Перекрёсток

Это все из-за неудачного расположения дома. Живи я в каком-нибудь овраге, на лесной поляне, да даже в горах, на худой конец, было бы все, несомненно, по-другому. Но так как произошло все не где-нибудь, а именно на перекрестье дорог, именно под этим прозрачным, как зимний лед, небом, то говорить о какой-либо последовательности не приходится. Здесь, понимаете ли, истории рассказываются с середины, с трех четвертей, задом наперед или вообще наискосок; а вот где берут начало - да черт их знает. Кажется, все началось с того, что ноябрьским утром брат притащил в дом ребенка. Ребенок был гол, грязен, и вопил так, словно все черти ада щекотали ему пятки. Брат, впрочем, был не чище, однако его улыбкой можно было освещать путь в безлунную ночь. Он заявил, что так и так преемник нам нужен, да и будет, о ком заботится. Не так тихо, в общем. Я заметила, что два предыдущих издохли, не продержавшись и года, на что брат только отмахнулся. «Третий раз самый верный», - сказал он, и я отстала. В конце концов, не моя идея, не мне и возиться, хотя кто знает - может чего и получится. Детеныш, однако, попался живучий: послушно пил козье молоко, терпел умывание холодной водой и почти не орал. Брат смастерил ему люльку и подвесил к потолку. Иногда я ее даже качала, когда дел никаких не было – это меня успокаивало. Дом наш был старый, но крепкий и теплый. Он стоял, вжавшись в землю, ощетинившись частоколом, недобро смотря на незваных гостей окнами. Мимо дома регулярно ходили караваны, проезжали, проползали и пролетали одинокие путники: некоторые были бы вовсе не прочь полакомиться свежим мясом, но детеныш замолкал и лежал тихо, пока те не платили пошлину и не убирались восвояси. Это не раз заставляло меня задуматься, откуда брат достал этого и ребенка и был ли он, в конце концов, человеком? Но мысли эти быстро уходили: там, где он был, его нет, а больше меня ничего не должно волновать. Брат был Восьмой, а я Тринадцатая, или Чертова Дюжина - он любил позубоскалить на этот счет. В семьях, подобных нашей, всегда рождалось много детей, поэтому мало кому доставались их собственные имена, ведь мало кто доживал хотя бы до двенадцати лет. Чаще всего имя переходило по наследству: если умирал старший, на его место заступал младший. Наши родители заморачивались еще меньше. Брат днем ходил на охоту, пока я стерегла перекресток; ночью стерег он, а я колдовала при свете луны, зовя лечебные травы из-под земли. Полынь от боли, черемица от ран, крапива для сердца. Я пела, и ко мне тянулись растения и духи леса. Главное, успеть до утра - колдовство солнца не любит. Иногда кто-то отказывался платить пошлину, и тогда я посылала ему вдогонку смерть. Если путнику хватало ума вернуться и заплатить, то он оставался жив, разве что немного покусан. Ну а на нет и суда нет. *** В ноябре земля становится холодной, гулкой и пустой. Жизнь в ней прячется, засыпает, уползает вглубь. Те же, кому не повезло встречать смерть Солнечного бога на поверхности, прячутся еще тщательнее, замирают еще тише, жмутся к земле еще крепче. Иные лесные духи, не сумевшие уснуть до срока, приходили к ограде: потерянные, немо просящие помощи, одинокие. Вставали на самой границе защитного круга – тонкие, в два человеческих роста, - и молча ждали. Некоторые особо отчаявшиеся принимались ходить вслед за нами, отставая ровно на три шага. Их впустили. Теперь на столе росли съедобные грибы и мох, а стены дома едва слышно перешептывались по ночам, будто бы и сами бревна вспомнили, что когда-то давно были лесом. Чем ближе была самая долгая ночь года, тем ниже нависало небо – то ли с угрозой, то ли с попыткой защиты. Мы с братом тревожно вглядывались в его чернильный бархат и без устали резали защитные знаки на двери и ставнях. Все же, перекресток – место перехода, ворожбы и грань между живым и мертвым чувствуется здесь как нигде отчетливо. - В этом году опаснее, - тихо уронил Восьмой. Я удивленно обернулась к нему. - Ребенок, - пояснил брат. Следовало догадаться. Я почувствовала, как меня распирает злостью и как торопливо отшатываются не-домашние духи. Мало того, что он бесполезен, так теперь еще и откровенную беду принесет. - Зачем? – сквозь ярость выдавила я. - Мы тоже несли беду. Вдвоем, - тяжелый взгляд брата немного остудил гнев. – А теперь выросли, можем защищаться. Вдвоем. *** Колесо года крутилось, отщелкивало спицами. К декабрю все стыло не столько от морозов, сколько от ожидания и напряженного страха. Родится новое солнце – но родится ли? В долгую ночь человеку нельзя быть одному, нельзя быть без света и тепла. Всю неделю перед Йолем мы не выходили из дома без необходимости. Вечерами сидели рядом с огнем, тесно прижавшись друг к другу, и рассказывали байки. Что-то брат услышал от других охотников, что-то я принесла с осенних ярмарок, что-то нашептали лесные духи. Огонь радостно плясал, повторял в языках пламени особо понравившиеся сюжеты. Ребенок завороженно слушал, вглядывался в нас серьезно. Я невольно улыбнулась. Все-таки умный. В ночь перед рождением Солнечного бога человек остается лицом к лицу с духами, открыт и беззащитен. Беззащитен. В утро Йоля я проснулась от надрывного крика ребенка. Огонь погас. Дверь – распахнута, вымазана углем и кровью. Знаки стерты. Я неловко встала на непослушные от холода ноги, проковыляла к брату. «Лишь бы жив, только бы жив», - сама не поняла своего страха. Лишь когда он проснулся – заплакала. В доме оставаться было бессмысленно – духи уже здесь. Пока границы не закроются – они не уйдут. Брат взял топор, спички, еду – собирался как на охоту. Я укутала ребенка и пустила за пазуху одного не уснувшего лесного духа. Теперь мы к нему в гости идем. Было сильно искушение оставить детеныша, но я одернула себя. «Он же не виноват, - твердила я себе, пока мы брели по снежному лесу, - что маленький и слабый. Во всяком случае, не больше других». Мы успели. До темноты нашли поляну, начертили круг, разожгли костер. Брат натаскал столько дров, что хватило бы и на пару дней – впрочем, чем больше, тем лучше. Йольская ночь накрыла собой, и мы ухнули в нее, как в прорубь. Костер был якорем, державшим нас по эту сторону грани, и позором было бы за нее не цепляться. Мы вспоминали самые веселые и интересные истории, припасенные как раз на этот случай, делились угощением и робко пели песни. Ребенок пригрелся, и за всю ночь ни разу не проснулся. Мы ждали. Ждали. Ждали.