Усталость, пари и дрема

       Фил чувствует себя разбито уже который день. Второй или третий. Может, дольше. Ричардс не совсем уверен, хотя вроде и высыпается теперь по-человечески. Купитман исполняет данное обещание и на ночные дежурства не оставляет принципиально. Но спать всё равно получается из рук вон плохо. Он то и дело мерзнет и кутается в толстенное одеяло, которое Глеб привёз от Анастасии Константиновны. Привёз, конечно, для себя, но с каких пор Романенко бывает холодно в его-то постели? Ну вот и сам Глеб считает, что почти не бывает. А ещё Глеб считает, что так мёрзнуть ненормально, и ему стоит провериться. Фил же подумывает о психоаналитике, но отказывается от этой идеи ещё в начале её формирования, потому что свежа ещё в памяти история с Гитлером, а то, что мучает Ричардса… Станет той ещё сенсацией в больнице, сомнений нет никаких.        Мучает долго. Около двух лет. А может, ещё с начала интернатуры, Ричардс как-то не отслеживал. И в голове картавый противный голос напоминает ему о поразительной безалаберности. И Фил качает головой, заполняя карту для этого нового интерна, даже толком не запомнив его имени. Достаточно и того, что он поразительно раздражающ — почему на этом месте его мысли слегка скартавили? — в своих попытках подмазаться ко всем, забывая о нормах, принципах и элементарной совести.        И почему Фил ещё и помогает ему?.. Может, потому что его внутренний голос — да что же он так отчаянно картавит в последнее время?! — напоминает ему о том, что ему «намекнули» о том, что он деградирует? И вот он второй вечер подряд лезет из кожи вон, чтобы доказать, что он профессионал. Себе или Быкову — уже не суть. Ему просто физически необходимо доказать, что он лучше этого блондинистого недоразумения. От этой мысли в руке почти ломается карандаш, а к горлу подступает тошнота, обжигая внутренности кислотой. Нет. Они ведь даже рядом не стоят! Не стоят же?..        Это сомнение нужно отогнать сразу, но воображение уже рисует в голове сочную картину ночной ординаторской, желтоватый свет настольной лампы, две чашки недопитого кофе и чуть поскрипывающий диван. Тот самый, что видал выкрутасы и похлестче, но самому Филу виднеются сейчас два любовника — совсем ещё молодой, чуть скованный собственной робостью, а над ним — взрослый опытный любовник с сильными и исключительно умелыми руками и… не только ими. Движения любовников синхронны и неторопливы. А зачем? В их распоряжении вся ночь и запертый на ключ кабинет. И лишь светлые волосы юноши заставляют американца вздрогнуть и вынырнуть из своих мыслей, брезгливо поморщившись. Нет. Это уже откровенный перебор.        Филу хочется биться головой о стол. И он это делает с превеликим удовольствием. Долбится лбом о столешницу, сопровождая это крепким мультиязычным словцом.        Американец искренне ненавидит всех. Интерна за его тупизну, себя за то, что имел глупость повестись. И Быкова… неважно, за что.        Выдохнувшись и, кажется, набив шишку, Фил обессиленно кладёт голову прямо поверх листов, прикрывает глаза. Он слишком устал. Вымотался морально и физически, а потому не прогоняет негу, постепенно овладевающую телом.        Кажется, он задремывает прямо так, устроившись на столе, повиснув безвольной марионеткой. И ему чудятся тихие шаги и чуткие пальцы, перебирающие волосы на его затылке. И сил вырваться из полусна просто нет. Да и не хочется, чтобы он заканчивался.        — Эх ты, чудо заморское…        Голос, прозвучавший у него над ухом, заставляет Ричардса подпрыгнуть и распахнуть глаза.        В кабинете пусто.        С губ сорвался обессиленный стон. Так за что он там ненавидит Быкова? Да просто за то, что он Быков, тут как бы и пояснений не требуется.