Его девушка

Она никогда не думала о том, на что это будет похоже. Между ними всегда так искрило. Ненависть, и опасность, и неистовство. Страсть, и сила, и… снова неистовство. От желания убить её до желания удержать её, их со Спайком отношения всегда были яростными и глубокими – неутолимыми, безудержными. Они дрались, они были смертельными врагами. Они переругивались, они были союзниками. Они разговаривали, они были друзьями – в некотором роде. Они трахались так, что весь дом обрушился – в прямом смысле. Затем их обоих накрыло отчаянной страстью – порождением жертвенности, и искупления, и прощения, и единения двух истерзанных и уравненных душ. Искренней и честной любовью. Но она ни разу так и не подумала о том, на что это будет похоже. Пока это не стало реальностью. Она просыпалась утром (поздним утром, иногда даже днём, потому что они заработались допоздна или патрулировали и легли в постель почти на рассвете), и Спайк был здесь – без рубашки, выглядящий как бледноликий бог, держащий в руках поднос с тостами и чаем, приготовленными для неё. «Тебе с джемом, милая?» Приходилось признать, что он мог заваривать обалденный чай. И совсем не умел готовить кофе. Постоянная груда вещей в стирке, практически всё чёрного цвета. И даже не думай постирать что-нибудь в горячей воде, а то цвет посереет, и он будет дуться. Можете не верить, но у него есть футболки на выход и футболки для дома, и только он может отличить одни от других. – На этой пятно. – Она чёрная. – На ней пятно. Ты не видишь, что это масло? Я не могу надеть это, она годится только для спорта или уборки. – Но она же чёрная. «Sex Pistols». Она приходит домой и обнаруживает, что дом сотрясается от «Sex Pistols» или «Ramones» – иногда настолько громко, что соседи злятся. – Тебе хоть что-нибудь нравится из нашего столетия? – Перестань, любимая. Это же классика! – Ты ее можешь выключить? – Иди сюда. Ну давай же, Истребительница. Ты сама хочешь танцевать. Музыка распространялась и на автомобиль. Она всё ещё толком не могла водить, и обычно Спайк брал радио под свой контроль. Все станции с классическим роком были сохранены в настройках, и Спайк подпевал. Всё. Чертово. Время. “Anybodeeey! Find meeee! Somebody tooooo... loove!” «Queen» были не так уж плохи. Она сдалась и тоже подпевала. Пришлось также смириться с вмятиной в крыше, по которой он колотил под крещендо. Поэт имел слабость к хорошим текстам. Кровь в холодильнике. Банки, и пакеты, и бутылки с кровью. Свиная... телячья… и где, чёрт возьми, он достал выдру? Она явно не частый гость у мясника. – Фу! Спайк, это отвратительно! Твой пакет протёк! – Я уберу. – Да, но кровь закапала весь мой эндивий! – Правда? Мммм. Неплохая заправка для салата. – И я повторюсь. Фу. Отвратительно. – Эй, я не ругаюсь насчёт твоей заправки с голубым сыром. – Потому что это нормально. А это – кровь. – Кровь – это нормально. А голубой сыр – это грёбаное преступление против природы. Он и готовить тоже не умел. Он съедал огромное количество человеческой еды вдобавок к крови, но его идеи для ужина ограничивались заказанной пиццей или китайской едой. Это не было бы проблемой, если бы не тот факт, что Баффи тоже не умела готовить. Она не осознавала раньше, как важно иметь кого-то в доме, кто мог бы сделать простой омлет. Они тратили столько денег, которых у них и так не было, на готовую еду. Он никогда не переводил термостат. Совсем. Неважно, что творилось на улице. Вампиры не были заточены на то, чтобы беспокоиться о температуре внешней среды – только о температуре тела жертв или любовников, – поэтому, когда она приходила, в доме было холодно или ужасно жарко, а он сидел, весь такой хладнокровный, озадаченный её дискомфортом. – Что? Ну а что я сделаю? И он часто что-то ломал. Баффи тоже могла – сила вампира и истребительницы не благоприятствовала сохранности хрупких вещей. Что-то могло разозлить его, и стакан мог раскрошиться в его руке, или же он с силой опускался на стул, и тот трескался. Он старался чинить, что мог, но разрушение было характерно для вампиров больше, чем созидание. Они оба это знали. А как его притягивал телевизор – словно персонажи могли на самом деле его услышать. – Давай же! Придумай что-нибудь получше! Не можешь открыть свои долбаные глаза? – Спайк, я тоже слушаю. – А он нет! – Он выдуманный. Фильмы. Она знала, что он любил всякие ужастики в стиле кэмп и жаловался на недостоверность исторических событий, и они вдвоём отпускали шутки о постановке драк, но его аккуратный разбор сцен смертей иногда был чересчур для неё. «Артериальная кровь так далеко не брызжет». Или: «Да перестаньте! Шею нужно повернуть гораздо сильнее, чтобы сломать! И они ждут, что мы на это купимся? У неё просто растяжение мышцы, а не сломанный позвоночник!» Или: «Он будет умирать намного дольше. Почему они никогда не показывают мышечных спазмов?» – Спайк? – Да? – Это же просто кино. Не принимай это так близко к сердцу. – Прости, милая. Иногда меня заносит. – Я знаю. Он всегда становился грустным, когда понимал, что она подловила его. Были и другие разы, когда он грустил. Она не могла предугадать, что станет причиной. Иногда фильм. Иногда просто что-то, что она сказала, или же свет особым образом падал на что-то. Иногда это был ребёнок, который громко рассмеялся за окном, или залаявшая собака, или рёв двигателя, и им овладевала грусть. Что именно он вспоминал? Она редко спрашивала об этом. Когда же она это делала, то позже сожалела. «Была одна девушка в Милане» или «Была одна семья, сразу после того как меня обратили». Он почти никогда не давал конкретных деталей, но она могла себе представить, какие ужасы были в его голове. Она не могла трогать его, пока это не пройдёт. Не могла утешить его сожалением. Не могла изменить тёмные воспоминания на что-то приятное, не могла отогнать их своими тёплыми руками. Всё, к чему это приводило, – это отравляло её прикосновения – и они оба осознали это достаточно рано. Всё, что работало, – это отвлечение, не сочувствие. Иногда единственным, что помогало, было дать ему исчезнуть на время. Его могло не быть часами, и он возвращался притихшим и зачастую пьяным. А сколько денег уходило на выпивку! – В самом деле? И сколько же бурбона тебе нужно? – Больше, чем тебе, если я хочу почувствовать эффект. – И сколько же нужно, чтобы подпоить вампира? – Просто вампира – ни малейшего представления. Этого конкретного – может быть, пинты полторы достаточно. Хотя я не уверен. Она не могла сказать ему, что он слишком много пьёт. Не то чтобы он мог разрушить печень или заработать инфаркт. И иногда ему это было нужно. Но это стоило чертовски много денег. Как и сигареты. – Тебе на самом деле они нужны? – Баффи, я курил последние восемьдесят семь лет. Я не собираюсь сейчас бросать. – Да, но это раздражает. И дорого. И... – И это ослабляет жажду крови. Она больше не заговаривала об этом. Но когда она вылезала из душа, он держал наготове полотенце. Он клал его в сушилку, просто чтобы оно стало тёплым и мягким. И она довольно мычала, когда он подхватывал её, оборачивал полотенцем и дотрагивался губами до её горла. И потом он усаживал её и расчесывал ей волосы, прядь за прядью. Это было не обязанностью, а привилегией. И она находила цветы в самых неожиданных местах – вместо закладки в книге, которую она читала, или в холодильнике на банке с газировкой, или на стопке постиранных и сложенных вещей. И если она растягивала мышцу или получала синяк, он массировал ей плечи или делал компресс с экстрактом гамамелиса, или просто держал её в объятиях, облегчая боль, насколько мог. Он массировал ей ступни, когда они смотрели телевизор, или брал её за руку, когда они шли по улице, или подходил сзади, когда она мыла посуду, и обнимал – просто мгновение, короткое объятие, поцелуй в плечо, когда он проходил мимо, и всё. Иногда она внезапно слышала звук его голоса, когда он складывал постиранные вещи или брал трубку телефона – просто слышала его из соседней комнаты. Низкий тон, необычный акцент, осознание его как части дома. Иногда у неё мурашки шли по коже от этого – в хорошем смысле. И поздно ночью, даже когда они были слишком уставшими, чтобы заняться любовью, её ждала прохладная уверенность его рук, когда он прижимал её к себе. Иногда прося её поделиться с ним теплом её тела. И нежность его пальцев, ласкающих её волосы, её плечо, мягкое касание его губ, касающихся лба. Ярко выраженные мышцы груди под её горячими пальцами. Мягкий глубокий шёпот. «Спокойной ночи, любимая». Посреди всего неистовства, и всей страсти, и даже всей любви она никогда бы не подумала о том, на что это будет похоже. Это было странно, и глупо, и неясно, и неудобно, и нежно, и очень по-настоящему. Это не было чем-то, к чему она была готова, пока это не случилось на самом деле. И она хотела, чтобы это никогда не кончалось.