hot baby

Вечеринка затягивается, как тугой узел черничного галстука, а Хос в хлам напивается. Чонгуку это не нравится. На брюках виднеется тёмное пятно, оставшееся от виски, пять минут назад недопитого и пролитого, каким-то разодевшимся парнем, который проходил рядом. Чонгуку это не нравится. Хосок через пятнадцать минут, когда обещал две и пару секундочек, не возвращается. Чонгуку это не нравится. Чонгук заебался торчать в этом душном клубе и ждать своего пьяного друга. Чонгуку все происходящее капец как не нравится и хочется поскорее домой. Рядом опять же, задевая совсем случайно, проходит тот парень, благодаря которому красуется тёмное, пахнущее дорогущим алкоголем, пятно на штанине. Чонгук вскипает и, не выдерживая уже, хватает за рукав «ахуевшего незнакомца». Тот оборачивается и непонимающе смотрит глазами ребёнка, но Чонгук ничего не даёт сделать и успеть понять в чем, вообще, дело, прижимая больно к стенке, сдавливая запястье, раздувая ноздри. Чонгук сам не понимает, что делает, но прекращать он не намерен: слишком хорошо, слишком живо, слишком приятно и… возбуждающе? Зло дышит чуть ли не в самые губы, смотрит в чужие полупьяные и слегка испуганные глаза, в которых можно увидеть отражение синих неоновых ламп и прожекторов, наклоняется ниже чуть не соприкасаясь с чужими, широкими, чётко очерченными губами. «Ахуевший незнакомец» теряется, тушуется и, кажется, сползает на пол, но рука очень сильно и крепко держит, и не даёт этого сделать, но ему кажется, что он именно сползает. Жарко, душно, а этот пидор становится ещё больше и больше. Чонгук больше не выдерживает напряжения, что, кажется, испытывает и он и этот «красивый сексуальный парень» и целует горячо, яростно, чувственно буквально пригвоздив к стенке бедного мальчонку (ему сейчас, кажется, именно так). Целует так, словно это его любовь, которую он не видел вечность, может, или отдавшаяся шлюха. Запускает свой язык, касается чужого больно, свирепо, страстно, кусает губы до крови особенно нижнюю, а незнакомец, не растерявшись, поддается ему вперед, чувствуя, что это ему все очень нравится, до жути заводит, и отвечает на этот страстный и неожиданный поцелуй рвано и как-то скомкано, а потом очень нежно, обвивая шею рукам, что Чонгук тает и стонет низко и сладко. Сейчас Чонгуку не до Хоса, сейчас Чонгуку не до злости, сейчас Чонгуку не до пятна на его любимых кремовых брюках. Сейчас для Чонгука есть этот «ахуевший незнакомец», который целуется невероятно хорошо, переходя от неуверенности и зажатости к нахальности и дерзости, что ни может не заводить ещё больше. Чувствует его возбуждение и кусает больно за нижнюю губу, рыча, а после отстраняется, хватает за изящную руку и тащит в туалет, не принимая отказа. Тэхен дышит часто, бегает глазами по клубу и думает сейчас взорвется от возбуждения, сейчас сорвётся и сам… Облизывает постоянно пересыхающие губы и послушно следует, хотя сейчас он и сопротивляться не может и не хочет… ибо слишком пьян, слишком одурманен этим новым чувством, слишком хочется… сжимает руку и следует дальше. Музыка врезается в барабанные перепонки, заполняя собой грубой и рваной, а дыхание все не хватает и хочется… хочется до дрожи хочется. Они заходят в какую-то кабинку, к счастью, пустую. Чонгук закрывает на защелку и слышит, как громко сглатывают за спиной, поворачивается и начинает снова целовать, придавливая к бочку «потрясающую сучку», напирая всем телом и, слышит стоны, и чувствует эти прекрасные губы на своих… они такие тёплые, желанные, влажные и уже порядком истерзанные, и уже не терпится втиснуться в узкий зад, хотя он так никогда не делал, но было дело где-то в классе третьем средней школы «он не давал, а хотелось…». А в том, что прекрасный зад узкий, Чонгук и не сомневается, ибо этот мальчик слишком мил и дрожит от каждого касания, может, он даже девственник, не то что гей. О черт… «Но молодость нам дана на то, чтобы совершать безбашенные, может, даже довольно глупые поступки и жить, не существовать, а именно жить, отец, а не просиживать штаны в кабинете». Вот Чонгук и живёт: выдыхает горячо в опухшие покрасневшие губы, сдирает к чёрту всю одежду рывком и чувствует, чувствует, как его желают каждый клеточкой тела, как часто неровно дышат, как стискивают зубы, лишний раз не простонав. Смотрит на полностью чёрные глаза, на эту страсть в них, на огонь, что пожирает. Улыбается в поцелуе, раздвигает ноги и, стараясь не думать о всевидящем зануде папочке, входит… с полувскриком, полустоном, насухо, в жаждущее его нутро, и сам стонет от этой узости, от сладких стонов, вскоре чувствуя, как ноги разъезжаются и, он падает куда-то в пропасть… поглощённый, как чёрной дырой этими глазами… ангельскими звуками, исходящими из розового ротика. Штырит похлеще колёс. Из глаз искры, во рту сухо, а внутри «тепло…». Рывками нетерпеливыми, размашистыми долбиться и, наверно, наутро, а, может, и больше останутся ссадины и синяки, но неважно, сейчас ничего не важно, кроме, получить крышесносную разрядку и доставить удовольствие, если он даже не «такой» похуй. Он явно хочет чёрт возьми. Прижимает руками к холодной стенке и входит снова и снова, получая стоны и такую узость… что даже игрушки могут позавидовать. Или просто сильно хочется? Воздух стопорится, становится ужасно жарко, даже душно будто они в самом аду, но пиздецки хорошо, что ноги не держат, а на лице улыбка расцветает, словно папочка уехал и можно покомандовать, повыебываться перед малышкой Рози. Пошло облизывает губы, улыбается и становится хищным зверем, поймавшим добычу. Не обращая внимания, прижимает к себе разгорячённое тело и, кажется, проходит по простате, услышав чуть более громкие стоны, доводящие до исступления, до сумасшествия, до почти оргазма и чувствует ноги возле своей гладкой упругой заднице все прижимающие плотнее, ближе, чтобы дальше, глубже, сильнее. Растягивает теперь же удовольствие и ебет плавно, медленно, двигая бёдрами, закусывает губу, попадая ровно по комочку нервов, выбивая напрочь весь воздух из лёгких, совсем не жалея «жертву», да ей и в радость. Чувствовать член, покрытый вздувшимися венками, твердый, упругий член сука, который долбиться по простате, не давая и вздохнуть. Толчки становятся быстрее, точнее, грубее так, что больше ничего не остаётся, а сознание уходит куда-то в другое измерение, и Чонгук сам не знает, как стоит, вообще, как еще хватает сил втрахивать в бачок хрупкого нежного мальчика. Тэхён скулит, скребёт по мускулистой спине ногтями, прижимается, дрожит находясь за гранью реальности, обретая какой-то смысл в этом «дьяволе», в том какое он удовольствие доставляет, как кусает за кадык, как ебет, как расплавляет и растворяет паршивые мысли и чувства. Так хорошо, мокро, горячо, что глаза закатываются, губы не закрываются, а увлажнённые ресницы подрагивают. Нарастает, наконец, то прекрасное чувство, как тогда, когда матери не бывает и можно подрочить на стеклянном столе, выгибаясь как дорогая сучка, посасывая такой же стеклянный прозрачный, как и сам стол фаллос. Перед глазами темнеет, уши закладывает, воздух заканчивается, а тело обмякает чужое, но после и своё, наполняя липкой тёплой спермой «невьебенное чудо». Чонгук низко стонет и рычит, не закрывая рот, делая ещё пару резких, глубоких толчков и выходит, целуя небрежно в губы, приземляется на пол и громко сглатывает, произнося шёпотом «hot baby». А оттраханный сын управляющего компанией, в которой трудится отец Чонгука, старается не двигаться и глотает воздух, как рыбка, прижав к груди руки, испытав первый в жизни оргазм с настоящим партнёром и, видимо, последний.