Подснежники

— Эдвард… В туманном мареве действительности колышется образ Беллы — бледный силуэт с размытым лицом, но он уверен отчего-то, что это именно она. — Я в раю или аду? — еле-еле удается ему произнести, и сухая боль, отдающаяся во всем теле от движения, подсказывает ответ. — Ты жив, — шепчет Белла. — И я жива. Глупые галлюцинации. Голос ее, такой обманчиво-реальный, прикосновение руки — холодное, отрезвляет. — Все будет хорошо… Эдвард хочет помотать головой, потому что хорошо не будет. Без нее ничего уже не будет. Но сил не хватает уже ни на что, и он просто глаза прикрывает, наслаждаясь любимым голосом, пусть и иллюзорным. Проходит миг, а может, час, а может, и день. Сухая и тянущая боль сменяется резкой и острой, жар в теле нарастает, будто он заживо горит. Неужели Белла чувствовала то же самое, умирая?.. Медленно, сквозь боль прорывается сознание. Эдвард слышит крики, но не сразу понимает, что кричит он. В голове незнакомый голос что-то без конца говорит, сводя, кажется с ума. А толку-то. Мертвому разум уже не пригодится. Эдвард не знает, сколько проходит времени, прежде чем он начинает слышать звуки, открыв глаза, видит перед собой Беллу. Она все та же, но в то же время другая, лицо ее такое же прекрасное, но уже совсем по-иному, а губы все такие же, те губы, что так отчаянно целовали его в первый и последний раз. А глаза… Белла по его щеке ладонью проводит, шепчет что-то о тайнах этого мира, о нелюдях, о вечной жизни… Сказки. Но ее глаза — алые, нереальные — все с ног на голову переворачивают. Боль медленно уходит из кончиков пальцев, из ладоней, ступней, пока Белла ему все рассказывает. Он жив. Она жива. Они не люди — уже нет. Чудовища из легенд. Вампиры. Белла целует холодными губами лоб, обещает, что боль прекратится уже скоро. Эдварду все равно. Главное — она жива. Спасительный холод охватывает руки и ноги, пока горит в огне превращения тело. Пока сердце, сосредоточив в себе, кажется, весь жар на свете, как бешеное колотится, отбивая какой-то незнакомый ритм, бьется в груди, будто вот-вот вырвется наружу. Пока оно отстукивает последние несколько раз, а потом замолкает навсегда. И наступает тишина. — Эдвард? Он открывает глаза. Ее лицо — картинка перед ним такая четкая, словно до этого он всю жизнь был полуслеп, — по-прежнему бледное, но болезненный румянец исчез, будто вся кровь из тела перекочевала в глаза — нечеловеческие, незнакомые алые глаза. — Белла?.. — Все в порядке, — шепчет она, ладонью нежно проводя по его щеке. — Все хорошо… Мы живы. Он встает — на это уходит чуть меньше четверти секунды! — и скользит взглядом вокруг. По бежевым стенам, плетеной мебели, высокому потолку — место незнакомое, чужое. По пляшущим в воздухе пылинкам, по капелькам на оконных стеклах и снова по Белле. Ее голос — мелодичный, как пение скрипок — обволакивает, пугая изменениями. Но кожа уже не ледяная… или просто ему теперь так кажется. От прежней Беллы остается запах подснежников и сирени, такой знакомо-неправильной формы губы и ласковый взгляд, полный безусловной нежности и преданности. А выражение лица ровное, нечитаемое, обманчиво спокойное — а раньше читались эмоции на раз, как с распахнутых страниц. Она его спасла. Эдвард не помнит, да и она упомянула вскользь, как просила доктора Каллена спасти его. Но в голове картинка четко отпечатывается: Белла — эта, новая, незнакомо-родная Белла — хватает за руку (не)человека в белом халате, не просит — требует. С отчаянием, пробивающимся сквозь маску, затаившимся в глубине глаз. — Спасибо, — не своим голосом, едва слышно бормочет он. — За что? — брови Беллы чуть приподнимаются на вопросе. — Ты просила за меня… Она качает головой, чуть прикрывает глаза и подходит ближе, за руку его берет. — Не только я. Конечно. Родители. Снова ясная картинка: мама, худая и бледная, мечется в бреду, умоляет врача спасти ее сына. Горький укол где-то в сердце: родители всегда заботятся прежде всего о детях, а он за столько времени горения в агонии думал лишь о Белле. — А кроме нас… — Эдвард не успевает закончить. — Нет, — Белла снова качает головой, в ее голосе — до дрожи идеальном — сквозит боль. Миг — и его руки прижимают ее к себе крепко-крепко, она лицом в его плечо утыкается, плакать не умеет больше, только губы дрожат. У нее во всем мире только он и остался. У него во всем мире — никого, кроме нее. — Прости, — шепчет она тихо-тихо, только его новый совершенный слух и может разобрать. — Я не успела… Все были мертвы, когда я открыла глаза, только ты дышал еще… — Шшш, — он по ее спине ладонью проводит, целует макушку. Белла отстраняется на мгновение, встав на носочки, губами к губам прижимается быстро и отчаянно, носом о нос трется, прислоняет лоб ко лбу и дышит глубоко, неровно. — Как же мы теперь будем?.. — шепот Эдварда напротив ее губ, таких до головокружения близких, будто вся дурацкая Вселенная стерлась ластиком, оставив только Беллу рядом с ним. Она голову кладет на его плечо и глаза прикрывает. — Мы не люди больше, живые статуи с застывшей кровью, — отвечает, глубоко вдохнув. — У нас в запасе вечность… Тысячи и тысячи жизней, которые мы можем вместе провести. Быть кем угодно. — Вместе, — эхом повторяет Эдвард, сжимая руки на ее талии крепче, словно хочет еще ближе быть, раствориться в ней, слиться в одно целое. Белла голову поднимает, взглядом алых глаз его пронзает будто. — Тебе нужно поохотиться, — шепчет она. — Пойдем.

***

Ветер в ушах свистит, треплет волосы, обтекает тело — они мчатся по лесу на нереальных каких-то скоростях. Дух захватывает, человеческое стирается где-то на подкорке, заставляя новую реальность окончательно принять. Пока до леса бежали, Белла все ему рассказала. И про доктора Каллена, который оставил Эдварда с ней, потому что она была, кажется, единственной, чье присутствие его успокаивало. И про животную диету, и про свою первую охоту. Они уедут в ближайшие дни с Карлайлом на Аляску, чтобы не рисковать — в больничных списках Эдвард и Белла погибшими числятся. «Кто я для тебя?» Она даже не дождалась ответа, спросив, будто знала в душе. Будто и не хотела что-то одно в ответ слышать. Только губами легко коснулась его щеки, пообещав, что теперь реальность на их стороне. Они подснежниками проросли сквозь корку предубеждений, сквозь страхи и даже смерть. Два цветка на пыльной тропе, двое, вырвавшие себе от жизни невозможное. Они могут теперь и мир под себя подстроить. — Белла… Она останавливается, босые ноги проезжают по земле, оставляя полосы. Он на нее налетает, с ног сбивая, разворачивает, они катятся вместе по траве, пока наконец не замирают — она, растрепанная, вся в грязи измазанная, он, такой же, — сверху, к траве ее прижимает. — А я для тебя кто? Белла нежно улыбается, руку поднимает, чтобы пальцами по его щеке провести. — Ты — мой Эдвард, — шепчет она, прежде чем прильнуть к нему в новом, свободном, головокружительном поцелуе.