Разжигая пламя

Этот был осенний день. Таких дней много. Обычно они выпадают на пятницу, субботу или воскресенье. В такие дни идет проливной, долгий, клокочущий дождь. Раздаются раскаты грома и молния фиолетом проносится где-то в облаках, разрывая небо. Дождь шел весь день, от трепещущего рассвета и до самого заката, что так не покажется за завесой тяжелых облаков. Люди шли под этим дождем. Если посмотреть с десятого этажа, если выйти на крышу и застыть на краю, покажется, что землю давно поглотили черные потоки воды. Люди, укрывшись под зонтами, бежали, спотыкались, толкались, пытаясь уйти из-под дождя куда-нибудь подальше: спрятаться в магазине, в ожидании, когда за ними кто-то заедет или побыстрее забежать в подъезд к подруге детства. Она предложит одеяло и чай, чтобы согреться. Или сразу домой — там ждет тепло и звонкий смех дорогого человека. И отступит печаль, настанет покой, и день полный серых оттенков посветлеет, расцветет. Грубый стук капель о стекло сменится легким шелестением, и сжатые в щелку губы расцветут, став улыбкой. Но он не спешил домой. У него даже не было зонта. Только старое, потрепанное пальто, сквозь которое все равно проникали капли дождя. Он шел опустив к земле голову, сомкнув усталые веки. Он шел шаркающей, тяжелой походкой, а в его голове царила тишина. В ушах раздавался бесконечный глубокий звон. Он был из тех, кто верил в старую, извечную легенду, что дождь — проливной, долгий и клокочущий дождь — не просто капли воды, спадающие с небес на головы и плечи, не просто слякоть, что проникает дрожью под кожу. Это большее. Это девственные слезы, что проливают небеса, чтобы очистить нас. Дождь раскрепощают душу, заставляя выйти наружу всему страху, всей боли, всем сомнениям. И капли дождя, опадая на кожу, разбиваются, унося с собой страх, боль и песок сомнений — все то, из-за чего душа так болезненно скрипит. Он шел под дождем, открывшись ему полностью, и ждал, когда дождь заберет свое. Ждал, ходил, бродил, блуждал. С самого утра он брел и обошел весь серый город, но так и не нашел облегчения. Казалось, дождь не в силах избавить его от тоски, сковавшей его сердце. И даже проливной, долгий, клокочущий дождь не способен его спасти от немой просьбы, застывшей на губах, как печать безмолвия. Он шел опустив голову, но вскоре что-то заставило его поднять ее, какой-то слепой порыв, немая прихоть судьбы. Это действительно прихоть судьбы. Ведь он увидел ее. Есть что-то удивительное в этой жизни, в этом мире. Тебя может мотать по всему свету, крутить, вертеть. Ты можешь вечно искать себя и потерять себя в конец. Искать свой путь, но так и не найти. А затем, когда совсем отчаешься, растеряешь все силы и будешь готов уже пасть на землю и уже никогда не подняться, произойдет то, что заставит поднять голову, широко раскрыть глаза и поверить, что не все еще потеряно. Это чувство и переживал он в эти краткие мгновения. Она стояла под проливным дождем, такая же как он. Закрыты глаза и лицо поднято высоко вверх, открывая дождю все, что есть, до последней капли. Красное свободное платье прилипало к ее телу, обнажало прекрасную фигуру, тонкие очертания. Ее тело — тело балерины. Кожа бела, словно она сделана из воска. Смольные волосы, словно лозы, огибали тонкие руки, ровный стан и длинную шею. Словно невольная птица, она вся была в небесах, но телом здесь. Ее дух летал где-то там, в небесной выси, где взгляд не в силах до нее дотянуться. Но вот, ее тонкие губы разжались, раздался тихий вдох, глаза открылись и она посмотрела на юношу. Парня словно что-то опалило — пламя, разряд или что-то другое. Что-то такое же внезапное, как удар иголкой когда расслаблен, только нежно и до самых глубин. Это не назвать любовью, не назвать симпатией, но близостью. В ее глазах он увидел ту же вспышку, хоть веки не сдвинулись и ресницы не шелохнулись. Они смотрели друг на друга долгие мгновения, пока дрожь не пробила их. Они опустили глаза, но продолжали смотреть друга на друга — смотрели не глазами, а душами. Души смотрели друг на друга и гадали, шептались, незаметно переплетались меж собой. В душах есть свое таинство. Однажды переплетенные, их невозможно разлучить. Их можно оторвать на тысячи и тысячи километров друг от друга, но словно деревья, они переплелись корнями, и теперь в каждой из душ есть что-то от другой. Даже сейчас, наспех брошенный взгляд стал той нитью, что связала их и переплела, хоть они не знали этого, не понимали. Быть может, в этом и есть весь секрет любви. Той самой любви, о которой мечтают романтики. Чей-то взгляд, движение, касание, запах, вздох останется в глубинах души и когда человек уйдет, мы вечно будем искать его и ему подобных. Будем влюбляться в тех, кто также вздыхал, также смеялся, так улыбался и шептал, хоть этого мы не поймем уже никогда, лишь будем чувствовать. Но любви большего и не надо. Парень коснулся ее ладони. В первое мгновение лишь холод, но чуть подождав, тепло разлилось под кожей и стало так легко. Она не отдернула руку, не пыталась вырваться, была покорна, и они пошли. Они шли сквозь дождь, сквозь пространство и время. Шли вперед, в туманную неизвестность, где нет ничего, лишь они. Вокруг них был целый мир, но на что он им, когда их сердца бьются в резонанс, и под подушками пальцев отдается размеренный, тихий пульс. Сердца общались меж собой, обмениваясь нежными ударами. Души шептали, раздаваясь немыми мыслями в головах. Так они и шли, не думая ни о чем, и вместе с тем обо всем. Они чувствовали и не чувствовали. Горели и прогорали. Что-то в них гасло и возрождалось слабым угольком. И это было самое главное. Внутри было тепло, и всеми силами они пытались сберечь то немногое, что осталось. Чужые, чуждые друг-другу люди, объединенные только одним — жаждой жить, а не существовать. Даже если для этого придется остаться ни с чем, отдаться воле незнакомца и услышать то немногое, что не будет сказано никогда. Забыв обо всем, они засели в старом саду. Длинные аллеи, сокровенные места и тихий, полноводный пруд, все, что было здесь. Скрывшись от посторонних глаз, они уединились под ветвями. Между ними царило молчание, а внутри них разгоралось пламя. Пламя, что когда-то горело ярким светом, но потом медленно стало гаснуть. В молчании они решили, что воспалят это пламя вновь. Они пришли в дом юноши, в пустующий, безжизненный дом. Он существовал в этих комнатах, в них спал, ел, порой пил, иногда показывал их другим, но от этого не начинал жить. Больше десяти лет в этом доме, и только сейчас ему стало почему-то волнительно. Она пришла без ничего и сразу же внесла частичку себя во все вокруг. Ему стоило отвернуться, как она переставляла фигурки на полках, ставила картины под другим углом. Ее шаги тихой поступью раздавались за стенками, а в воздухе разносился запах ее почти выдохшихся духов, но ему это казалось дуновением альпийского воздуха. Она ходила и изучала, водила пальцем по книгам, которые он читал. Смотрела в окна, с которых он осматривал мир вокруг, и прижималась ладонью к стенам, в которых он был скован. Они не говорили, не смотрели друг на друга, но она познавала его через то, что было вокруг. Не нужно говорить, чтобы понять человека. Слова путают. Если хочешь познать человека, познай то, чем он дышит, что видит, что чувствует. Она проникала в него, изучала его, пыталась понять, тогда как он оставался все также слеп и ничего не понимал. Она водила пальцем по его книгам, а не он по ее. Она смотрела в его окна, а не он в ее. Ему не за что уцепиться, чтобы понять ее. Так все и шло. Он вслушивался в ее шаги, вдыхал аромат ее духов и лишь изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть, а затем сразу отвернуться. Она поступала также, но куда лучше него. Ее взгляд только скользил, когда она смотрела в одну точку, проводила взглядом, чертя линию, и упиралась взглядом в другую точку. В момент когда она чертила линию, было то самое незаметное, что отзывалось в нем тихим, едва слышным восторгом: она посмотрела на него. И казалось, будто на ее губах расцветала улыбка. Ненавязчивая, легкая, нежная и невероятно простая. Способна ли еще хоть одна девушка на такую улыбку? Способна улыбнуться не от того, что хочет что-то от тебя или ждет и лелеет надежды, а потому, что ты просто рядом и большего не надо? Он не видел ни одной. А возможно, так и не увидит. Порой, она останавливалась прямо перед ним. Он поднимал глаза и тут же попадал в плен ее глаз. Он был в немом плену и в этот раз, дрожь его не спасет. Он терялся в ее глазах, возвращался в детство, бежал в старость, снова возвращался уже в юность, а в конце в настоящее время. А она? Путешествуют ли она, также теряя себя в его глазах? Можно ли потеряться в его серо-желтых глазах? Она смотрела и ничего не говорила. Так молчит океан, не зная что с тобой делать. И сколько продлится этот штиль неизвестно даже богу. Чуть позже, когда взгляд сошел с юноши, она ушла. Вернулась она уже со стопками бумаги. Он посмотрел. Это были его истории. Он их напечатал, когда еще был мальчишкой, юношей и совсем немного мужчиной. За это время их накопилось много, хоть за последние десять лет он так и не написал ни строчки. Она молча протянула ему небольшую стопку и во взгляде звучала просьба: прочти мне. Она села у правого плеча юноши и он стал читать. Это была история о маленьком мальчике. Тот мальчик любил смеяться и плясать. Любил гулять и говорить. Обожал слушать и рассказывать сказки. А еще любил знакомства. Всегда был открыт всему миру, отдавал все, что имел, не прося ничего взамен… История заканчивалась тем, что мальчишка взрослел, становился совсем большим, и тогда, на прощание своему детству и себе, говорил: «Если ты не знаешь чем заняться, если вчера ты писал картины, а позавчера выступал на главной сцене мира, а завтра тебя уже не будет на этой земле, то бери гитару, играй свой первый аккорд, и в этот первый и последний день покори сердца, став новым королём метала», «Я помню момент, когда я еще был ребенком и был ужасным романтиком. Ужасным — не в смысле плохим, а до мозга костей, до самого конца. Верил в вечную любовь, в избранницу и счастье. Верил во все то, что потом назвали сказкой и несбыточной мечтой. Взрослея, я убивал в себе романтика. Я убивал в себе все, что было связано с детством, пока не осталось ничего, и оглядевшись, я понял, каково быть взрослым, и почему взрослые так хотят стать детьми. Все дети — романтики. Взрослея, убивая романтика в себе, люди лишают себя идеалов, и в конце остается страх и примирение. Взрослый уже не ищет того, кто его примет, возлюбит, приласкает и укутает теплом. Взрослому достаточно завтрака, обеда, ужина, одной лживой улыбки на день рождения, секса один раз в месяц и жалкой надежды, что когда-нибудь этот кошмар закончится и станет лучше. Станет, но уже на том свете». Он написал этот рассказ самым последним. И этот рассказ оказался тем, что поставил жирную точку в его детской карьере писателя. Он не думал о чем пишет, лишь писал то, что было в нем и рвалось наружу. Теперь же он понимал гораздо больше. Понял эти слова и осознал, что это больше, чем последняя попытка — это завещание, наставление мальчишки, что чувствовал свой конец, но не желал сдаваться. Теперь ясно. Лишь романтика делает нас живыми. Романтика и ничего более. И дело не в том, чтобы с кем-то ласкаться и держаться за ручки, а в том, чтобы мечтать, стремиться, рваться к цели и кричать громкие слова, чтобы пламенное сердце рвалось из груди. Без романтики пропадает вкус жизни и цель становится призрачной. Он посмотрел на девушку. Вот что они искали. Они искали романтику. Осталось лишь разжечь это пламя и гореть, не боясь сгореть окончательно. Ведь горя ярким пламенем, проживая сотни жизней, они уже не умрут никогда…