Дар Ночи

* * *

Улицы заволокло ночным мраком, не дающим разглядеть ничего, кроме очертаний крыш и медлительно плавающих над спящим городом облаков. Уже перевалило за полночь, Париж, казалось, был безлюдным и пугающе тихим, не населенным ни единой душой. Только мерцающие уличные фонари да периодически включаемый свет в окнах запустелых домов развеивали это впечатление. В одном из домов на самом верхнем этаже горело одинокое оконце, в котором виднелся силуэт мужской фигуры. Могло показаться, что это статуя — настолько стоящий был неподвижен. Его глаза устремились вдаль, наблюдая, как обрамлённое облаками ночное светило неторопливо льет свой свет на сладко спящий город, придавая ему зловещий блеклый оттенок. — Луи. Ответа не последовало. — Луи! Мужчина медленно повернулся вполоборота, так, что в свете луны стал виден удивительно тонкий, четко очерченный профиль. Глаза Луи были направлены теперь не в уличную тьму, а в слабо освещенный угол крохотной комнатки. — Луи, друг мой, прошу тебя, произнеси хоть слово! — умоляюще пропел своим мелодичным голосом Арман, четырехсотлетний вампир, считающий себя самым старым из ныне существующих. Но правда ли это, его давний компаньон, Луи, так толком и не знал. После смерти Лестата, вампира Старого света, хранившего все древние тайны наиболее могущественных вампирских кланов, Луи не мог ничего разузнать о прошлом Армана, утаивавшего свое происхождение и истинный возраст. — Эх, мой милый Луи… Сколько лет прошло с тех пор, как тебе был дарован чудесный дар бессмертия! Но ты до сих пор лелеешь сострадание и даже любовь к этим пресмыкающимся червякам, заполнившим своим смрадом всю Землю… Я бы на твоем… — Прекрати. Не забывай о том, что ты тоже когда-то был человеком, — прервал его Луи, обращая свой взор обратно к ночной царице. Такой резкости Арман не ожидал от своего извечно покладистого друга. Он мигом посерьезнел. — Да, верно. Я был человеком. Но ключевое слово здесь не «человек», а «был». Луи раздраженно склонил голову набок. — Если бы ты родился вампиром, твои уничижительные высказывания о «червяках» звучали бы более оправдано. — Мы уже обсуждали с тобой это, мой друг. Каждому из нас был предоставлен выбор, и я сделал правильный. Я переродился. Нет нужды говорить тебе об этом, ибо тебе прекрасно известно, что твоё настоящее навсегда стерло твоё прошлое во всем твоем существе. Ты — по совместительству корень всех зол и источник прекрасного, каратель и милующий, вершитель многих судеб и поддающийся собственной фортуне страдалец, горюющий о падении нравов парижского общества. Этих качеств обычный человечишка лишен. — Это не так. Тяжело выдохнув, Арман вскинул брови-дуги и встал, оперевшись длинной, невероятно белой рукой о круглый старинный стол. Луи почувствовал движение за спиной и повернулся всем туловищем, рефлекторно подавшись назад. В последующие несколько секунд в этом вязком полумраке, насквозь пропахшем засохшей кровью с едва уловимой примесью отборного французского вина, имела место самая что ни на есть жестокая дуэль. Искромётные глаза обоих скрестились, потоки энергии то рушились о непробиваемую психологическую стену, выстраиваемую оппонентом, то, всё-таки проникая вглубь сознания другого, обнажали все самые потаенные уголки его души. Но, дойдя до определенной границы собственных ментальных исследований, они вдруг обрывались. Потеряв контакт, прожигающий душу взгляд пытался заново проникнуть в незримые просторы мыслей, недоступные простому глазу. И так по кругу, пока… — Я знаю, что тебе нужно. Внезапный сиплый голос Армана не сотряс мёртвую тишину комнаты, а только дополнил общую картину погруженного в экстаз далекого от реальности небольшого пространства, в котором не было места жизни, и, тем не менее, в котором эта жизнь почему-то норовила появиться. — Только не с тобой. Ты подчас проявляешь излишнюю жестокость, а это, знаешь ли, неэстетично. Арман ухмыльнулся. — Узнаю вкусы Лестата. Только для него убийство могло выглядеть отдельным видом поэтического выражения мысли. — Зато ты — любитель кровавых зрелищ. Впрочем, это в тебе заложено. Ты весь состоишь из этой жестокости, кипучей ненависти. Ты будто бы мстишь за непоправимый урон, нанесенный ранними христианами-варварами Александрийской библиотеке. Для тебя все люди — варвары, готовые уничтожить любые достояния, дарованные им по великой благости богов. Но ты сам не заметил, как им уподобился, стал таким же, Арман. Арман недовольно фыркнул. — Хватит притворяться добродетелем, Луи. Ты голоден, давно не питался. Это видно по тому, с какой пылкостью ты пытаешься защитить права этих жалких существ. Ты сам вполне осознаешь монстра внутри себя, но не признаешь это только из-за своей слабости. От себя не убежишь, Луи. Луи отвел взгляд. Его очередное поражение не расстроило его, нет, он только призадумался. А потом вдруг резко повернул бледный лик к Арману. Его глаза вспыхнули безумным огоньком. — Любите ли вы оркестровую музыку, monsieur*? Глаза Армана заинтересовано блеснули. — Разумеется. — Жестокость ведь тоже может быть подана как искусство, если правильно подобрать антураж, верно? Луи достал из кармана потертую брошюру, на которой было написано название местного оркестрового зала, самого большого в этой части города. Он протянул её Арману, после чего их глаза снова встретились, обмениваясь понимающими взглядами.