This is the story that time forgot. And though some names have been changed, Some names, some names have not.
Осторожно и медленно, словно с хрупкой глиной: одно прикосновение и красные ниточки растекаются по поверхности, как узоры на морозном окне, смешиваются с густой темнотой и наполняют тонким ароматом соли и отчаяния затхлую комнатку из полиэтилена. Они лишь слегка перечерчивают холст, едва касаются намеченных линий, но это уже экстаз. Триумф, окрыление, слава. Ты замираешь и улыбаешься, вглядываясь в очаровательные черты своего произведения, полный надежд на успех и чувства прекрасного. В твоих жилах течет детский восторг, адреналин и коньяк. Совсем чуть-чуть, ради удовольствия, эстетического счастья. Ведь наша рука должна быть тверда и идеально точна, чтобы создать нечто невероятное, невиданное и одухотворяющее. Мы должны быть мастерами своего дела. Там где смешиваются нежно-персиковый и воодушевляющий алый, уже начат новый штрих, новый металлически-холодный вмешивается в спектр невообразимых чувств, впивается в палитру, словно голодный зверь, и проводит еще одну божественно прекрасную линию. Это уже искусство, а ты художник. Творец и его произведение. Поэт и его муза. Убийца и его жертва. О, этот трепет, этот страх наполняют музыкой все твое естество. Тебе хочется вальсировать по комнате, а мне хочется петь. Эти крики, эти всхлипы, эти мольбы и молитвы. Сделав еще один осторожный надрез, ты останавливаешься и затаиваешь дыхание, с восторгом в глазах ловя каждый вдох и выдох твоей картины. Аккуратно ловишь ее запястье, считаешь пульс, впитываешь в себя ужас в ее зрачках, смакуешь как дорогое вино, и захлебываешься в ее несказанном море ненависти, идущем волнами от горячего тела. Наше искусство особенное, оно настоящее, оно живое, оно изумительно и неповторимо. Мы создаем любовь, мы создаем красоту. Мы создаем истину во плоти. Тонкая прозрачная дорожка пересекает наш идеальный холст. Это слезы, - подсказываю я, но ты не помнишь, что это такое. Ты был на пике вдохновения, ты был у самого края бездны, когда краски смазались и потекли. Внезапно злоба наполняет твою душу едким удушающим газом праведного гнева. Она портит твой шедевр. Она заслужила наказание. Ярость пульсирует на уровне висков, ты чувствуешь это, мы чувствуем это. До чего же все они непонимающие. До чего же все они мелочные. Никто нас не может оценить, никто не может понять наши с тобой шедевры. И за это она должна заплатить.Tune in every night at six o’clock You can open up a magic box and see me there. Ready or not, here I come, I’m free, Yeah.
Удар. Наша кукла лишь мотнула головой и всхлипнула снова. Пощечина, резкая и болезненная, оставляет светло-красное пятно на щеке твоей картины... Ярость отступает, откатывает и затихает. Это озарение. Светлый, ну конечно! Это именно то, что тебе нужно! Что нам нужно. И ты подпрыгиваешь от радости, ты словно паришь над этим чахлым городом. Ты Архимед, а это яблоко, свалившееся, как благословение богов, на твою голову. Ты поражен, как это было просто, как это было важно и… делаешь еще один точный удар по другой щеке. Картина дергается и затихает, сотрясаясь от безмолвных рыданий. Да, теперь идеально, теперь пора браться за главное. Ты отходишь в сторону, оглядываешь издалека свое произведение. Легкие надрезы и участки голого мяса с вырезанной кожей складываются в восхитительную маску боли и красоты. Обрамленные сетью легких порезов глаза широко распахнуты – они почти лишены век, а кровавые ресницы вырезаны по контурам эти прекрасных маленьких улыбчивых морщинок на юной плоти. Кое-где открытые переломы и чудесный букет свежих спилов костей и рваных ран в районе ребер. Жаль, что ты в порыве страсти выстриг и вырезал почти все ее волосы. Ну, ничего, мы с тобой дадим ей другие. Идеальной длины и цвета.I got so many names, Let Lucifer Longtail suffice, So many faces, so many devices in the Sweet smile of the talk-show host To the suicide celebrity ghost.
Ты касаешься пальцами капельницы, осторожно проворачиваешь вентиль, пропускающий морфин в ее кровь. Мы же не хотим, чтобы она умерла. Нам нужны только живые картины. Нам нужен ее голос и ее непередаваемая боль. И ты это знаешь. Но ты затеваешь опасную игру, решаешь приступить к главному блюду. Еще слишком рано вскрывать наш подарок, но тебе плевать. И разве я посмею остановить тебя, когда мы на пороге ярчайшего художественного открытия? На стол ложатся более массивные инструменты, ты готов начать. Ты в предвкушении, ты дрожишь от этого бесконечного азарта, но я успокаиваю твои нервы, временно беря контроль над нашим телом. Тебе нужно остыть. Тебе нужно трезво оценить свое творение и сделать все профессионально точно. Ты ведь понимаешь, о чем я? Ты делаешь вдох и выдох, фокусируешь наш взгляд на инструментах, как сигнал к действию. Ты киваешь, и я отпускаю наши руки. Три правила идеальной картины: максимальная стерильность, хирургическая точность и бескрайнее спокойствие – гармония души и разума. Таковы условия творчества, которые мы обязаны соблюдать. Перчатки – это не слишком удобно в нашем деле, но нам нельзя оставлять следов. Ты прощупываешь рукоять нужного ножа. Это выбор превосходной кисточки, это подбор идеального тона туши. Мы слышим слабый плач за спиной и улыбаемся. Ничто не греет так наше самолюбие, нашу гордость творца, как картина, преисполненная истинными чувствами. Теми, что подарили ей мы. Кожу живота рассекает словно масло наточенное до предела лезвие. Красные потоки врываются в комнату, витиеватыми реками скользят по разгоряченному телу, расплываются бордовыми кляксами на белом полу. Ты аккуратно извлекаешь длинные кольца внутренностей и протягиваешь их сантиметр за сантиметром к голове картины. А вот и обещанные волосы. Как же она теперь прекрасна, в этот миг, когда от бесконечного ужаса расширяются ее чудесные зрачки. Она словно русалка… Но, подожди, русалкам свойственен другой тон кожи. Ей подойдет мертвенно-бледный, партнер.Adore, adore. Bow down before. Bow down before. Adore, adore. A star is born, you start to fall Down on your knees And adore me.
- Ты станешь еще прекрасней, моя любовь, - напеваешь ты, мурлыкаешь, как домашний кот, и искренняя улыбка озаряет наше лицо. Вентиль поворачивается снова на этот раз в обратную сторону. До упора. Ты осторожно вынимаешь иглу из ее вены и хихикаешь, словно развратная девица, шепчешь что-то о любви до гроба. Да, в этот момент мы влюблены. Смертельно влюблены в нашу красоту. Мы отходим и, затаив дыхание, наблюдаем за тем, как сотрясает и бьет в истерике наше идеальное тело, как возвышенные чувства проникают в каждую его клеточку. Как алые разводы стекают по полиэтиленовым стенкам, скапливаются в прозрачных ложбинках. Как белые развороченные кости движутся, словно танцуют под восхитительную симфонию криков и воплей. И как наша картина становится красно-белой с легкой синевой и идеально холодной. Последняя судорога искажает изрезанное лицо нашей жертвы. Она была всего лишь милой смертной девушкой еще пару часов назад, но теперь она богиня. И ты назовешь ее, свою картину «Ундина»… Ведь она воистину завладела тобой, очаровала песней своего отчаяния и ненависти, завладела нашим сердцем в этот миг неминуемой смерти. Как жаль, что она не могла быть такой прекрасной при жизни. Мы отворачиваемся в расстройстве, и соленая вода стекает теперь уже по нашим щекам. Ведь никто никогда не узнает о нашем произведении, никто никогда не увидит его. Никто никогда не восхитится нашей профессиональной работой, нашим искусством. Всхлипнув, ты вытираешь рукавом глаза и кладешь отпиленные руку и грудь девушки в полиэтиленовый мешок. Едва остывшее тело, свой шедевр ты осторожно, словно новобрачную, берешь на руки и, с тяжелым сердцем, опускаешь на дно того же мешка. Пора сворачиваться, и тебе жаль, что все заканчивается так трагично для тебя и твоей картины. И, увы, так происходит каждый раз. Слишком тяжело быть настоящим художником. Шуршат пакеты, позвякивают ножи, хлюпает кровь под ногами, перешептываются другие наши воплощения – все это звуки прощания, звуки тоски и печали, лиловые и тяжелые, пожирающие все твое естество изнутри. Они отдаются в твоем разуме, вибрируют и вызывают нудную головную боль, заглушающую в тебе это ликование от очередного убийства. Если бы только можно было как-то оттягивать такие моменты… Моменты, когда гаснут последние искры души в превосходных женских глазах; как-то по-особенному фиксировать в памяти это поистине невероятное, восхитительное чувство. Неожиданно ты вспоминаешь нечто важное, и бросаешь все, лихорадочно ищешь пакет с нашей картиной. Конечно, трофей. Ты, действительно, любишь своих чудесных жертв, но оставить себе их целиком ты не можешь, по странной иронии судьбы – нас могут наказать за наше искусство… И потому мы ведем собственную неповторимую коллекцию из глазных яблок: карие, голубые, индиговые, изумрудные, ореховые… На этот раз ты аккуратно вырезаешь карманным ножиком правый, медово-желтый. Какой завораживающий цвет у нашей волшебной ундины. Последние приготовления. Помещение старого хранилища на берегу моря опустело, грустно скрипит под порывами сильного ветра. Гудит и ноет, отдается эхом каждый наш шаг, отдаляющийся от священного алтаря творчества. Грохот двери и скрипы старых замков. Ты порядочный убийца: всегда убираешь за собой, оставляя на месте преступления лишь кисти рук с непременно срезанными подушечками пальцев. Ведь им незачем знать, кто был нашей гостьей в эту ночь. Впрочем, как и во все последующие. Поцелуй на прощание: ты едва касаешься губами ее бледно-синих очертаний с сетью бордовых разводов, распустившихся по всему лицу, словно бутоны алых роз. Ты расстаешься с ней навсегда: русалкам место в просторах океана, а не на суше. Влекомая мощным ледяным течением, она опускается в безжизненное пространство мутно-зеленой бездны. А ты резко разворачиваешься на носках дорогих ботинок, прячешь руки в карманы. Холодно. Пора уходить. Грядет рассвет, и нам, художникам ночи, тут больше нечем поживиться.