы точно пугали и актеров на площадке, и зрителей в кино. А не какой-то там всадник потусторонний.
У Олега Евгеньевича сегодня больше нет работы, поэтому он уходит в свой трейлер. Начинает моросить мелкий дождь, но у Саши осталось две сцены, и те в декорациях, так что погода не сильно влияет на него. Но влажная ткань костюма неприятно холодит кожу, заставляя Сашу дернуть плечом, ощущая легкую дрожь во всем теле. Очень «вхарактерно», как любит говорить режиссер.
Саша не сразу заметил, что вокруг стало темно настолько, что дальше своего носа действительно ничего не видно. А в полях фонарей нет, к счастью или к сожалению. Петров вздрагивает, когда где-то прямо над ним каркает ворон — в оглушающей тишине вокруг это действительно кажется жутковато. Сегодня он работал на «троечку», дубли шли один за одним, и все товарищу режиссеру чего-то не хватало.
Он подошел к трейлеру Олега Евгеньевича, постучал легко, одними лишь костяшками, раза три. Кажется, когда-то Меньшиков рассказывал молодым актерам, какие правила приличия были… в какие-то бородатые года. На самом деле, Саша знал, что худрук о конце XIX века, когда право крепостное отменили, но это знание казалось Петрову все же излишним. А Олег Евгеньевич, кажется, жил с этими правилами приличия, до безумия похожий на всех своих персонажей… Фандорин, Гуро, театральный лорд Генри, может, немного Юрий Живаго. И плевать, что Гуро и Живаго вообще из разных опер. Кому какое дело? Образ ведь…
Додумать Саша не успел, когда из-за двери раздалось жесткое: «Открыто». Он несмело зашел в уютное тепло обители Олега Евгеньевича. Сам Меньшиков сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и неспешно бегал глазами по сценарию, задумываясь о чем-то и что-то исправляя простым карандашом.
— Ну что, Сашка, как съемки? — мужчина поднял взгляд, который сначала отразился в зеркале, а потом уже нашел бледного Петрова, который все еще кутался в свою куртку, внимательно следя за каждым движением своего художественного руководителя.
— Не уверен, что все в порядке, — честно признался Саша, ожидая от Меньшикова, как минимум, замечания об уверенности актера и удачных ролях, но тот лишь поднялся со своего места, отложив толстую стопку сценария, скрылся на импровизированной кухне — щелкнул выключатель электрического чайника, а потом хлопнула дверца мини-холодильника.
— Будешь бутерброды с сыром? — спросил Олег Евгеньевич, впиваясь взглядом черных в слабом освещении трейлера глаз в кажущегося сейчас беззащитным Сашу.
— Угу, только сыра побольше, — Петров стягивает куртку, а потом расстегивает пуговицы на пиджаке и жилетке господина Гоголя. Нет, он определенно ведет себя, как лисица, любовь же к сыру точно была предсказана Крыловым Иваном Андреевичем в известной басне. Олег Евгеньевич только качает головой, предпочитая никак не комментировать наглость своего актера. Давайте быть честными, он давно привык к такому ходу вещей с Сашей. Наверно, было в нем что-то от его персонажа в «Притяжении», наверно, даже больше, чем хотелось бы самому Меньшикову. Но он, к сожалению, не полковник, поэтому многого не может себе позволить.
— Так что ты хотел порепетировать? — спросил Олег Евгеньевич, поставив перед Петровым тарелку с бутербродами и ту самую кружку с лисятами, которую захватил еще в тот раз, когда они днем пили чай. Да, Меньшиков специально принес ее с собой, потому что Саша пьет только из нее или из бумажных стаканчиков. Но посреди поля под Пушкинскими Горами Псковской губернии не наблюдалось кафе или хотя бы кофемашин, поэтому… Мужчина тряхнул головой, отгоняя от себя странные мысли, лезущие под вечер.
— Ту сцену, где Вы в сарае, — кружка практически сразу оказалась в плену ладоней Петрова, который бессовестно пытался согреться за счет лисят, то есть кружки с лисятами.
— Мы же там даже не говорим. Наверняка снимать будут в разное время, да, и, скорее всего нарисуют всё недостающее, — Олег Евгеньевич вновь сел на свое кресло, принимая вид мало отличимый от своего персонажа — немного надменности во взгляде, немного высокомерия и насмешки; поза расслабленная, но спина все равно прямая — каждый вздох Меньшикова кричал о том, чтобы на него посмотрели, обратили внимание, чтобы не могли отвести взгляд, чтобы душу продали, а лучше отдали бесплатно — за красивые глаза.
Саша смотрит, отдает, давно уже отдал, а потом только машинально облизывает губы, поднимая свои голубые глаза, чтобы столкнуться с чернотой карих напротив.
— Я хотел отыграть эмоции, которые испытывает Николай Васильевич, когда видит своего первого после родителей и Якима близкого человека в огне, — глаза Петрова и сами в какой-то момент гипнотизируют, в буквальном смысле выпрашивая, напрашиваясь…
— Ты это и так сыграешь, — Меньшиков выгибает бровь, ожидая следующего хода лиса напротив, который уж точно примерил сейчас костюм овечки, надеясь на свои очаровательные голубые глаза.
— Ну, ОлегЕвгенич, — Саша подскакивает с места, благоразумно отставив кружку на тумбочку, а потом делает буквально два шага, оказываясь прямо перед Меньшиковым, который смотрит на него все так же — с усмешкой, с интересом, с неким вызовом за всем этим.
— Что, Саш? — мужчина не спешит, его понемногу захватывает эта игра, он видит, как разгорается в глазах напротив пожар целой мешанины чувств. Да, Сашенька, вот так. Все правильно, мальчик.
— Я хочу, — звучит немного капризно, немного выше, чем нужно, но этот тон сейчас Петрову подходит как никому и никогда. — Я хочу, — чуть тверже, но с тем же вызовом.
— Чего, Саша? Чего ты хочешь? — голос Олега Евгеньевича с этими чертовыми мурчащими нотками слышится сейчас — когда никого вокруг: никаких операторов, осветителей, режиссера, массовки и чертового октябрьского дождя — глубже. Петров опускается на одно колено, его согревшаяся ладонь скользит по колену художественного руководителя, а вслед за ней к колену он приникает и сам, закрыв свои невозможные глаза.
— Порепетируйте… со мной, — тихо, с придыханием. Глаза Меньшикова на секунду расширяются в удивлении, но затем рука зарывается в короткие волосы на затылке Саши, пальцы медленно ведут по кругу, отчего Петров дрожит, кусая нижнюю губу, хватая судорожно воздух.
— Начинай, — тон у Олега Евгеньевича рабочий, приказной, ослушаться не выйдет даже под дулом пистолета. Но Саша и не планирует идти наперекор желаниям своего художественного руководителя. Руки Петрова оглаживают колени мужчины движениями трепетными, с почти сакральным смыслом. Он ластится щекой к чужому бедру, ощущая, как кровь приливает к лицу, как покалывает кончики пальцев. Саша поднимает глаза, чтобы в следующую секунду почувствовать властное прикосновение пальцев к своему подбородку, а затем к шее, вокруг которой сжимаются пальцы Олега Евгеньевича — металл его перстней холодит кожу, от чего Петров вздрагивает, приоткрывая рот, чтобы сделать тяжелый вдох. Глаза в глаза — Саша не может оторваться от этих «всезнающих» глаз цвета самой лучшей арабики. Он судорожно облизывает губы, ощущая, что каждый вздох сделать все сложнее и сложнее, а Олег Евгеньевич смотрит, наблюдает за ним, желая знать, насколько далеко Петров готов зайти. А Саша готов смело шагнуть за дверь, закрыть ее и выбросить ключ, поэтому он ластится к рукам Меньшикова, вынуждая его разжать пальцы. Он подается вперед, прижимаясь губами и кончиком носа к паху своего коллеги по съемкам, театру, постели… Саша ощущает твердую плоть, чувствует ее тонкий аромат возбуждения, поэтому не сдерживает негромкий стон, приникая ближе в болезненном желании получить больше. Пальцы плохо слушаются, но пуговицы поддаются легко, ему требуется всего десяток секунд, чтобы добраться до члена Олега Евгеньевича. Саша бросает взгляд вверх, облизывается, улыбается по-лисьи, ведет языком по головке вниз, потом наверх, задерживается на мгновение и отстраняется. Он ловит разгневанную черноту глаз сверху, видит сведенные брови, поэтому подчиняется, не желая спорить — повторяет все свои действия еще раз, и еще: посмотреть вверх, облизнуть, улыбнуться, потом вниз, потом вверх, остановиться и отстраниться. Теперь в нетерпении уже Олег Евгеньевич, хоть и демонстрирует это только глазами — его голубая кровь ему не позволит просить.
Саша осторожно касается основания члена кончиками пальцев, направляет его, касаясь вытянутыми губами — словно ведет гигиеничкой перед спектаклем. На языке налетом остается солоноватый привкус, но Петрову иррационально нравится. Его свободная рука продолжает ласкать колено руководителя, словно и не мужское вовсе — движения почти нежные, словно под рукой юная барышня, а не… Олег Евгеньевич. Саша ерзает на коленях, обвивая языком основание члена Меньшикова, а затем сжимает его губами, дразня, выводя из себя — потому что знает, что следует за такими играми. Рука мужчины до того спокойно перебирающая волосы на светлом затылке, теперь сжимает их, отводя голову парня назад. Петров прерывисто дышит через рот, закрывая его лишь иногда, чтобы в горле совсем не пересохло, он смотрит, смотрит, смотрит в карие глаза, облизывает покрасневшие губы, ощущая, как возбуждение туманит голову.
Олег Евгеньевич не церемонится с ним, буквально за шкирку встряхивает Сашу, ставит на ноги, чтобы в следующую секунду толкнуть на кровать — в движениях Меньшикова нет нежной осторожности — он берет то, что ему нужно, то, что предназначено. «Не просить у сильных мира сего ничего — сами придут и все дадут?» Саша вряд ли сильный, но просить Олег Евгеньевич не привык, да и незачем, все и так на блюдечке с мультяшными лисами и голубой каемочкой в цвет глаз.
Меньшиков нависает над парнем, аккуратно расстегивая пуговицы на его рубашке и брюках — это все же костюм, стоит быть поосторожнее. Саша пытается хотя бы пуговицу расстегнуть на своем руководителе, но тот лишь бьет по рукам, заставляя ждать, ерзать, срываться на хнычущие стоны. Сведенные к переносице брови Петрова и его почти несчастный вид подстегивают Олега Евгеньевича, но не двигаться быстрее, нет, а еще немного помедлить. Саша под ним обнажен, возбужден и нетерпелив, он почти скулит, выгибаясь в смятых белых простынях, но Меньшиков только склоняется к нему, оставив почти неощутимый поцелуй-прикосновение где-то под ключицей.
— Олег’вгенич, — Саша кусает губы, дышит шумно и горячо, когда терпение почти заканчивается; когда внутри пальцы, когда становится хоть чуточку легче, Петров просто хватает воздух ртом, стараясь вообще не двигаться, иначе худрук будет мучить его еще и еще. А Саша больше не может… Он стонет, когда обод перстня касается чувствительных мышц, прогибает спину, расставив ноги шире. «Пожалуйстапожалуйстапожалуйста», — бьется у него в голове, застревает где-то в горле и остается непроизнесенным.
Когда пальцы сменяет член, Саша почти облегченно выдыхает, обнимая Меньшикова ногами за талию, руки скользят по плечам Олега Евгеньевича, по его груди, притягивают ближе, чтобы, наконец, поцеловать его, ощутить горячие властные губы. Поцелуй обрывается быстро, почти неожиданно, но мужчина и не думает оставлять Петрова в покое — пальцы касаются его подбородка, скул, снова подбородка и, наконец, губ. Движения резкие до определенной, почти порнографической пошлости, немного грубые, но Саша ловит каждое жесткое прикосновение, закатывает глаза, пьяно смотря на своего начальника из-под ресниц. Сейчас от него ничего не требуют, скорее даже приказывают ничего не делать, поэтому Петров просто облизывает пальцы Олега Евгеньевича фаланга за фалангой, обводит языком все перстни, а те словно уже срослись с Меньшиковым, словно стали частью тела, словно еще парочка чувствительных точек кроме места за ухом, под лопаткой и над пупком. Саша знает каждое это место — ему позволили их знать, а он дорожит этим, но раз за разом пробует быть чуть наглее, чем до этого.
Он откровенно сосет пальцы Меньшикова, пока тот резко двигается в нем, выбивая скулеж из горла Саши, выбивая из него дурь, которую он порой демонстрирует не только ему. Маленький шкодливый лис. Олег Евгеньевич ускоряется, двигается на грани с применением грубой силы, но расширенные зрачки Петрова и неловкие потуги подставиться, двигаться навстречу говорят о том, что Сашенька далек от невинности великого писателя.
Петров бьется в его руках, дрожит, умоляет одним взглядом дать еще, еще больше, еще и еще чуточку. Олег Евгеньевич отдергивает руку от Сашиного рта, сжимая ею бледное крепкое бедро, чтобы входить глубже, резче, больнее. А пальцы другой руки обвивают шею Петрова, сдавливая ее почти в фатальном захвате, но Меньшиков знает границу, поэтому в последний раз входит до основания, перекрывает Саше воздух и бьет его по ягодице так, что наверняка останутся следы от перстней.
Петров почти теряет связь с реальностью, пытаясь глотнуть хотя бы немного кислорода — но худрук не даст, без его команды нельзя. Поэтому Саша падает в вязкое забытье болезненного оргазма, который накрывает его волнами, но с головой. Он кончает и кончает, совершенно не трогая себя, ощущает влагу внутри — сегодня он сумел угодить Олегу Евгеньевичу — бедро горит, горло сжимают фантомные пальцы, тогда как Меньшиков уже ушел в душ, оставив Сашу наедине с самим собой.
Он улыбается почти безумно, ощущая сладкую усталость в каждой мышце, а потом поднимается с кровати, не утруждает себя даже простыней и скрывается за дверью ванной, где уже шумит вода. Олег Евгеньевич не просит — придут и сами все дадут.