***
27 ноября 2017 г. в 20:18
Смейся, пытаясь заглушить рвущие наружу слезы; кричи, срывая голосовые связки, выхватывай у меня из пальцев сигарету, швыряй на пол и топчи - хочется мне сказать, что в ней моя душа, но мы оба знаем, что ее у меня нет.
Толкай меня спиной на стену, бей в беспомощных попытках выплеснуть ненависть, кричи.
Срывай голосовые связки, пусть твой крик разорвет мне барабанные перепонки, пусть соседи вызовут полицию, и нас поставят на учет - мне, блять, все равно, чтобы ты ни сделал, чтобы ни сказал, больнее чем себе ты мне не сделаешь.
Плачь и хватайся за рубашку, робко и неуверенно, трясись и кричи, снова кричи, кричи и вой, пока горло не запершит и оно не вывернется алой изнанкой вовнутрь.
Успокойся и покорно молчи, выбрасывай мои пачки сигарет, вырывай окурки у меня из пальцев и туши о собственные руки.
У тебя на запястьях россыпь звезд, а внутри меня черная дыра и потрепанные легкие.
Ты, наверное, скоро догадаешься, что я питаюсь твоей болью, но кто сказал, что тебя это остановит?
Меня поймает на пролете соседка и посоветует сходить с тобой к врачу, потому что когда я ухожу ты кричишь и плачешь, что-то бросая в стены, но я знаю лучше.
Ты вырываешь сигарету из моих пальцев и тушишь о свои руки. Ты до последнего веришь, что это меня проймет.
Глупенький.
Я нахожу демонстративно разрезанные и распотрошенные сигареты на своих документах и пустую пачку из-под них с обугленными краями в мусорном баке.
Ты распахиваешь окна и запускаешь в комнату ледяной ночной воздух, хоть и ненавидишь холод.
Перематываешь руки белыми бинтами, нарочито громко смеешься над плоскими комедиями, роняешь стеклянную посуду и разбиваешь в дребезги, ложишься спать ко мне спиной.
Осколки остаются лежать там же, где ты их оставил. Мне не в первой по ним ходить, а ты -
Просто устал, но все еще пытаешься образумить меня.
Кричишь, в молчаливом холоде швыряешь мои сигареты в окна, но не уходишь.
Это называется Стокгольмский синдром, малыш, и если не поторопиться, то даже клиника не поможет.
У тебя на запястье можно найти всё, блять, звездное небо, которое ты выжег самостоятельно, но это моей пустоты заполнить не может.
Только когда твои пальцы дрожат, придерживая страничку книги, мне становится больно, как будто сигарету затушили об мое сердце.
В следующий раз я уже не даю тебе ткнуть окурком в запястье, перехватывая руку.
Ты меня отталкиваешь, но сигарету швыряешь в пепельницу.
Созвездие жертвенника подмигивает мне с твоей кожи.
Шестьдесят звезд, видимых невооруженным глазом, у тебя на руке, прежняя пустота, почему-то скрутившаяся в воронку, у меня внутри.
Бей и кричи, толкая в стены, выбрасывай пачки и разбивай посуду, но твои запястья вскоре заживают.
На смуглой коже все еще видно белые звездочки, она помечена ядовитыми поцелуями.
Ты все еще нарочно громко смеешься над глупыми и совершенно несмешными программами, на нас странно косятся соседи -
Какая, черт возьми, разница, если ты ложишься спать ко мне лицом, и на твоих руках больше нет белоснежных бинтов?
Последнюю сигарету ты не успеваешь выдернуть у меня из пальцев, потому что я успеваю убрать ее за спину и наклониться к тебе.
Никотин на вкус горький с непривычки, першит и режет, но ты на удивление послушно не отстраняешься.
Когда ты перелистываешь глупые телевизионные комедии, я понимаю, что тебе они надоели.
В конце концов, над нашей с тобой жизнью, как над комедией, можно смеяться куда громче.
Я кашляю, потому что мои легкие убиты в хлам, и ты кладешь свою голову мне на грудь, даже не морщась из-за пропахшей сигаретами майки.
Мы оба молчим, и соседи больше не бьют по батареям и не вызывают полицию.
Следующую пачку сигарет я вижу у тебя в руках, когда ты сидишь на кухне утром; дымка нет, ничем не пахнет, но ты вертишь и мою истертую зажигалку, и мою старую заначку - а потом швыряешь и то, и другое в мусорку.
И закрываешь окно.