Десять поцелуев

Он помнит все их встречи. Он помнит каждый её взгляд, каждую её черту, каждый жест. Кажется, он помнит всё, что между ними было. Но только десять поцелуев кажутся ему особенно важными. Первый вышел случайно-смешным. Из-за снегопадов и пробок пришлось ехать на студию на метро. Людей в вагоне — как сельдей в бочке. К его спине тогда прижималась какая-то девчонка. Светловолосая, худенькая, во всём чёрном. Вроде ничего необычного. Когда он выходил из вагона, продираясь сквозь толпу, что-то тянуло его назад за волосы. Уже на платформе он обернулся и увидел ту самую девочку. Она шла к нему спиной и не успела остановиться, и губами он впечатался в её светлую макушку. — Ауч! — Простите, — девушка попыталась обернуться, посмотреть, что случилось — она явно не собиралась выходить сейчас. Что-то звякнуло на периферии, и резкая боль, словно бы кто-то пытался вырвать ему волосы с корнем. Вплетённые в белые, как молоко, волосы подвески, цепочки, фенечки и прочие побрякушки запутались в волосах мужчины. — Простите… Я сейчас всё улажу, — тонкие руки взметнулись вверх, неловко коснулись его лица, зацепились за ворот пальто и наконец добрались до волос. Аккуратно маленькие пальчики прядка за прядкой вытаскивали тёмные волосы из мелких звеньев цепочки. — Спасибо, я лучше сам, — мужчина раздраженно фыркнул. Сняв шляпу, чтобы не мешала и передав её в руки растерянной девушке, быстро справился с непослушным украшением и, бросив беглый взгляд на часы на станции, умчался прочь… Второй поцелуй — неловко-болезненный. В тот же вечер, выходя из студии вместе с Глебом, что-то обсуждая, снова встретил эту девочку. Она стояла за дверью с его шляпой в руках, а он так неудачно, резко, увлёкшись беседой, «поцеловал» её дверью по щеке. — Да что за!.. — громкий, возмущённый вскрик вернул мужчин в реальность. — Извини, пожалуйста, — мужчина захлопнул дверь, едва не прибив ей поэта, и попытался осмотреть случайную знакомую. Шляпа опустилась на голову, закрывая обзор и лохматя волосы. Глеб, чудом умудрившийся увернуться от двери, хмыкнул, прикуривая и оглядывая девушку, стоящую на несколько ступенек ниже. — Ваша шляпа. И извините за утро. Пока, — девушка откинула со лба волосы и скрылась в темноте улицы. Третий и четвертый — пьяные и осторожные. Он помнит их плохо. Но всё же помнит. Они отмечали что-то в каком-то уютном и относительно тихом баре. Много музыки, смеха, выпивки. В темноте, взрываемой время от времени вспышками неоновых огней, мелькала подозрительно знакомая светловолосая макушка. Губы заныли от воспоминаний о первой встрече в метро — удар тогда вышел весьма ощутимым. После той встречи у дверей студии Глеб ещё несколько дней подкалывал его и оттаскивал Стасю подальше от барабанщика, мотивируя это тем, что Хакимов может девочку палочками или чем ещё забить, а она музыкант и человек хороший. Ну да Бог с ним, с юмором у Самойлова всегда криво было; Матвеева поначалу смеялась, а потом у неё уже в привычку вошло близко к Снейку не подходить… И вот сейчас снова эта девочка. Главное только не попадаться на глаза ей, а Глебу — не вспомнить тот вечер. — Дим, — голос Валеры выводит из задумчивости, — ты чего завис? Всё же хорошо вышло, и концерты вроде устаканились, — гитарист добродушно улыбнулся. — Отдыхай, завтра — послезавтра работать будем. Держи, — мужчина протянул Хакимову стакан с янтарной жидкостью, — сегодня можно, — заговорщически подмигнул и, хитро так ухмыльнувшись, исчез в толпе. Приняв стакан, барабанщик задумчиво покрутил его в руке, словно решая — пить или не пить, и какой будет эффект, если пить, потом, плюнув на всё, залпом осушил сосуд. Понеслась… Что именно произошло между первым стаканом и моментом, когда он резко пришёл в себя в самом разгаре вечера, мужчина помнил смутно… В себя его, видимо, привёл несильный, но ощутимый удар куда-то под рёбра. Только встряхнув головой и окончательно вернувшись в реальность, Хакимов видит перед собой ту самую светловолосую девчонку. Невысокая, худая и почему-то страшно бледная, хотя ему это может только казаться из-за резких перемен света и тени в помещении, она стояла, прижатая к стене его сильными руками, и сверлила мужчину злым долгим взглядом из-под тёмных стёкол очков. — Стася! — голос Глеба почему-то прозвучал словно бы внутри черепной коробки. — Отбой! У Хакимова в голове планы убийства только вот этой юной особы, — тяжёлая рука нетрезвого фронтмена опустилась на плечо, скользнула дальше, обвиваясь вокруг шеи, притягивая ближе. — Почему кстати?.. Дим, да отпусти ты её, а то она в тебе дырку проделает скоро, где мы нового директора и барабанщика искать будем? — поэт заливается пьяным смехом, притягивая Снейка ближе к себе. А потом резко отпускает, из-за чего мужчина теряет равновесие и валится на девушку. Мимолётно целует в едва заметный синяк на скуле и больно ударяется головой о стену, глухо простонав. Девушка на это тихонько охает, вцепляется непослушными пальцами в плечи мужчины, отрывая его от себя. Встряхивает, приводя в чувство и, хмыкнув, уходит прочь. — Дима, — Самойлов принимает барабанщика из рук девушки, приобнимая за плечи. — Пойдём, друг мой, а то убьёшь кого-нибудь ненароком, — солист пьяно улыбается и тащит Снейка к барной стойке. Нельзя сейчас останавливаться… У Глеба руки холодные — хорошо. Отрезвляет, чуть-чуть совсем, но уже кое-что. В голове приятная лёгкость, воздушность, словно бы и проблем никаких нет, и дома никто не ждёт, и юность в самом цвету… Барный табурет странно качается. Или это он сам раскачивается из стороны в сторону? Руки цепляются за стойку и стоящего рядом Глеба. Мир перестает вращаться, обретая чёткость и устойчивость. Хакимов моргает, сгоняя пьяную пелену с глаз, тупо смотрит на бармена: волосы, как молоко, бледная-бледная кожа, глаза за стёклами очков, ухмылка играет на губах… Чёрт! Голова резко опускается на стойку, до ноющей боли в затылке, до звезд перед глазами… Блядь! — Налей ему покрепче что-нибудь, — Самойлов, кажется, даже не удивлён. — Нееет, — глухой стон. — Ничего, кроме воды и кофе мне не давать, — барабанщик запускает руку в волосы, пытается массировать затылок, желая убрать ноющую боль. Где-то рядом что-то про самоубийц и идиотов шипит Глеб. Плевать… Чужая рука, маленькая и тонкая, но слишком сильная, чтобы сопротивляться ей сейчас, скользит по волосам. Треплет, чуть сжимает у самых корней, давит кончиками пальцев на какие-то только ей ведомые точки, нежно почёсывает, заставляя мужчину едва ли не мурчать от удовольствия. — Всё хорошо с ним будет. Но и пить больше не стоит, — незнакомый голос. Приятный, тихий, обволакивающий. Мужчина невольно улыбается, устраиваясь удобнее. — Змей ведь можно и по-другому мучить… Рука исчезает, вызывая недовольный стон и возмущённое бурчание-шипение Хакимова. Шум каких-то машинок, бряцанье и стук посуды… Звуки словно бьют по мозгам, заставляют оторвать голову от поверхности стойки. Холодное стекло стакана касается губ, стукается о зубы. — Чёрт! Простите, — стакан пропадает на мгновенье, — так будет удобнее, — вместо стекла возвращается гибкий пластик коктейльной трубочки. Прохладная сладкая жидкость наполняет рот, заставляет жадно глотать, выпивая за раз почти половину. В голове начинает проясняться, боль в затылке уходит, перед глазами перестаёт всё расплываться. — Что в нём было? — голос чуть хриплый, звуки чуть слипаются, как липкие капельки сиропа. — Мороженое, молоко и ванильный сироп, — девушка по ту сторону стойки улыбается и салютует мужчине стаканом с коктейлем. — Спасибо, — быстрый глоток, — ты… — Лидия. Допивайте, и я вызову Вам такси, — девушка подмигнула и отошла к другому краю стойки — клиенты не ждут. Что было дальше он помнит только деталями и яркими вспышками. Стойка. Рука девушки, забиравшая стакан, и которую он перехватил и направил к своей голове. Её тихий смех. Светлые волосы. И лёгкий поцелуй в висок, словно бы на прощание. Поцелуй номер пять — чистый, яркий, живой. После той ночи в пабе прошло несколько дней. Глеб хитро улыбался, явно вспоминая произошедшее, что-то из того, что плохо помнил сам Снейк, но молчал. Валера лишь посмеивался над перепалками драммера и фронтмена, Стася тактично молчала. Потерю телефона Хакимов заметил на следующий же день после попойки. Но особого значения этому не придал, решив, что он у кого-то из ребят. Но, когда на репетиции выяснилось, что ни Самойлов, ни Валера, ни кто-либо из тех, кто был с ними в тот вечер не знает, где находится мобильный, Снейк был готов запаниковать. «Доброго времени суток. Ваш шипящий товарищ давеча телефон мне оставил свой со всем содержимым. Хотелось бы вернуть владельцу… Где и когда я могу это сделать? Лидия.» Сообщение пришло на номер Аркадина в середине второго дня поисков смартфона и несказанно порадовало Хакимова, который, вырвав телефон из рук гитариста, принялся лихорадочно набирать ответ. Посмеивался над ним в тот момент не только Валера, но и вся остальная группа… Лето теплом не баловало. Дожди, холод и ветер, сносящий всё на своем пути. Тонкая фигурка, замершая у дверей подъезда, казалось, вот-вот упадёт или исчезнет с очередным порывом ветра. Зонт, что девушка держала в руках, то и дело опасно кренился из стороны в сторону, норовя вырваться и улететь или же просто сломаться в пух и прах. Сделав последнюю затяжку, мужчина вышел из машины и бегом, перепрыгивая через лужи, бросился к подъезду. Уже у самых дверей он услышал смех Лидии, попадая к ней под зонт. Дождь наконец перестал барабанить по тяжёлой голове; безумно хотелось спать или просто оказаться дома в тёплой постели и ни черта не делать, желательно даже не вставать ближайшую неделю. — Привет, — голос выводит из задумчивости. Глаза за стёклами очков смотрят в упор, не желают отпускать. — Да, привет, — выходит как-то рассеянно, устало. — Вот, — Лидия протягивает Снейку выуженный из кармана джинсов телефон, — не оставляй его больше нигде. Мне особенно, а то начну собирать коллекцию вещей Дмитрия Хакимова, — бариста усмехается, опуская голову, разглядывая носки своих кед. Барабанщик криво улыбается в ответ, забирая телефон. Но уйти не спешит. Просто стоит рядом и молча смотрит на девушку. Уже четвёртый раз судьба их сталкивает. Упорно, настойчиво, с каким-то упрямством идиота ведёт их друг к другу… Ветер совсем разбушевался. Резким порывом выбивает зонт из ослабевших пальцев, уносит так быстро, что никто толком и понять ничего не успевает. Только дождь снова барабанной дробью бьёт по черепной коробке да заливает за шиворот. — Чёрт! Сегодня явно не мой день, — непонятно, ругается Лидия или смеётся — улыбка, кривовато-счастливая, не сходит с лица. Соображать получается плохо, мысли путаются, усталость берёт своё. Снейк хватает девушку за руку и тянет за собой в подъезд. Лестничные пролёты, как в тумане; он даже не помнит, как открыл дверь квартиры. Очнулся только уже дома, прижавшись лбом к холодной мокрой ткани чужих джинс и стягивая насквозь сырые кеды с босых ног девушки. И это казалось правильным в тот момент, единственно верным действием… Только избавив гостью от обуви, мужчина поднимается на ноги, цепляясь руками за полы светлой вязаной кофты-мантии, в которую одета девушка, и смотрит на растерянно-смущённую Лидию. — Дождь… Спасибо, что вернула телефон, — запоздало он вспоминает, что даже не поблагодарил её. Рукой опирается на дверь — мышцы чуть звенят от усталости и напряжения — нависает, наклоняясь ближе. Другая рука легко скользит по молочно-белым волосам, гладит, перебирает кончиками пальцев влажные прядки. Тянется к лицу, скользит любовно-ласково по щеке, чувствуя дрожь хрупкого тела. Тёмные очки, такие нелепые, такие ненужные и смешные в этот дождливый день, летят куда-то вдаль по коридору, отправленные прочь сильной рукой. Глаза в глаза. Голубые и какие-то странные красновато-фиолетовые, будто инопланетные, космические. Или просто линзы такие?.. Заметив реакцию мужчины — удивление, смешанное с любопытством — девушка опускает голову и жмурится, прячась. Пытаясь спрятаться… — Посмотри на меня. Пожалуйста… — сильные пальцы чуть приподнимают голову бариста, оглаживают подбородок и шею. — Я сам не понимаю, что творю, прости… — губы ласково касаются виска. — Что ты со мной делаешь?.. Лидия резко распахивает глаза и вздрагивает всем телом в ответ на эти слова. Смотрит внимательно, изучающе. А в самой глубине глаз — буря. Тайфун. Апокалипсис. Будто что-то рухнуло внутри, высвобождая чувства и эмоции наружу. — Дурак ты, Хакимов! — выдыхает девушка и подаётся вперёд, целуя в губы. Глубоко, жадно, страстно… Этот поцелуй с привкусом мяты и чего-то льдисто-прохладного, первый настоящий поцелуй с этой девушкой, он запомнит навсегда, если оно вообще существует. Если нет, то до конца, до темноты… Дальше всё завертелось. Пропала реальность, оставляя лишь здесь и сейчас из лёгких напоминаний действительности. Одежда разбросана, руки скользят по коже, сжимают, гладят, подчиняют себе. Поцелуи — их много, уже через край дозволенного и привычного перевалило, а всё мало, не хватает… Ему впервые, кажется, за много лет, хочется ещё и ещё. Ещё губ, ещё вздохов, ещё стонов, ещё нежной кожи и податливого тела. Ещё больше этой девочки… А Лидия выгибается до хруста в позвоночнике, прижимается отчаянно близко, вплавляясь в кожу, проникая всё глубже и глубже к сердцу, в самое нутро. И не желает выходить, отпускать, оставлять… А после они лежали на развороченной, как поле боя, постели, приходили в сознание медленно и лениво. Лидия лежала на животе, отвернувшись лицом к окну и глядя в серое последождевое небо. Волосы её разметались по подушке в полнейшем беспорядке, смешались с чёрными прядями. Снейк вертит в руках каким-то немыслимым образом оказавшийся на прикроватной тумбочке телефон; пытается запечатлеть этот момент на камеру, поймать какую-то неуловимо-эфемерную красоту. Ловит, запоминает… Но чего-то всё равно не может увековечить — камера не способна поймать чувство… Придвигается ближе к девушке, соприкасаясь плечами, делает последний кадр и отбрасывает игрушку в изножье кровати. Приподнимается на локте, долго вглядывается в умиротворенно-спокойное лицо Лидии. Осторожно касается пальцами спины, обводит позвонки и острые лопатки, ощущая дрожь и вибрацию вздохов и смеха. Наклоняется ближе, целует мягко и нежно, скользит губами по коже, заставляя девушку выгибаться навстречу, продлевать прикосновения. Губы и язык покалывает, чуть щиплет остро-холодным вкусом кожи — не ярким и жгучим, а каким-то пресным, лёгким, похожим на вкус свежего морозного воздуха поздней осенью. — Можно тобой дышать… — голова Димы опускается на поясницу девушки, щекочет волосами, заставляя Лидию вздрагивать и беззвучно смеяться. — Тебе весело? — голос звучит глухо, скользит шипяще по коже, убаюкивает своим ленивым спокойствием. — Щекотно… — девушка вытягивается, разминая затёкшие мышцы, зарывается лицом в подушку, постанывает от укуса, обжёгшего лопатку, — Больно… — пытается перевернуться на спину, но навалившийся сверху Хакимов не позволяет этого сделать — прижимает к постели, руками ведёт по телу, приятно сдавливая и чуть царапая нежную плоть, целует в макушку, зарываясь носом в волосы, дышит глубоко и часто, наслаждаясь её запахом, приятным холодком, что щекочет глотку, наполняет лёгкие. — Чёрт! Что ты со мной делаешь? — полустон-полувыдох на ухо разгоняет волну мурашек по телу. Приятная тяжесть чужого тела пропадает, заставляя девушку протестующе застонать. — Тише… Так и не ответишь мне? — Самое смешное, что я ни черта не делаю, — Лидия смеется, поворачиваясь лицом к мужчине. Глаза её, необычные и яркие, светятся удовлетворённым спокойствием, нет больше бушующего моря эмоций — только тихое счастье. А взглядом она продолжает изучать его, пристально вглядывается в мельчайшие чёрточки и переходы цвета в голубых глазах напротив, в каждой прядке чёрных волос, в улыбке — словно бы запоминает, отпечатывает в памяти образ мужчины. — Почему мной можно дышать?.. Ты сказал, что мной можно дышать… — Я сам плохо контролирую сейчас, что говорю и делаю, — усмехается Хакимов, — я давно настолько не терял голову. Сам себе иногда удивляюсь… — Я давно так не влюблялась… Никогда так не влюблялась, — выдыхает девушка, прижимаясь лбом к плечу барабанщика. Легко касается губами татуировки, согревая кожу шелестящим дыханием, и вдруг резко вскакивает и садится на постели, отвернувшись к окну. — Мне нужно идти. — Так спешишь? Я всегда думал, что после всего только шлюхи сбегают быстро, — колючая ирония, пришедшая на смену усталости, наконец проявляет себя; прячет за собственной остротой глупую обиду, что все слова — в пустоту, чувства, скромные и нежные, только зарождающиеся — шелуха, и ей просто захотелось здесь и сейчас… — Если бы я была шлюхой, то потребовала бы с тебя за труды мои праведные, — в тон мужчине отвечает Лидия, уже собирая свои вещи. — Мне на работу нужно, — подходит к раскинувшемуся на кровати мужчине, смотрит в глаза, улыбается. Оперевшись на колено, нависает сверху, легко и ласково касается губами виска. — Шестой… — слово слетает с губ против воли, а девушки и нет уже в комнате — копошится у дверей. — Слышишь — шестой поцелуй. — До десяти дойдёшь — сообщи! — весело отзывается бариста и уходит, только громко хлопает входная дверь. Седьмой поцелуй — обещание, благодарность… Встреча спустя почти два месяца тишины. Альбомы, сведение, фесты, клипы… Кажется, будто голова вот-вот лопнет, заливая кровью, мыслями и прочим всех вокруг, а руки отвалятся, стоит хоть на секунду остановиться, и будет взрыв… Одно за другим, одно за другим… Замкнутый круг. Драйв, адреналин и невероятный кайф концерта — подпитка сил и энергии, но бесконечные дни в студии, переезды с одной точки на другую, порой несколько раз за день — полное истощение. В тот паб, где работает Лидия, Дима заезжает случайно. Или это он так думает?.. В любом случае больше он так не выдержит. Знакомая макушка мелькает у барной стойки, ловкие руки орудуют шейкером, бокалами, стаканами, штофами… Улыбка на губах, чуть кривоватая, словно усмешка, дружелюбная, как того требует этикет и регламент, но всё равно искренняя. — Привет, — мужчина устраивается на шатком табурете и, устало вздохнув, опускает голову на стойку, плевав на все приличия и правила. Маленькая тонкая ручка моментально запутывается в волосах, гладит, ласково задевая ногтями кожу, почёсывает, заставляя барабанщика едва ли не мурлыкать. — Кайф… — Ты точно Снейк? — усмехается девушка, глядя на умиротворённую улыбку, что расползается на губах мужчины. — На кота ты больше похож. — А не ты ли меня как-то «шипящим товарищем» назвала? — Коты тоже шипят. И похлеще змей, бывает. Ты только в голос не мурчи — распугаешь всех. — Мурррр… — глухо отзывается Хакимов, подставляясь под ласкающие руки, совершенно никого не стесняясь. — Кофе будешь? — голос над самым ухом, дыхание приятно щекочет кожу. — Да. И что-нибудь поесть… — Голодный, как скотина? — неожиданно взрывается девушка, заставляя расслабленного мужчину вздрогнуть и резко оторвать голову от стойки, осоловело оглядываясь по сторонам. — Изумительно! Я сохраню это, — Лидия беззвучно смеётся, принимаясь за кофе. Через минуту блюдце звонко опускается на стойку, запах кофе заполняет пространство вокруг. Мужчина с наслаждением делает несколько глотков ароматного напитка и удовлетворённо улыбается вышедшей откуда-то с кухни паба девушке — неприметная чёрная дверь в стене чуть покачивается. — Не посидишь со мной? — Нееет, — тянет бариста, улыбаясь и хитро щурясь, — на работе — нельзя. Я же за себя не отвечаю рядом с Вами, Дмитрий Абдулович, — смотрит в глаза серьёзно и прямо. Светло-сиреневые с красноватым отливом глаза лучше всяких слов говорят за саму душу девушки. Предельно ясно и честно. До остроты откровенно и искренне… Любит. Ярко, яростно, по-настоящему… Боится. Отчаянно, жутко, по-настоящему… — Иди ко мне… — шепотом, не отрывая глаз от образа Лидии — от её волос, губ, кожи и великолепных глаз. Шаг. Ещё один. Руки на стойке — совсем близко, но так далеко. — Не бойся… Ближе… — Как-то сопливо выходит, — неожиданно заявляет девушка, улыбается, расположившись вплотную к стойке. Весь её вид выражает полное довольство ситуацией и озорную веселость. — Испортила всю романтику! — он не обижается. Не может сердиться, только поддерживает игру. — Романтика… Умирала долго. В агонии, корчах и муках, — подражая голосу Самойлова, запела Лидия. — Это уже слишком! — Снейк резко подается вперед, обхватывает рукой затылок, тянет на себя. Поцелуй со вкусом кофе и каких-то приторных сладостей. Или она навсегда для него останется такой вот до сведённых судорогой скул сладкой? Целует жадно, отчаянно, тянет на себя — ближе, ближе… — Ты словно соскучился, так целуешь… — шёпот в губы, секундный перерыв на вдох. — Я так соскучился… — тихий ответ. И всё по новой. Восьмой был в день премьеры «Звезды» — радостно-спонтанный. Она прибежала к ним на студию. Сама. Одна. Улыбалась чисто, искренне, радостно. Многочисленные украшения в волосах весело позвякивали при каждом движении её хорошенькой головки, красновато-лиловые глаза сияли неподдельным восторгом. Лидия ворвалась, как маленький восхитительный ураган. Хорошо, что в комнате только Глеб был вместе с ним… Самойлов на появление девушки отреагировал ехидным смешком и хотел даже с ней поздороваться, но бариста промчалась мимо него, прямо к Хакимову, не обращая внимания ни на что, ни на кого, кроме Димы. Подошла совсем близко и, запутавшись рукой в чёрных волосах, поцеловала. Нежно, ласково, даже как-то осторожно, словно боялась поранить, обидеть… — Привет, — выдох в самые губы, еле заметная улыбка на губах и весёлые искорки в глазах. — Привет… Что с тобой сегодня? — Ничего. Просто я безумно счастлива и рада, вот только сама не знаю почему, — Лидия улыбается ещё шире, и, не дав мужчине возможности ответить, снова прильнула к его губам. — Ребята, вы только аккуратнее тут: мебель не ломайте, детей не делайте, порнуху не снимайте и не смотрите, — саркастически напутствовал парочку Глеб, перед тем, как покинуть помещение, оставляя этих двоих наедине. Девятый поцелуй — сумбурное прощание… Группа вылетала в Прагу — начало Европейского тура. Сборы, вопросы, регистрация на рейс. Он как раз стоял в очереди к стойке регистрации, тихо переговариваясь и шутя с Валерой, когда кто-то дотронулся до его плеча, аккуратно разглаживая складки пальто. — Привет-пока, — шепот на ухо, дыхание чуть щекочет кожу. — Лидия, — мужчина ловит руку девушки, чуть сжимая тонкие пальчики. — Ты как здесь? — Попрощаться… — ответ в самые губы. Девятый — вкус каких-то ярких и совершенно дурацких фруктов. Сладко… Но это не та приятная сладость. Приторная какая-то, не настоящая… А вот лёгкая горечь, что жжет самый кончик языка — реальность… — Прощай, — поцелуй прерывается резко и быстро, словно бы и не было ничего. Руки барабанщика сжимают талию девушки, комкают и мнут тонкую ткань белого платья, притягивают ближе, не желая отпускать. Ладошки девушки сжимают плечи мужчины, скользят до запястий, давят, прося отпустить. Снейк только сейчас замечает отсутствие привычных тёмных тонов в одежде. Платье — белое. Слишком красивое. Слишком лёгкое для этой осени. Слишком громко и ясно говорящее… — Удачи, — он понимает. Невозможно такое не понять… Он все слишком хорошо понимает. И отпускает… Ноябрь надвигается морозом, слякотью, снегом и жуткими ветрами. Неумолимо и яростно, словно огромное жестокое войско зимы наступало на мир, атакуя не привычно любимым снегом и яркими эмоциями, а самым ненавистным и противным, желая сломить, подчинить, растоптать. А он уже давно чувствует себя поверженным. Виду не подает, играет умело — или просто научился держаться?.. Главное, что выглядит, улыбается и живёт как раньше, как всегда. Словно и не было этой девочки, этих проклятых девяти поцелуев. Всего девять, хотя и было их много больше, но именно девять имеют хоть какой-то смысл… «Дойдёшь до десяти — сообщи!» Фраза, брошенная ей на прощание в тот вечер, иногда всплывает в голове, бьёт так, что палочки из рук валятся и ритм сбивается… Права она — дурак он. Питер встречает привычным ветром и влажностью, заставляя плотнее закутаться в пальто и поспешить к автобусу. Долгожданное тепло позволяет расслабиться, и можно спокойно закрыть глаза… К этому даже, пожалуй, можно привыкнуть: к ссорам с Яной, к косым сочувствующим взглядам Глеба и Валеры, к слегка осуждающему, но всё равно какому-то до странности понимающему от Стаси и обеспокоенно-ободряющему от Тани; к постоянным мыслям об одном человеке и вынужденной игре… Ко всему можно привыкнуть. Ко всему… «Как-то сопливо выходит.» Снова она права… Он же в мальчишку сопливого, в романтика превратился. Стыдно даже как-то перед ней, перед самим собой… Клуб. Концерт. Драйв. Адреналин… Кайф по венам. И мысли больше не бьют по мозгам, и жизнь, кажется, возвращается на круги своя. Чувства и ощущения, по крайней мере, именно такие… А потом всё снова катится в тартарары. Она ловит его у чёрного входа. Подходит одна, после основной толпы фанатов. Спокойная, тихая, в неизменных тёмных очках, в которых сейчас нет совершенно никакой нужды, тёмном тёплом пальто и шапке. Белые волосы разметались по плечам и спине, словно бы светясь в питерской ночи. Проводит руками по плечам, поправляет ворот пальто… Словно бы и не было ничего, не было белого платья, не было тихого «прощай…» Ничего… — Привет, — звучит как-то виновато, голос простужен, а вид пришибленный. — Спасибо за концерт, — в глаза не смотрит, голову опускает всё ниже. Понимает всё без слов… И просто разворачивается и уходит. Конец без нового начала. — Даже не пойдёшь за ней? — Глеб тенью возник рядом, закуривая и напряженно вглядываясь в удаляющуюся фигурку. — Нет. Меня вроде отпускать уже начало. Скоро совсем пройдет, — устало выдохнул барабанщик. — Дурак ты, Дима, — Самойлов выпустил дым и продолжил, — Тебя отпустило, потому что она тут с самого чека вертится. Со всеми уже поболтать успела, мимо тебя несколько раз проскользнуть умудрилась, — затяжка — выдох. — Сам же мне спьяну рассказывал, что у тебя с ней, как ты её чувствуешь, понимаешь без слов, как тебе, блядь, с ней хорошо… Дурачок ты, Дима. Не отпустило тебя ни фига, а так, полегчало просто, — Глеб тяжело вздохнул, выкидывая окурок в стоящую рядом урну. — Завтра по новой начнется, хуже даже… — Ты когда философом заделался? — Хакимов скептически выгнув бровь, посмотрел на фронтмена. — Да так, накатило что-то. Когда её увидел сегодня, проникся даже переживаниями, — мужчина криво усмехнулся. — Иди, мирись и заканчивай уже ерунду пороть и лажать, достало! — выплюнул последние слова и ушёл. «Аврора» прекрасна в ночных огнях. Светится, мигает, отражаясь в темной воде мириадами разноцветных искорок и бликов. За почти месяц в этом городе она не разучилась радоваться и наслаждаться его красотой. Только больше влюблялась в него. Только сильнее любила Снейка. Странно, что чувства не отпускают на расстоянии, а лишь крепнут, становятся сильнее, всё глубже забираясь под кожу… — Романтика, видимо, на самом деле умирает долго, — выдох в пустоту. — В этом городе каждый второй — романтик, — знакомый голос заставляет вздрогнуть и резко обернуться. Мужчина пристраивается рядом, опираясь руками на каменный парапет набережной, глубоко вдыхает питерский воздух. — Не люблю я её. Сопливая, непонятная, вечно страдающая и умирающая в самый неподходящий момент, — девушка развернулась лицом к Неве, вглядываясь в огни Охты и Петровской стороны. — Раньше, любила, ждала, хотела. Грезила, как все маленькие и глупые девочки… А потом поняла, что её нет вовсе или она сдыхает слишком рано… — Иногда романтика живёт долго. Засыпает, просыпается, но не умирает. Ты так не думаешь? — Вам это только кажется. — Вам? — Мы на брудершафт не пили с Вами, так что… — Лидия улыбается, как-то неопределённо взмахнув руками. — После твоего прощания я думал, что она наконец умерла. Как, кстати, всё прошло? — Я сбежала в аэропорт с собственной свадьбы… — девушка опустила голову. — И вот, до сих пор бегу, по инерции. Аэропорт, квартира, отель, вокзал. Я уже месяц здесь живу, боюсь возвращаться обратно… Бегу от всего. От себя, от тебя, от мира… — Ты думаешь, что побег — лучшее решение? — Любовь из жалости, перешедшая в боязнь обидеть человека — лучше? — Нет… — мужчина тяжело вздыхает, обнимает девушку за плечи, притягивает ближе к себе. — А так? — Лучше. Даже слишком, — Лидия опускает голову на плечо Хакимова, кончиками пальцев касается мужской ладони. — Дим, можно так насовсем оставить? — А если будет лучше? — Вечно гнаться за чем-то большим — нечего не получить… Хотя, если с тобой, то можно. — Только со мной? Потом ведь надоест. — Ты ворчишь, как моя кошка, когда я её тискаю. — У тебя дар убивать романтику! — рассмеялся мужчина, наклоняясь ближе к девушке. — Мне это нравится. Лидия чуть улыбнулась в ответ и прижалась губами к губам Снейка, легко и ненавязчиво, обжигая лёгким мятным холодком, завлекая сладковатым фруктовым послевкусием. Дима чуть улыбается и углубляет поцелуй. Жадно, жарко, страстно, остро, до боли в припухших прокушенных губах. — Десять! — Дурак…