Мертвое море

Удар. Это бьётся сердце грешника. Оно напоминает по консистенции содрогающийся чернильный и вязкий кусок гротеска. Оно бьётся только тогда, когда Исайя сплевывает алые сгустки крови, расползающиеся кружевными узорами по почернившимся могилам, только тогда, когда Исайя целует заледенелые сухие уста, и мелко дрожит в озабоченном помешательстве. А ведь тебе никто никогда не отвечал с таким остервенением, с такой болью, с таким страхом к одиночесту, настолько беспрестанно, что заглядывая в безумие янтарных бездн, ты видишь себя, в ужасе разглядывающего свою ментальную сущность. И ужас бытия гложет слизистую твоих глаз, из них вытекает жидкая ночь, блики созвездиями мерцают на её фоне, а ты вспоминаешь прошлое, своего отца, те конвульсии души и тела, что сломали тебя. А ты ещё так молод, и юность могла бы пустить тебя в легкомысленный пляс, но твоё море лишь тихо дышит болью, и ты гниешь и черпаешь познания бессмертия, рассыпаясь в прах. И пока ты качаешься на качелях своей стабильности, Исайя целует твои иссиня - холодные перепутья вен, по которым размеренно движется агатовый яд. Шрамы на запястьях сливаются воедино с голубыми ветками жилок, ты позволил себе оставить их ещё со времён своей жизни, в качестве едкого напоминания о терзаниях. Тебя гнетет нежизнь, и ты в ней истлеваешь. Ещё с тех времён ты дал себе слово не отвлекаться на чувствах, принять безотрадную пустую смерть, что ты влачишь у себя за спиной, чтобы обрести познания о высшем, у тебя столько времени, чтобы все осмыслить. Но не у Исайи... Он потрепался похуже тебя. Он умирает. И когда его уста соприкасаются с твоими, ты не ощущаешь чувств любви или страсти, тебе на это все давно уже наплевать, он будит в тебе отчаяние и боль, что клокочит кипящей желчью, и ты любишь это чувство, оно почти человеческое, оно дребезжит в тебе, и ты блаженно прикрываешь глаза, потому что чувствовать боль, намного приятней, чем не чувствовать ничего.

Исайя единственный, кто способен взбудоражить тебя, поджечь твой внутренний мир, заставить дрожать тебя в дикой лихорадке. Агонизирующие бабочки разрывают разлагающуюся плоть. И вы гуляете по кладбищу, и ваши волосы танцуют в сухом воздушном ветру, переплетаясь и связываясь друг с другом, ведь вы так близко... И ты смотришь сквозь серебро его волос, где отражаются матовые блики кровавого заката, такого же кровавого, что и твой голос, когда Исайя вдалбливает твоё тело в кровать. Нет, ты не чувствуешь экстаза или сладкого веяния, ты просто вопишь во все горло, потому что тебе безумно хочется выплеснуть свою необузданную накопленную исступленность, которая до нервного срыва все эти века давила на стенки твоего хаотичного разума. Тебе так нравится кричать, а Исайя... Исайя просто распробовал специфику мертвого ледяного тела, что благоухает сладкой болью. Исайя замаливает свои пороки со смиренным раскаянием, и при каждой одухотворенной слезливой исповеди обещает богу разобщить свою связь с Варгеном. Но это невозможно, и он это знает, но продолжает надееться, что когда-нибудь перестанет делить ложе и душу с мертвым некромантом. Вглядываясь в сеточку морщинок, собирающихся возле уголков губ, ты шепчешь с неким отрешением и апатией, что пора ему зарываться под землю, дышать через песок и гнилые кости, сам заливаясь смолянистыми струйками, грубо и смазанно стирая их с лица рукавом. Ты так бесповоротно сгнил, раскалываясь в труху, распахивая вороньи крылья, твоя трупная жидкость сочится и стекает по всему телу глубоким темно-аспидным соком, ты захлебываешься в этой тьме обволакивающей тебя чёрным саваном, ты топишь в ней Исайю. И ты так мечтаешь все спалить к чертям и ночевать на выжженной земле с тем, кто тает в объятьях смерти. Ты обовьешь его своими плетьми, и вы будете прислушиваться ко сну вселенной, накрываясь тенью могильной плиты. В ядовитом дыму, игнорируя мир и угли, что рассыпались у вас под ногами, вы кружите вокруг вселенной, и возможно, даже слабые улыбки трогают ваши измученные лица.

Исайя с выжженым крестом на сердце, захватывает в жаркий плен губы твои, из пасти льется мертвое море, попадая ему в рот, и он теряет рассудок, глотая соленые смолянистые сгустки. Оно поглощает его изнутри, обрызгивая волнами сердце. И Исайя вдруг осознает, что любит его боль, его глухое мертвое море. Человек и труп. Один до тошноты брезгует и обожает, другой же беспробудно равнодушен. Они лежат в вырытой яме на кладбище, вглядываясь в созвездия родинок на непомерном теле небесной пучины...