Хламовник

Личные покои старшего библиария Мефистона за глаза именовались среди Кровавых Ангелов нелестным прозвищем «хламовник». Сие наименование при всей его непочтительности весьма точно отражало суть этих комнат, вернее, залов, которые за несколько десятилетий стали больше напоминать нечто среднее между библиотекой и оружейным складом. Часть книг была честно расставлена на полках, но полок недоставало, и книги постепенно заполоняли собой всю остальную мебель и складировались в стопки на полу, а потом эти стопки превращались в монументальные башни, сложенные по всем правилам фортификационного искусства. Нередко среди книг попадались экземпляры, один только вид которых вызвал бы подозрения у добропорядочного гражданина Империума. Некоторые тома запирались сложными замками, заковывались цепями и для надёжности приковывались к полу, другие были покрыты засохшей кровью и другими биологическими жидкостями, третьи пестрели мерзкими символами непонятного происхождения. Отдельные книги и свитки были выполнены из кожи, подозрительно напоминающей человеческую. Среди засилья книг, свитков, скрижалей и прочих носителей информации можно было наткнуться на артефакты, которые Мефистон в разное время пригрел под тем или иным предлогом, ссылаясь на их особую опасность или нужность, которые требовали его непосредственного присмотра. Изредка атмосферу жутковатой таинственности нарушали своим присутствием забытые среди книг грязные тарелки или кружки, содержимое которых давно высохло или поросло низшими формами жизни. Несмотря на явную неуместность некоторых предметов, старший библиарий неизменно утверждал, что в его покоях царит идеальный порядок в том смысле, который он сам вкладывает в это понятие. А именно — все вещи лежат на своих местах, и любое их перемещение, вписывающееся в низменное понятие «уборки», неизбежно нарушит с таким трудом поддерживаемую гармонию пространства. А нарушение этой гармонии в таком месте как либрариум вполне способно повлечь за собой ужасные катаклизмы вплоть до полного проваливания в варп всего Ваала с обеими лунами. Быть может, Мефистон несколько преувеличивал насчёт варпа и обеих лун, однако, поскольку он оставался абсолютным авторитетом в такого рода вещах, дискутировать на эту тему никто не решался. Никто, кроме, разумеется, командора Данте, который примерно раз в несколько лет переходил от прозрачных намёков к прямым приказам гармонизировать пространство каким-нибудь иным способом, кроме забывания под подушкой недоеденных бутербродов. В такие минуты Мефистон почтительно опускал взгляд в пол, тяжело вздыхал, произносил несколько пафосных фраз о тяжёлом бремени Кровавых Ангелов вообще и его, Мефистона, в частности, после чего покорно отправлялся принимать меры по реорганизации хламовника. В следующие несколько дней случайный посетитель, если бы таковой мог возникнуть, с удивлением бы обнаружил, что внутренняя гармония покоев старшего библиария вполне может поддерживаться без грязных тарелок и недопитых кружек, придавливающих свитки пергамента. Более того, на полках достаточно места для большинства книг, опасные артефакты вполне комфортно чувствуют себя, не валяясь под столом, а тома из человеческой кожи могут приковываться цепями к адамантиевым кольцам в специальном хранилище, а не к ножке кровати в спальне. И, наконец, стазис-поле предназначено для хранения фонящих психической энергией трофеев, а не для того, чтобы сохранить горячим свежеподжаренный стейк из огненного скорпиона. Однако, поскольку ничто хорошее не длится вечно, в скором времени книги сами собой расползались с предназначенных им мест и складывались в штабеля, стол заваливался грудами свитков, в забытой тарелке от стейка вырастала какая-то новая культура простейших, а к ножке кровати приковывался очередной опасный для непосвящённых талмуд. Хламовник демонстрировал уникальную способность биосистем к поддержанию внутреннего баланса и вновь возвращался к исходному состоянию. Данте, обладавший поистине ангельским терпением, когда дело касалось выкрутасов старшего библиария, закрывал на это глаза и старался навещать либрариум, особенно покои Мефистона, пореже. — Всё дело в том, что вы не обладаете психическим даром, — заявлял Мефистон в ответ на вопрос, неужели своевременная уборка в хламовнике так нарушает его внутреннюю гармонию. — А значит, не можете видеть уникальную ауру этих предметов. Данте смотрел на него с бесконечным укором. — В последнее время у тебя развелось слишком много книг с уникальной аурой, — замечал он. — Неужели ты все их читаешь постоянно? А если нет, не стоит ли найти для них более подходящее место? — А какое место может быть для книг более подходящим, чем комнаты старшего библиария? — резонно интересовался Мефистон. — Даже, если это уборная? — Книги бывают разные, — возражал Мефистон. — Это давняя традиция, между прочим. Даже у вашего друга Гримнара, не отличающегося начитанностью, в уборной лежит «Кодекс Астартес». Несмотря на всю двусмысленность последнего аргумента, не признать его правоту было невозможно, и Данте на время отступался от идеи сократить количество литературы и макулатуры, которыми окружал себя старший библиарий. Однако наступали тяжёлые времена, и чем тяжелее они становились, тем меньше времени в перерывах между кампаниями Мефистон проводил в своём хламовнике. И тем больше — в покоях самого магистра ордена. Если бы нашёлся отчаянный смельчак, который спросил бы, разве не должен старший библиарий в такое трудное время всецело посвятить себя подготовке к решающему сражению, то Мефистон ответил бы, что он как раз этим и занимается. Перед тем, как открутить любопытствующему голову во славу Императора и Сангвиния. Если бы схожий вопрос задали Данте, тот ответил бы, что в такие времена он как никогда нуждается в совете и поддержке своего друга, особенно ночью. После чего любопытствующий умер бы от стыда на месте. По счастью, в крепость-монастырь на Ваале не забредали журналисты, так что задавать неудобные вопросы было некому. Вместе с Мефистоном в покои Данте начали переселяться и его книги с особой аурой и уникальным психическим фоном, который подчас ощущался даже лицами, не имеющими псайкерского дара. Особенно сильно фонило от юбилейного выпуска журнала «Play Astartes», на обложке которого красовался неназванный боевой брат из Гвардии Ворона, одетый только в чувство собственного достоинства. Мефистон объяснял интенсивность психической ауры этого издания яркостью эмоций, которую испытали те, кто держал журнал в руках. — И какое же отношение, позволь узнать, сие имеет к будущей кампании? — осведомился Данте, выслушав это объяснение. — Никакого, — спокойно отозвался Мефистон. — Однако я хочу показать вам нечто интересное. Он пролистал журнал и протянул его магистру. С плаката на развороте смотрело белокурое и голубоглазое создание, принявшее развратную позу у стены из тёмного мрамора. На стене белым контуром были набросаны очертания крыльев. Лицо командора посуровело. — Что это за непотребщина? — поинтересовался он. Мефистон выразительно поднял бровь. — Непотребщина? Милорд, а натёртых маслом Саламандр вы называли несколько иначе… — тут он встретил суровый взгляд магистра, вздохнул и продолжил уже другим тоном: — Брат Фиренцио утверждает, что был благословлён на съёмку этих пиктов капелланом. — Каким именно? — мрачно поинтересовался Данте. Мефистон опустил бровь и поднял другую. — Асторатом. — Тогда он сам разберётся с Фиренцио, когда вернётся на Ваал, — махнул рукой командор. — Готов поручиться, что, благословляя это предприятие, он представлял себе результат несколько иначе. — Боюсь, Асторат может задержаться, — заметил Мефистон. — Он отправился к нашим кузенам Расчленителям, и, насколько я знаю Сета, это может затянуться. — Насколько я знаю Сета, это обязательно затянется, — усмехнулся Данте. — Вот что, друг мой. Отправь-ка юного брата Фиренцио в апотекарион. — Вы сомневаетесь в его здоровье? — осведомился старший библиарий. — Сомневаюсь? Нисколько. Корбуло потребуется стойкий материал для опытов. — Тех самых опытов, которые вы на прошлой неделе ему запретили? — уточнил Мефистон. — Запретил, поскольку не было добровольцев, — возразил командор. — Но теперь, поскольку доброволец появился, я, пожалуй, санкционирую это… предприятие. Выражение лица Мефистона не оставляло сомнений, что секунду назад он прочёл в разуме своего повелителя совсем другое слово. Впрочем, он счёл за лучшее никак это не комментировать, и, оставив журнал, направился к дверям. На середине пути его окликнули. — Кстати, — заметил Данте таким тоном, как будто только что вспомнил нечто важное, — а где у нас инквизитор? Мефистон замер, словно натолкнулся на невидимую стену, и развернулся на каблуках. — Какой инквизитор, милорд? — Тот инквизитор, который явился вынюхивать, не прячем ли мы излишки геносемени, а если нет, то что прячем, — напомнил ему командор. — И который, между прочим, весьма интересовался твоим феноменом. Старший библиарий выдавил кислую улыбку. — Многие этим интересовались. — Да, и я не помню среди них выживших. Так где же инквизитор? — Милорд, но ведь это было больше года назад! Откуда я могу знать, где он теперь? Мы готовились к отлёту, когда он явился. Было не до того, так что я… — он поморщился, напрягая эйдетическую память. — Я велел ему подождать. — И отбыл на орбиту, — закончил за него Данте. — В общем, если опустить детали, так и было. — Так что всё это время по крепости шатался инквизитор? — уточнил командор. В глазах Мефистона сверкнуло праведное возмущение. — Разумеется, нет! Его бы никто не выпустил. Скорее всего, он до сих пор там, где я его оставил год назад. — В твоём хламовнике? — мрачно поинтересовался Данте. — Я предпочитаю наименование «архив», милорд. — Как бы ты ни называл это место, приказываю: иди и найди этого проклятого инквизитора, даже если тебе для этого придётся перекопать все свои залежи хла… в смысле, реликвий. Мефистон покаянно кивнул. — Разумеется. Это моя ошибка, и я немедленно займусь её исправлением.

***

Жизнь брата Фиренцио всегда была наполнена испытаниями, суровыми даже по меркам Кровавых Ангелов. Взять хотя бы то, что каждый первый его разговор с братьями из других орденов начинался со слов «скаут, позови сержанта». Первые полсотни лет после получения чёрного панциря Фиренцио относился к этому как к естественному явлению. Следующие пятьдесят лет его это развлекало, потом — откровенно смешило, пока, наконец, не начало злить. Тщетно он старался покрыть лицо боевыми шрамами, чтобы добавить себе зрелости в глазах братьев — вместо грубых рубцов оставались бледные тонкие полоски, похожие на росчерк пера. Локон светлых кудрей упрямо падал на лоб, прикрывая штифты за выслугу, и никаким способом нельзя было его оттуда убрать. Словом, все старания бедняги выглядеть на свой возраст были словно заранее обречены на провал. При этом нельзя было сказать, чтобы Фиренцио не пользовался успехом у братьев. Наоборот, любовь Кровавых Ангелов ко всему красивому снискала ему множество поклонников. Особую популярность он имел среди братьев, тяготеющих к изобразительному искусству, особенно тех, кому по каким-то причинам не удалось поймать для эскиза верховного сангвинарного жреца. Сами художники утверждали, что писать Сангвиния с Фиренцио очень удобно, но все подобные полотна отчего-то изображали юного Ангела на фоне живописных пейзажей Ваала Секундус. При этом выглядел примарх, в зависимости от фантазии художника, в пределах от девяти до шестнадцати стандартных лет. В конечном счёте, когда привычному к таким издевательствам Фиренцио предложили сняться для журнала, тот отнёсся к этому как к естественному явлению. Разумеется, как приличный космодесантник, он сначала спросил разрешения у капеллана. Капелланом по несчастному стечению обстоятельств оказался Асторат, совершенно не следивший за глянцевой периодикой, зато уставший и злой, как все демоны варпа вместе взятые. Он благополучно проспал всю предшествующую исповедь брата Фиренцио, потом благословил сразу на все идиотские предприятия, которые придут ему в голову, и продолжил спать, чтобы через пару часов отбыть с планеты, так и не осознав последствий своего разрешения. Последствия Фиренцио разгребал в данный момент, подозрительно разглядывая странные растения в особой оранжерее, с полгода назад оккупированной Корбуло под свои опыты. — Это… огурцы? — осторожно поинтересовался Фиренцио, на всякий случай понизив голос — его не покидало ощущение, что растения за ним следят. — Это — кабачки, — терпеливо поправил Корбуло. — Но они зелёные, с пупырышками… И все в шипах! — Они адаптировались к суровому климату Ваала, — спокойно пояснил сангвинарный жрец. — Чтобы выжить здесь, кабачок должен уметь постоять за себя. В способности кабачков к самообороне сомневаться не приходилось. Острыми шипами были покрыты не только пупырчатые плоды, но также стебли и листья, на краю которых к тому же была отчётливо заметна режущая кромка. Кабачки недобро шевелили усиками, ощупывая сухой песчаный грунт вокруг себя. — Но сами по себе они мирные, — поспешно добавил Корбуло. — Ну… если вы так говорите… — согласился Фиренцио. Голос сангвинарного жреца оказывал на него поистине гипнотическое действие, но в шевелении кабачков всё равно чувствовалась какая-то скрытая угроза. — Пока что будешь их поливать, — бодро продолжил Корбуло. — Раз в пару дней, они неприхотливые. И подкармливать. — Чем? — Объедками из трапезной, говорю же, они неприхотливые… Один из кабачков всё-таки сумел дотянуться до ничем не защищённой руки Фиренцио. Бритвенно-острый край листа немедленно окрасился алым. — Да, — печально улыбнулся Корбуло, — кровь они очень любят. Никогда ещё Фиренцио так не скучал по своему доспеху и любимому цепному мечу, которые остались в оружейной. — Здесь, пожалуй, всё, — подытожил Корбуло. — Теперь перейдём к… Ну что ещё? Последние слова были обращены к сервитору, который нарисовался в дверях оранжереи. Встроенные протоколы безопасности явно мешали ему подойти ближе, пока кабачки поворачивали в его сторону свои усики. Корбуло тяжело вздохнул. — Подожди здесь, — велел он Фиренцио. — Это займёт всего пару минут. И, толкая перед собой сервитора, покинул оранжерею, оставив боевого брата в обществе мирных кабачков с высокими адаптивными характеристиками. — Даже не приближайтесь ко мне, — мрачно сказал Фиренцио кабачкам. Те проигнорировали его предупреждение и снова потянули усики. — Нет, и не проси! — донеслось из-за негерметично закрытой двери. — Сам потерял, сам и выкручивайся. — Тебе жаль двадцати миллилитров крови? — поинтересовался в ответ голос старшего библиария. — Ничего мне не жаль, — отозвался Корбуло. — Только мне тут виднее, давать тебе крови или нет. Ищи свою пропажу другим способом. Следующая фраза прозвучала неразборчиво. Фиренцио напряг слух и разобрал: — …занять годы. Всего один несчастный шприц, ты откажешь в такой малости? — Послушай, тебе не приходила в голову мысль, что командору не нужен инквизитор, он просто нашёл повод заставить тебя наконец разобрать свой бардак? Последовала пауза. Фиренцио, проклиная своё любопытство, осторожно отступил от недовольно шевеливших листьями кабачков и подкрался к двери. — Поиск инквизитора — в любом случае приоритетная задача, — возразил Мефистон. — Выполнение которой ты, между прочим, саботируешь своей мелочной жадностью. — Приберись в своём хлам… архиве, и найдёшь его без дозы, — посоветовал Корбуло. — Заодно наведёшь там порядок. Совместишь, так сказать, неприятное с неизбежным. Фиренцио покосился на хищно ползущие к нему плети кабачковых зарослей, на дверь, снова на кабачки и опять на выход из оранжереи. Разум его затопила безмерная тоска, и на поверхность закономерно всплыла последняя отчаянная идея. Впоследствии он не мог с уверенностью сказать, его ли это была идея, или же её внедрили ему в голову извне. Фиренцио толкнул дверь и чуть не вывалился в предбанник оранжереи, прямо под ноги старшему библиарию. — Владыка Мефистон! — выдохнул нечастный боевой брат, краем глаза отслеживая оставшиеся в оранжерее плотоядные кабачки. — Позвольте… позвольте, я вам помогу! Оба Кровавых Ангела, старший библиарий и верховный сангвинарный жрец, воззрились на Фиренцио с одинаковым выражением вежливого недоумения. Мефистон опомнился первым. — И как, интересно знать, ты собираешься это сделать, пикт-модель? — саркастично поинтересовался он. — Э… Я люблю прибираться! — заявил Фиренцио, решив, что, раз ступил на скользкий путь, стоит пройти его до конца хотя бы из любопытства. — Обожаю порядок и всё такое. «И ненавижу кабачки! Кровь Сангвиния, что угодно, только НЕ КАБАЧКИ!» — добавил он мысленно, надеясь, что Мефистон сам прочтёт этот посыл в его разуме. На лице старшего библиария проступило подобие довольной улыбки. — Что ж, если нашёлся доброволец… — протянул он. — Доброволец никуда не идёт! — отрезал Корбуло. — Командор назначил ему заслуженное наказание, и только командор может его изменить. — Прекрасно, — снова ухмыльнулся Мефистон, — я пойду и сообщу Данте, что наказанный считает выпавшее на его долю испытание недостаточно серьёзной карой за свои грехи, а потому просит изменить приговор на более суровый. Что я ему с величайшим удовольствием обеспечу. И, повернувшись на каблуках, широким шагом проследовал прочь от оранжереи. — Бери лейку, — мрачно бросил Корбуло. — Пока он бродит туда-сюда, ты успеешь полить первую грядку.

***

Хламовник вызывал уважение, близкое к искреннему восхищению. Интерьеры, граничившие с пейзажами, которые открылись взору Фиренцио, как только он переступил порог покоев старшего библиария, без слов свидетельствовали, что лишь поистине выдающаяся личность могла создать столь монументальный бардак. — Да здесь «Рино» потерять можно! — не подумав, брякнул Фиренцио, и немедленно пожалел об этом. Мефистон смерил его ледяным взглядом. — «Ярость Ангела» пропала без вести пять лет и два месяца назад, — сообщил он ровным тоном. — Если найдёшь её, сообщи немедленно. И выразительно показал на бусину вокса в ухе. Фиренцио понадобилось около минуты, чтоб осознать, что это не шутка. Мефистон был предельно серьёзен. Он вполне допускал, что здесь мог потеряться «Рино». Впрочем, созерцая извилистый переулок, петлявший между книжными башнями, Фиренцио заподозрил, что такое допущение более чем обосновано. Он снял с ближайшего книжного сталагмита, находившегося на начальной стадии роста, а потому не достававшему ещё до плеча космодесантника, тарелку с засохшими остатками какой-то органики. — Что это?.. — Это — вещество, подлежащее утилизации, — пояснил Мефистон. — Впрочем, если тебе жаль, можешь скормить его монстрам в оранжерее. — Сомневаюсь, что даже кабачки на это польстятся, — признался Фиренцио. Мефистон хмыкнул. — Так Корбуло сказал тебе, что это кабачки?.. Интересно. И ушёл с загадочной улыбкой на лице, оставив Фиренцио теряться в догадках об истинной природе кабачков. Размышляя, откуда и, главное, для чего главе сангвинарного жречества пришлось вытащить этих уродов от растительного мира, он по инерции разобрал несколько книжных гор. Если это и оказало какое-то влияние на пейзаж хламовника, то самое незначительное. Через несколько часов раскопок Фиренцио начал подозревать, что колдовская аура этого помещения сама генерирует завалы хлама по мере того, как их разбирают. Конца и края, или хотя бы стен, видно до сих пор не было. Мебель, кажется, встречалась на пути в рандомном порядке. Большая часть шкафов и витрин была заперта на замки с распознаванием генетического кода, и это особенно радовало Фиренцио, поскольку содержимое витрин ему совершенно не нравилось. Он надеялся только, что это трофеи, а не запчасти. Боевой брат печально вздохнул, наткнувшись на очередную фигурную этажерку, которая никак не помогала в деле складирования бесконечного числа книг. Этажерку, должно быть, в незапамятные времена вырезал из радиоактивного ваальского дерева какой-то брат-библиарий с золотыми руками, приделанными не к тому месту. Он зачем-то вырезал с дюжину крыльев в самых неожиданных местах, и Фиренцио не покидало ощущение, что этажерка зашевелила ими, когда он взял с полки древний болтер. Оружие было украшено в лучших традициях Ордена — с золотыми крыльями, рубиновыми каплями и черепами на каждом сантиметре поверхности. К рукояти снизу был подвешен брелок в виде капли крови, и бирка на цепочке. Любопытный Фиренцио перевернул бирку. «Проклято», — гласила надпись на высоком готике. Фиренцио поспешно запихал болтер на место и оттащил преграждавшую путь этажерку в сторону, не рискуя больше ничего брать с крылатых полок. Под ноги ему свалилась какая-то невнятная кучка полуистлевшего тряпья. Брезгливо подняв рухлядь двумя пальцами, боевой брат к немалому своему удивлению понял, что нечто имеет форму длинного тряпичного конуса с большими полями. Покрутив покрытую заплатами тряпку ещё немного, Фиренцио пришёл к выводу, что это шляпа. Некоторое время он развлекался, представляя старшего библиария с этой рухлядью на голове. Впрочем, шляпа была слишком мала для космодесантника, и в лучшие годы, вероятно, принадлежала не самому крупному смертному. Чтобы убедиться в этом, Фиренцио примерил руины головного убора. Что-то тяжёлое и твёрдое, чего явно не могло быть в шляпе, ударило его по макушке. Фиренцио моментально сбросил тряпку на пол и приготовился отражать нападение, но из шляпы всего лишь вывалился меч с рукоятью, украшенной рубинами. Фиренцио изумлённо уставился на это диво. Он мог поклясться крыльями примарха, что ещё секунду назад никакого меча в шляпе не было. Да он и не мог туда поместиться — клинок полуторника, сделанного явно для руки смертного, были примерно вдвое длиннее тряпичного конуса. — Вот так да… — протянул Кровавый Ангел. Рассудив, что ничего нечестивого старший библиарий, даже такой, как Мефистон, в своих покоях держать не будет, он осторожно поднял меч и рассмотрел его. Реликвия выглядела древней, но не запущенной — камни ярко сверкали, только гравировка вдоль дола стёрлась от времени, так что невозможно было понять, что там было написано. Фиренцио попытался запихнуть меч обратно в шляпу, но не достиг никакого успеха и вернул артефакты на этажерку порознь. Пусть Мефистон сам разбирается со своими штуковинами.

***

В покоях магистра Данте царил полумрак, разгоняемый только пламенем свечей, и звучала лютня. Пока сам командор упражнялся с древним инструментом, Мефистон, на плечи которого был небрежно наброшен реквизированный у магистра халат и более ничего, развалился в кресле с очередной книгой в руках. — Так значит, вместо того, чтобы заняться уборкой в своём, кхм, архиве, ты приговорил к этому брата из восьмой роты? — поинтересовался Данте, отрываясь от перебора струн. — Милорд, я бы обязательно сделал это сам, но в такое непростое время более важные дела требуют моего неотлучного внимания, а вы приказали найти инквизитора как можно скорее, так что… — Не в этом дело, — прервал его командор, дипломатично пропустив мимо ушей пассаж про «более важные дела». — В твоём распоряжении был целый либрариум. — Невозможно, — отозвался Мефистон. — Если уборкой в архиве займутся аколиты, через час я вынесу их оттуда с психическим шоком. Это слишком рискованно для неокрепших разумов. — А для брата Фиренцио, следовательно, безопасно? — Я специально выбрал для этого боевого брата, менее других чувствительного к возмущениям варпа, — заявил старший библиарий. — Вы можете быть совершенно уверены… Прошу прощения, милорд, а вот и он. И замер, прислушиваясь к вокс-передатчику. — Мне тоже интересно, — заметил Данте. Кивнув, Мефистон щёлкнул ногтем по одному из своих перстней с черепами, которые неизменно вызывали ужас у братьев с тонким вкусом. — …И какой-то платяной шкаф, — донёсся искажённый воксом голос Фиренцио. Мефистон выразительно поднял бровь. — Милорд, он докопался до вашего шкафа. — Очень хорошо, — отозвался Данте. — Пусть не трогает. — Я его открыл, — продолжал Фиренцио. — И оттуда выпал скелет. Мефистон поднял вторую бровь. Магистр пожал плечами. — За тысячу с лишним лет может накопиться не один скелет в шкафу, друг мой. — Но этот скелет сделан из живого металла, называет себя Анракиром и утверждает, что надо поговорить, — закончил Фиренцио. — Я запихал его обратно, что делать дальше? — Ничего, — поспешно ответил Мефистон. — Больше не открывай этот шкаф. — И ещё здесь диван. Настал черёд командора поднимать брови. — Ты держишь у себя инверсионный генератор поля Геллера? — вполголоса поинтересовался он. — Трона ради, зачем? Мефистон даже слегка смутился. — Нужен был диван, — туманно ответил он. — Это археотех, созданный ещё до Тёмной Эры Технологий. Ты его хотя бы выключил? — Выключил и заблокировал, — ответил Мефистон, но как-то неуверенно. — А ещё я нашёл шляпу, из которой выпадает меч, — сообщил вокс. Данте смерил старшего библиария взглядом, от которого пустынная поверхность Ваала могла покрыться льдом. — Выключил, говоришь? — Да, милорд. Меч из этой шляпы выпадает сам по себе, без участия дивана. — Но инквизитора по-прежнему нет, — доложил Фиренцио. — «Рино» тоже. — «Рино»? — непередаваемым тоном повторил Данте. — Зачем ты… Мефистон выключил динамик. — Принято, брат, — быстро сказал он. — Продолжай свой труд, Сангвиний присматривает за тобой! — Мне кажется, настало время пересмотреть твой способ организации архивов, — строго заметил Данте. — В корне пересмотреть.

***

— Где умный человек прячет камень? — спросил Мефистон. — Ну… — Фиренцио почесал в затылке, стимулируя мыслительный процесс. — Зависит от камня, наверное. — Умный человек, — назидательно поведал старший библиарий, особенно подчеркнув слово «умный», — прячет камень на морском берегу, среди других камней. — А зачем вообще прятать камень? Мефистон тяжело вздохнул. — Затем, что принцип «прячь подобное среди подобного», мой юный друг, распространяется на всё. Если завтра Ваал падёт, и крепость-монастырь окажется в руках врага, то я могу поручиться за сохранность этих реликвий, поскольку их просто нельзя будет найти. И он показал на гору несортированного хлама, в рядах которого уже отметилась непонятного назначения синяя будка, которая внутри была больше, чем снаружи; кремнёвая зажигалка, которая не давала искр, но материализовывала чёрных собак; а также комплект из перчаток и веера. Фиренцио подумал, что это, пожалуй, самое изящное оправдание бардака, которое он встречал за всю жизнь. А ещё — что, если какой-нибудь очень глупый враг вторгнется в покои старшего библиария, то просто утонет. — Всё это здорово, конечно, — сказал наконец Фиренцио. — Но я не понимаю, как это должно помочь в поисках инквизитора. Мефистон загадочно улыбнулся. — Подобное притягивается к подобному, — туманно сообщил он. — Если бы ты был инквизитором, где бы ты спрятался? «Подальше отсюда», — подумал Фиренцио, но вслух сказал: — Среди других инквизиторов, да? — Именно, — подтвердил Мефистон. Он двинулся вперёд, ловко лавируя среди шкафов, витрин и книжных башен. Фиренцио потрусил следом, стараясь не отставать. Его совсем не вдохновляла перспектива самому заблудиться в глубинах хламовника. — Вы думаете, он может быть ещё жив? — поинтересовался он у спины старшего библиария. — Сколько смертный может прожить без еды? — Пару месяцев, наверное, — пожал плечами Мефистон. — Без воды точно меньше. — То есть, мы ищем тело, — констатировал Фиренцио. — То есть, я ищу тело, — поправил Мефистон. — А ты мне в этом помогаешь. Незначительно. — Ну, это упрощает дело, — заметил боевой брат. — Мёртвый инквизитор едва ли будет перемещаться в пространстве… Мефистон на мгновение притормозил и оглянулся на него. — Ты так думаешь? Фиренцио тут же вспомнил, где находится, и признал, что да, пожалуй, несколько поторопился с выводами. Шагавший впереди Мефистон скрылся за очередным поворотом. Фиренцио ускорил шаг, чтобы поскорее обогнуть монументальную стену, сложенную из какой-то глянцевой макулатуры. Шедевр фортификационного искусства был выстроен из целых блоков журналов, перевязанных истлевшей от времени бечёвкой, и выглядел так, словно вот-вот рухнет и затопит окрестности водопадом древнего глянца. — Мы на месте, — сообщил старший библиарий. Фиренцио, которому ещё недавно казалось, что после перчаток и веера он видел уже всё, едва удержал на месте челюсть. За стеной тянулись длинные ряды стазис-камер. — Что это? — выдохнул он. — Коллекция инквизиторов, в разные века имевших неосторожность почтить Ваал своим визитом… скажем так, без должного уважения к протоколу, — пояснил Мефистон. — Из них только последние шестнадцать были добавлены мной лично. Полагаю, это свидетельствует о росте нашей популярности в последние годы. — И что они здесь делают? — выдавил изумлённый Фиренцио. — Хранятся, — пожал плечами старший библиарий. — Это же, в конце концов, архив. Неспешным шагом он направился вдоль стазис-камер, смахивая с некоторых вековую пыль. Фиренцио поспешил следом, рассматривая «коллекцию». Большая часть камер, кроме, видимо, самых древних, была подписана. На одних табличках было указано только имя или ордос, к которому относился «экспонат», на других кто-то дотошный указывал причину попадания инквизитора в коллекцию или даже краткую историю помещения его на хранение. Фиренцио задержался у камеры, украшенной латунной табличкой, на которой каллиграфическими буквами было выгравировано: «Обозвал почтенного брата Амаретто «формалиновой консервой в маразме». Восстановлению не подлежит». За пыльным стеклом угадывались очертания изуродованного человеческого торса с обрубком одной ноги. — А вот и наша пропажа, — сообщил Мефистон, показывая на последнюю из активированных камер. Под защитным покровом стазис-поля Фиренцио разглядел измождённого человека с инсигнией на груди. Должно быть, бедняга заблудился, долго и безнадёжно искал выход из хламовника, и был уже при смерти, когда добрался до спасительной камеры. — А он выживет, если его оттуда вытащить? — с сомнением поинтересовался Фиренцио. — А какой смысл его вытаскивать? — резонно заметил Мефистон. — Он прекрасно упакован. Так что приготовь грузового сервитора, чтобы перевести камеру. И протри нашего гостя от пыли — нельзя тащить это к магистру в таком виде. И, развернувшись на каблуках, направился прочь. — Погодите! — крикнул Фиренцио. — Если вы с самого начала знали, где его искать, то почему?.. — Не знал, — возразил Мефистон. — Но понял, когда принял решение о, кхм, реорганизации архивов. И… Прервавшись на полуслове, он остановился у стены из журнальных стопок, огораживавшей «коллекцию», и пристально всмотрелся в неё. Потом поднял руку, и откуда-то из середины монументального сооружения сам по себе выполз один из журналов. Стена угрожающе заскрипела, но устояла. Мефистон подобрал свалившийся трофей и скрылся в лабиринте хлама. Подойдя к тому месту, где он стоял, Фиренцио обнаружил, что стена целиком сложена из журналов «Play Astartes».

***

— Таким образом, моё досадное упущение, полагаю, можно счесть исправленным, — закончил Мефистон свой отчёт о проделанных работах. — Следует ли из этого, что ты навёл порядок в своём хламовнике? — лукаво улыбнулся Данте. — Милорд, я не ставил это своей целью. Магистр тяжело вздохнул, как бы резюмируя, что иногда отсутствие результата — тоже результат. — Тогда, думаю, ты можешь вернуть брата Фиренцио в апотекарион, — заметил он. — Корбуло уже третий день донимает меня настойчивыми просьбами отдать ему подопытного. И, кстати, утверждает, что растения, выдаваемые им за кабачки, не хищники. — Разумеется, — согласился Мефистон. — Они всеядные. И вы знаете, какого я мнения об этом аптекарском огороде. — Как бы то ни было, Фиренцио не успел искупить свою вину, копаясь в твоём архиве, — возразил Данте. — А значит, ему придётся вернуться к кабачкам. Поверь, у меня этот эксперимент также вызывает определённые сомнения, но что поделаешь? Корбуло ведом благородной целью. Я уже рекомендовал ему сперва ставить опыты на мышах… — И что он ответил? — Что мышей кабачки давно сожрали, — вздохнул командор. — Так что выбор не отличается разнообразием… Чему это ты улыбаешься? Мефистон с явным трудом стёр улыбку с лица и заявил серьёзным тоном: — Есть одна идея. Принимая во внимание старания брата Фиренцио и его явное стремление искупить свою вину, я предлагаю его простить. — Простить? — переспросил Данте. — Да, милорд. На первый раз. Наши братья и раньше позировали для разных журналов… — Но не в таком виде и не в такой позе, — возразил командор. — И это я ничего не говорю о крыльях. Губы Мефистона снова растянула ехидная улыбка. — Но в более давние времена, милорд… Скажем, если бы стало известно, что несколько веков, может быть, тысячелетие назад тогдашний капитан восьмой роты позировал для «Play Astartes» в куда более, как вы сказали, непотребном виде? — Откуда бы это могло стать известно, друг мой? — Например… — протянул Мефистон, театральным жестом извлекая откуда-то из складок своего одения потускневший от времени журнал. — Например, кто-нибудь нашёл бы что-то, прибираясь в архивах… Как вот этот номер за бородатый год М40. Должен признать, милорд, многие пикты в нём отражают приметы своего времени — сейчас они уже не так воодушевляют, хотя психический фон свидетельствует, что когда-то они вызывали искренний восторг. Но есть один пикт, на который можно смотреть вечно. Он перевернул журнал и раскрыл посередине, демонстрируя командору чудом уцелевший плакат. На плакате юный Кровавый Ангел с золотыми волосами и светлой кожей, тронутой россыпью веснушек, демонстрировал литые мускулы, изгибаясь в позе, которую никак нельзя было перепутать с боевой стойкой. Лицо Данте окаменело. С минуту он разглядывал реликвию, не произнося ни слова. Молчание становилось зловещим. — Мне кажется, что я где-то уже видел это лицо, — подлил масла в огонь старший библиарий. — Но никак не могу вспомнить, где именно… Данте покачал головой, признавая своё поражение. — Убери ЭТО как можно дальше и не показывай никому, — приказал он. — Хотя нет, лучше сожги. Мефистон поднял бровь. — Сжечь? Милорд, у меня рука не поднимется уничтожить такую… красоту. — Долг требует приносить и более страшные жертвы, — строго заметил Данте. — Впрочем, если этот пикт тебе так дорог… Старший библиарий снова улыбнулся. — Раз он тебе так дорог, можешь спрятать его в секретных хранилищах башни Амарео, куда имеем доступ только мы с тобой, и изредка, не чаще раза в год, заходить посмотреть. — Так и будет, милорд, — заверил Мефистон. — А что же брат Фиренцио? Данте махнул рукой. — Сангвиний милосерден и простит его. Молодости свойственны странные поступки… Где-то далеко внизу, в глубине крепости-монастыря, раздался жуткий вопль. Мефистон насторожился, прислушиваясь одновременно к звукам материума и к возмущениям психического фона. — Похоже, монстры вырвались из оранжереи. Милорд, вы ведь любите кабачковую икру?