Подснежники

Легкий ветерок, шевелящий траву, молодые, только распустившиеся листочки. Весеннее солнышко, нагревающее землю. Лучики запутываются в ее густых кудряшках, спадающих на плечи. — Эдвард, смотри! Белла улыбается так открыто и радостно, показывает ему подснежник, красивый, снежно-белый посреди грязной земли. Ее платьице белое испачкано почти до пояса, на туфельки смотреть страшно, а она опять с тропинки сбегает — и по грязи, по лужам. Дома нагоняй получит. — Мама сказала вчера, что Катрин Розвей замуж выходит, — задумчиво тянет Белла. — Я бы тоже замуж хотела… Невеста — это так красиво. Эдвард смотрит и думает, что она красивая и так, без фаты и прочих взрослых побрякушек, даже в грязи измазанная. — Я обязательно на тебе женюсь, когда вырасту, — обещает он. — Не женишься, — она вздыхает как-то задумчиво-грустно, он непонимающе брови хмурит. — Женюсь, — Эдвард настаивает. Почему это, в самом деле, нет? — Я же люблю тебя, значит — женюсь. Белла смотрит внимательно своими тепло-шоколадными глазками, уже тогда такими странно глубокими для пяти лет, улыбается ласково и снисходительно даже, будто это она Эдварда на целых два года старше, а не наоборот. — Мама говорит, что ты на мне не женишься, — она качает головой. — Что ты на другой тете женишься, а я замуж выйду и уеду с дядей другим. А мы не женимся с тобой, так она говорит. Жалко, ты же самый хороший… Эдвард качает головой, не понимает. Ведь Белла же самая милая, самая красивая, самая близкая, самая-самая. Она никуда не уедет, он знает точно. Он никуда ее ни с каким дядей не пустит. — А я сказал, что женюсь, — упрямо заявляет он. Белла хмурится, на лбу у нее появляются складочки, которые хочется ему разгладить. Она всегда улыбаться должна и радоваться. — Мама запрещает мне выходить за тебя замуж, — повторяет медленно, будто он не понимает. А он понимать не хочет. — Мы, когда взрослыми станем, никого слушаться не будем, — заявляет Эдвард. — Никого-никого. Взрослые никогда не должны слушаться. И тогда я на тебе женюсь. Белла морщит носик задумчиво, в ней уверенность с доверием борются, упрямство с надеждой. Личико ее то улыбкой озаряется, то гаснет снова, она берет его за руку, пальчиками цепляется за манжет рубашки, почти отрывает его (снова) — ну и пусть, дома еще есть. Бежит вприпрыжку по тропинке, увлекая его за собой, резко останавливается, он в нее врезается и чуть не падает — ну и пусть, не злиться же на нее из-за таких пустяков. — Смотри, Эдвард! Белла восхищенно смотрит на выросшие как-то посреди пыльной утоптанной тропинки два тоненьких стебелька с нежными цветками на венцах. Подходит ближе, на четвереньки встает, чтобы удобней рассмотреть — пусть, уж портить одежду, так до конца. — Смотри, — повторяет она, — какие красивые… Они на нас похожи немножко. Один побольше цветочек, другой поменьше, — и хихикает, сама же восхищаясь придуманным сравнением. — Не растут цветы посередине дороги, — Эдвард качает головой, странно ему. — Тут что-то не так. Белла наклоняет голову и глядит так умильно, а сама словно хочет попросить его перестать быть занудой. Снова на цветы смотрит и обратно на него. — Но они такие красивые, — вздыхает она.

***

Все было тогда настолько просто. Просто Белла и Эдвард. Просто ее теплые ладошки и россыпь бледных-бледных, едва заметных веснушек на носу. Просто вместе, просто рядом — без ненужных уточнений. Просто ее улыбка ему солнце заменяла. А ей казался он таким незыблемым и вечным. Как она часто представляла себя семидесятилетней, сидящей в скрипящем кресле у окна и вяжущей платок, как бабушка Мари — и он рядом, такой же старичок, читает ей вслух из домашней библиотеки роман, обязательно в очках — так солиднее. И пусть уже давно она забыла детскую мечту о свадьбе с ним, но в этих видениях он рядом. Эдвард всегда рядом. Он рядом, когда она в чистом выглаженном платьице впервые идет в школу — на год раньше, чем нужно, — ее ручки дрожат, он несет ее портфель и подбадривает — рассказывает глупые истории двухлетней давности, которые она слышала уже много раз. Он рядом, когда она учится общаться со сверстниками — неуверенно, неловко, она в словах запинается, получая в свой адрес насмешки одноклассников. Он не дает Белле чувствовать себя одинокой — она не одна, у нее есть Эдвард. Он ее не оставит. Он рядом, когда мальчики не дают ей прохода, приглашая наперебой на бал. Она не умеет танцевать, и он придумывает для нее поводы не появляться на школьных танцах. Она вздыхает облегченно, она вместо танцев лучше с ним в парке прогуляется — пройдется по дорожкам, за руку держась, потом на скамейку присядет, ему голову положит на плечо и улыбнется счастливо. Он рядом, когда у нее колени дрожат перед выпускным экзаменом, он успокаивающе сжимает ее ладонь, целует нежно в лоб и шепчет, что она обязательно справится. Он рядом, когда она получает аттестат, гордо улыбается, кидается ему на шею — ее волосы щекочут щеку, легкий аромат ее духов обволакивает, кружа голову. Эдвард не может отказать, когда Белла хватает его за руку, почти отрывая манжет рубашки, как это было в далеком детстве, и просит пойти на ее выпускной бал. Она танцы не любит, но выпускной — другое дело, это же школы окончание, новая веха в жизни. Ее пригласил Ричард, высокий и милый одноклассник, и Белла совершенно не понимает, почему Эдвард этим насторожен, но зовет его с собой — без него будет ей скучно и пусто. Белла спускается по лестнице — тонкая фигурка в синем платье, волосы на плечах лежат свободно, щеки алеют румянцем от пристального взгляда. Эдвард держит ее за талию осторожно, будто бы она хрустальная, будто бы рассыплется вот-вот от одного случайного движения. Он стоит у стенки, пока она с Ричардом танцует и смотрит по сторонам, взглядом его ищет. Он ей улыбается, ее глаза наполнены теплотой, мечтой и счастьем — она только что школу закончила, у нее целое море возможностей впереди. Он ей воздушный поцелуй посылает, на ее лице улыбка расплывается широкая, светлая, солнечная. Но что-то вдруг будто не так становится, Ричард руки опускает с ее талии ниже. Белла хмурится, толкает его несильно в грудь, но отойти он не удосуживается до тех пор, пока его не оттаскивают силой, в лицо ему врезается кулак. Эдвард сил не жалеет, бьет как следует, сбивая кулаки. Драка завязывается, со столов летит посуда, девчонки визжат испуганно и сбиваются в кучки, Белла пытается Эдварда оттащить — безуспешно. Остановить потасовку могут только учителя, ворчащие недовольно по поводу присутствия на балу Эдварда Мейсена, школу закончившего еще в прошлом году — все из-за этого, бесспорно. Дурное влияние взрослой жизни. Белла прикладывает к его синякам и ссадинам смоченную в спирте салфетку, он шипит, но терпит. Ее ласковые тепло-шоколадные глаза утешают, ее нежные руки — лекарство лучше любой настойки. — Потерпи чуть-чуть, — бормочет она, протирая крупную царапину на щеке, кажется, от осколка разбившейся тарелки. Он себя чувствует ужасно — он ей испортил праздник, из-за него с ее лица эта волшебная улыбка пропала, тучи небо затянули. — Прости, — тихо, едва слышно, но она глаза поднимает и глядит на него удивленно-ласково, словно не понимая. — Ты меня защищал, — отвечает она так же тихо. Эдвард растерян: Белла не злится на него ни капли, она на него отчего-то никогда не злится — только смотрит этим теплым, мягким взглядом и прощает, всегда прощает. Она обижаться на него просто не умеет. — Я испортил твой выпускной, — он качает головой. — Надо было его просто от тебя оттащить… А подраться можно и после вечера. — Эдвард! — Белла вздыхает укоризненно, проводя ладонями по его плечам, ища следы ударов. Он шипит от прикосновения к левому, она руку испуганно отдергивает. — Больно? — Терпимо, — отвечает он. Белла качает головой, не веря. — Схожу за мазью. Она возвращается с тюбиком, Эдвард рубашку снимает, она ахает испуганно при виде огромного синяка, но в руки себя берет быстро. Намазывает, втирая сильно, шепчет тихо: «Потерпи-потерпи-потерпи…» Он зубы сжимает, но молчит. Сам виноват. — Надевай, — бормочет Белла тихо и как-то непривычно смущенно, всовывая ему в руки рубашку с порванными как обычно манжетами. — Что-то случилось? Она молчит, теребя в руках нитку от одеяла, внимательно пальцы свои разглядывает, губу закусив. Не отвечает. — Белла? — уже одевшись, спрашивает Эдвард обеспокоенно. Она никогда с ним такой не была. Она ему всегда все рассказывала. — Все нормально, — отвечает. Улыбается, взгляд отводит. Они по лестнице вниз спускаются, сталкиваются в дверном проеме. Белла, как обычно, чуть не падает, неуклюже пошатываясь, за Эдварда цепляется. Проем слишком узкий для двоих — слишком узкий, чтобы дышать свободно, голова почему-то кружится, ее лицо все ближе, носы их соприкасаются, он ловит губами ее дыхание, одно на двоих. Прерывается все в один момент — дверной косяк, на который Белла плечом опиралась, угрожающе скрипит, покосившись как-то подозрительно. Оступившись, она отскакивает, глядит растерянно, рука инстинктивным движением к губам тянется, останавливается на полпути, повисает в воздухе. — Эдвард?.. — шепчет она как-то испуганно-вопросительно. — Прости, — бормочет он, руку к ней протягивая. Она пальчиками за нее цепляется, молчит. Он тогда к себе уходит, делает вид, что ничего не произошло. Она тогда долго смотрит ему вслед, потом головой встряхивает сердито, идет в свою комнату и, лежа ночью без сна, думает. Они на следующий день идут вдвоем гулять и говорят о разных мелких глупостях, смеются, за руки держатся. Будто и не было ничего вчера. Только Эдвард себя ловит на невольном любовании его Беллой, когда она жмурится от майского солнца, когда, задумавшись, смотрит вдаль. И невольно всплывает в голове то, что в его памяти отпечаталось ее нежным дыханием. Он ее вчера почти поцеловал. Она вчера почти его поцеловала. Эдвард мысли от себя гонит — не выходит. В его руке — теплая ладошка Беллы, в его мыслях — вчерашний почти-поцелуй, в его сердце — это странное волнительно-томящее чувство, прорастающее подснежником сквозь твердую «это-же-Белла-опомнись» корку сознания.