Молодые волки

Пролог Они шли через площадь - красивые, высокие, в кожаных куртках - и проходящие мимо девушки оглядывались на них, непроизвольно задерживая взгляд, вздыхая с завистью: встречаться бы с такими, быть их любимыми женщинами, просыпаться с ними в смятой постели, идти с ними в обнимку, рука на талии, прижиматься к теплому боку, целовать их в щеку по утрам, в сухие горячие губы. Любить таких сложно, больно и нервно, но, господи, как это сладко - лететь на заднем сиденье мотоцикла, крепко обнимая руками, чувствовать крепкое, гибкое тело под своими ладонями, под тонкой хлопковой футболкой. Как это желанно, жарко, почти до смерти - заниматься с ними любовью, ловить дыхание с ароматом хорошего алкоголя, выгибаться под ними, скользя руками по мокрой от пота горячей спине. Они шли через площадь, и проходящие мимо девушки оглядывались на них, непроизвольно задерживая взгляд, чтобы потом писать друг другу торопливые смс, обмениваться короткими: ты видела их? Видела? Какие они… Эх, ну живет же кто-то с ними, спит с ними, кто-то же любит их - таких. Имена всех их женщин знали наизусть, чтобы помнить, кому завидовать, кого ненавидеть, на кого обрушивать импровизированные проклятия. И больше всех, конечно, ненавидели Николь, высокую, светловолосую, с русалочьим смехом Николь - того и гляди, затянет в трясину. Николь была женщиной Эрнеста. А Эрнеста хотели все. Всем новым студенткам, всем юным восемнадцатилетним дурочкам показывали его, как местную достопримечательность. Смотри, мол, ему двадцать три, он ведет местное радио, и под звуки его голоса засыпают все те, кто хотел бы засыпать в его постели. Он пишет статьи в серьезные журналы, изредка, под настроение - эти выпуски раскупают, как горячие пирожки. Он гоняет на мотоцикле по городу со своей компанией, своей бандой, рыцарями короля Артура - и каждая жаждет быть его Гвиневрой. Смотри, в каждом университете, в каждом маленьком мирке должна быть своя звезда, у нас - он. Смотри, но не трогай. Они шли через площадь к дверям университета, словно рок-группа, популярный бойз-бэнд, разговаривали, смеялись, размахивали руками, курили свои крепкие сигареты, в упор не замечая жадных взглядов, обращенных на них. Они шли - такие живые, настоящие, молодые человеческие боги, и мир расстилался перед ними красной ковровой дорожкой, голливудской аллеей звезд. -1- - Привет всем, вы на волне радио Smoke, и с вами, как обычно я – Эрнест Готт, ваш проводник в мир божественной музыки и трепещущих, как свежепойманная рыба, новостей. Некоторые считают меня проводником в Ад, не знаю уж, почему, но если вдруг вы – Данте Алигьери, то – добро пожаловать на первый круг, и сегодня вас сопровождаю не только я, но и нетленные Muse… Поехали! Щелчок тумблера. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Эрнест облизнул губы, откинулся на спинку кресла и поправил наушники. Голос Мэттью Беллами дрелью вгрызался через уши прямо в мозг. Еще два куплета, с добрый десяток аккордов – и щелчок тумблера переключит радио на прямой эфир, переключит Эрнеста на режим клоуна, диджея, вертлявого черта, мудака, которого мужская половина университета мечтает убить, а женская – изощренно трахнуть. Но пока что Мэттью справлялся за него. Пока он пел – сердце продолжало биться размеренно, вдохи и выдохи повторялись с непривычной периодичностью, губы пересыхали реже на доли секунды, и это – уже победа над гребаной реальностью. Щелчок тумблера. Вдох. - Ну что, все успели насладиться божественным? Кто не кончил – я не виноват, повторения исключены, особенно в этом прекрасном ноябре, когда природа умирает, а студенты начинают готовиться к смерти от рук особенно зверских преподавателей. Впрочем, я не видел в последние недели среди опостылевших физиономий наших пр-р-офессоров интеллектуального лица мистера Миккельсена, и это дает мне право надеяться, что во время этой сессии меня не съедят. Не сегодня. И пока вы ожидаете своей очереди быть съеденными и переваренными нашей системой высшего образования, наслаждайтесь процессом вместе с Хансом Циммером и его гениальным саундтреком к «Темному рыцарю». Щелчок тумблера. Вдох. Выдох. Многие считают, что профессия журналиста, репортера и – упаси господи – радиоведущего, это сродни прилюдной мастурбации, церебральный секс с самим собой, кровоточащие мозоли на потных ладошках самоиронии. К дьяволу мастурбацию, самоиронию, иронию и чувство юмора до кучи. Радиоведущий – это маска, которая прирастает к коже за считанные секунды, отвратительный клоунский оскал. Радуйтесь, любимые наши радиослушатели, сегодня и ежедневно, на арене единственная и неповторимая звезда – домашний медведь Эрнестино. Он вам сейчас спляшет и тогда вы сможете угостить его конфеткой. А если не спляшет – получит кнутом по заднице. Щелчок тумблера. Вдох. - Никогда не мог определиться – кем я больше хочу быть? Бэтмен, вроде как, благороднее. С другой стороны, Хит Леджер куда сексуальнее, особенно если с Оскаром и посмертно. Вы можете присылать свои предложения в чат на сайте нашей радиостанции, и, возможно, именно ваш голос поможет мне решить диллему всей моей никчемной жизни. Эрнест умел говорить вот так – быстро, четко и весело, не открывая глаз, улыбаясь насмешливо, закинув ногу на ногу. Преподаватели говорили – большой талант, светлая голова, столько возможных дорог, обеспеченное будущее. Эрнест думал – а не пойти ли вам всем, далеко и надолго. Он любил свою профессию так, как любят женщин или умерших - самозабвенно и не требуя ничего взамен, с каким-то мазохистским упоением, эта любовь проела его насквозь, до костей и копошилась где-то под ребрами. Так действительно любить бы женщину – но своих женщин Эрнест любил только в постели, в те минуты, когда у них не было ни личности, ни лица, а только лишь раздвинутые бедра и хрупкое женское вещественное тепло, которым они готовы поделиться со страждущим. Он хотел бы, пожалуй, любить сильнее и настоящее, чтобы женская плоть не оставалась единственным символом великого чувства. Но у всех его женщин все еще не хватало лица. *** В пабе было шумно, пьяно и весело, за барной стойкой звенели бокалы, пиво лилось бурной горной рекой. Они сидели на продавленном кожаном диване, лениво вслушиваясь в звуки музыки, аккорды дешевого студенческого рока, который короткими отрывками доносился от импровизированной сцены в центре зала. Тощий, как вобла, солист с подведенными черным карандашом глазами и лохматыми патлами нервно дергался у микрофонной стойки, уныло подвывая в микрофон. Эрнест сидел, откинувшись на мягкую спинку дивана, Николь прижималась к нему с левого бока, цепко держала за локоть, что-то сладко мурчала в висок, была уже подвыпившая, а потому - особенно нежная. Она была, по большому-то счету, хорошая девчонка, эта Николь, самая сообразительная из тех, что вертелись вокруг и мельтешили перед глазами. Она была не дура и делала потрясающий минет - в глазах Эрнеста этих достоинств было вполне достаточно, чтобы встречаться с ней аж целых три месяца. - Ты был хорош в последнем эфире, - заметил Томас, присасываясь к темной бутылке с пивом и вытирая губы, - вся эта хрень, про Бэтмена и Хита Леджера, все такое… Очень круто, чувак. Серьезно. Томас влился в их компанию меньше года назад и иногда, казалось, все еще нервничал, боялся сказать что-нибудь не то, боялся, что его выкинут, выбросят, как мусор, забудут о нем через пару минут. Боялся совершенно беспочвенно, к слову, Эрнест уже прикипел к нему. Тем более, что с Томасом можно было поболтать про музыку, он отлично разбирался в новых веяниях, его двоюродный брат держал магазин виниловых пластинок где-то под Лондоном. В кино, впрочем, не разбирался ни на грош. Ему что Бэтмен, что Тони Старк - одно дерьмо супергеройское. В чем-то он, несомненно, был прав. - Как по мне, - влезла в разговор Николь, - Томми, будь хорошим мальчиком, передай мне мой коктейль… Ага, спасибо. Так вот, как по мне - ты все-таки больше Хит. Такой же обаятельный, как черт, ничем тебя не проймешь. - Спасибо, милая, - вымученно улыбнулся Эрнест, - хоть кто-то считает меня обаятельным чертом, можно считать, жизнь прожита не зря. - Хоть кто-то? - захохотал Томас, - да ну тебя, Эрнест, в самом деле! Хоть кто-то… Ну ты сказанул, чувак. Если бы у меня была хотя бы половина твоих баб… - Ты бы уже подхватил сифилис, - снова вмешалась Николь, - ты же презервативы только на картинках видел, долбоящер. Конечно, с тобой никто спать не хочет. И не захочет, помяни мое слово, пока ты… Ой, Эрнест, ты куда? - Сейчас вернусь, - пообещал Эрнест, аккуратно отцепляя от себя руки Николь, - я ненадолго, солнышко. Возьму себе чего-нибудь покрепче, а то голова трещит от этого пива. Бодяжат они его сегодня, что ли… - Мне виски возьми, - попросил Томас. Эрнест рассеянно кивнул и начал осторожно пробираться через деревянные столы к барной стойке. Голова и вправду трещала. То ли от пива, то ли от постоянной болтовни. Обычно они собирались всей компанией, все впятером, но сегодня у Роджера были дополнительные занятия, Крис обещал сходить с племянницей в кино, а Фил подрабатывал в какой-то юридической консультации, чуть ли не мальчиком на побегушках. В итоге остались только они с Томасом, а Николь прилипла сама и весь вечер мешала расслабиться. Иногда Эрнест терялся - когда они успели так вырасти? Казалось бы, еще лет пять назад были как на ладони - смешные и юные, подростковые прыщи уже прошли, член вырос, а мозги так и не появились. Это было хорошее время, когда они чинили свои разваливающиеся драндулеты по отцовским гаражам, слушали нетленную классику вроде Пинк Флойд или Роллингов, спорили про футбол, супергероев и музыку, обожали комиксы, читали взахлеб все, что удавалось найти, носились по улицам Лондона, впервые влюбленные, а потому - бессмертные. Казалось бы - только вчера это было, а сегодня уже работа, зарплата, ипотечные кредиты и планы на будущее. Пока в них еще оставалось, тлело пламя бесшабашной уверенности в себе, хватало наглости, безумства и желания жить. Но Эрнест нутром чуял, что это все ненадолго. - Что, Эрнестино, тебе как всегда? - Ну уж нет. Что вы сегодня в пиво добавляете - конскую мочу? У меня от него голова сейчас взорвется. Смешай мне джин с тоником. Сам знаешь, джина побольше, тоника - на самое донышко. И виски для Томми. - Слушаюсь, мой капитан! Колин - бармен, кудрявый, с золотой серьгой в левом ухе - отвернулся к бутылкам. Они были знакомы уже давно, а Эрнест все не привык к тому, как Колин легко, играючи, смешивал напитки, так аккуратно и нежно, словно бы симфонию играл на невидимом инструменте. Он был барменом от бога, по призванию. И умел слушать. - Как твое ничего? Из универа еще не выперли? - Когда выпрут, ты узнаешь первым. - Придешь горе заливать? - Что ты… Праздновать! И не я, а преподаватели. Но не надейся, не так уж долго мне осталось. - Ну и хрен с тобой. Кстати, слышал, вы тут какую-то постановку мутите… Ты никак в актеры подался? Что, на жизненном пути журналиста платят маловато? - Да всяко больше, чем тебе, - отшутился Эрнест, но сам мгновенно подобрался, напрягся, - а кто говорит? - Да все говорят… А вообще - братишка твой на днях заходил, рассказал между делом, что ты у нас теперь великий актер, хоть завтра в Голливуд. Эй, ты чего такой хмурый? Я думал, ты порадуешься, а ты… Не выходит, что ли? Хреновый из тебя актер? - Меня хоть завтра в шекспировский театр возьмут, фиг тебе, - хмыкнул Эрнест и залпом выпил почти половину своего коктейля. Хмурым он действительно был. Сам не думал, что так заметно, но стоило вспомнить про постановку, как сердце делало головокружительный кульбит и замирало где-то под ребрами. О, как Эрнест ненавидел это ощущение, как готов был сбегать от него, прятаться от него за выпивкой, за скоростью, когда несешься по асфальтовому полотну, за мягким, послушным телом Николь по ночам. Чертова, чертова, чертова девчонка, пошла она нахуй, господи, как она хороша. На нее не действовало ничего - ни кофе с пирожными, ни приглашения подвезти до дома, ни гитарные аккорды, на которые велись все хорошие университетские девочки. Ничего на нее не действовало, она смотрела, словно бы сквозь него, а если не сквозь - то с такой усталостью и смирением, как на маленького ребенка, непослушного мальчишку, которого стоило бы наказать, отругать, но так лень с ним возиться. За один этот взгляд Эрнест почти ненавидел ее. Что в ней было такого? Да ничего в ней не было, ничего такого, что не найти в других - тяжелые длинные волосы, спортивная фигурка, высокие скулы, тонкий нос, аккуратные, словно бы карандашом нарисованные губы. Ничего особенного, ничего сверхъестественного и неземного, но как же злил, выбешивал, изводил Эрнеста один ее взгляд. Хотелось поставить ее на место. А еще хотелось, чтобы ни на кого ни за что никогда она больше смотреть не смела.