О драмах и парадных

Первые несколько дней после поцелуя на кухне Ваня ждет, что Рудбой напишет, приедет за очками. Ване очень нужно посмотреть на него еще разок. Стоит ему подумать о том, что Рудбой был у него в гостях, в голове первым делом всплывает картинка, как татуированные руки чесали Гришу, а потом — как эти же самые руки держали Ваню за голову, пока Рудбой целовал его. Этот маленький гейский момент не стал грандиозным землетрясением, перевернувшим Ванину жизнь, но какие-то привычные вещи с полочек в чердаке подсознания стряхнул. Ване хочется разобраться. В хорошие часы он угорает над собой: распереживался, как школьница из-за первого поцелуя, должно быть, ношение чокеров пагубно влияет на психику, заставляя деградировать до уровня семиклассницы и волноваться из-за всякой херни. В плохие часы он мрачно думает, что поцелуй и впрямь был первым, что никогда раньше он не целовался с мужиком, что ему не было противно, ему, вообще-то, даже немножко понравилось, несмотря на краткость поцелуя и неловкость момента. Может, он бисексуален? Само по себе это открытие не значило бы, что Ваня пустится скакать по хуям, исследуя новые грани своей сексуальности. Просто хотелось бы знать о себе такие вещи, выяснив их в спокойной обстановке, а не обнаружив себя однажды утром в постели с пидором каким-нибудь. Ваня честно смотрит пару гейских порнороликов, готовый с ужасом обнаружить, что у него встает на трахающихся мужиков, но ничего подобного не происходит. Еще Ване приходит в голову, что можно было бы попробовать провернуть такую же штуку, как с Рудбоем, с кем-нибудь еще, но у него не числится ни одного пидора в приятелях. Разве что Славон, но у него его ебаный Окси. Да к тому же лизаться с ним — это какая-то неадекватная хуйня, как будто кто-то запанчил на баттле про мамоебство, а потом выясняется, что объект панча и впрямь трахает свою мать. В конце концов Ваня приходит к выводу, что проще всего дождаться Рудбоя и уже на нем ставить эксперименты. Он Ване не друг и не приятель — так, случайный знакомый из тусовки, с которой они не пересекались раньше и вряд ли пересекутся еще. Даже если случится какая-то хуйня, на Ваниной жизни это никак не скажется. В худшем случае Рудбой начнет распускать слухи, что Фаллен пидор — вот смеху-то будет. Ну, а если Ване вдруг понравится… ну хуй знает, разберется как-нибудь, заведет себе какого-нибудь пидора, максимально далекого от рэп-тусовки и будет мутить с ним свои гейские делишки. Но дни идут, а Рудбой не выходит на связь. Ваня пару раз спрашивает у него про очки, получает краткое: «Потом». То ли Рудбой его избегает после произошедшего, пытаясь восстановить пошатнувшуюся хрупкую гетеросексуальность, то ли занят он — не разберешь. В целом Ване пофигу. Нет так нет, не очень-то и хотелось. Ситуацию он выкидывает из головы, и только иногда, гладя Гришу, вспоминает, как кота чесал посторонний Ваня. Домофон звонит около двух часов ночи. «Открывай, Фаллен», — раздается из трубки. Ваня не может понять по голосу, кто это. Дверь подъезда он, впрочем, открывает, раз гость его по имени назвал, наверно, это не посторонний. Несмотря на весь хайп вокруг Славы, их адрес каким-то чудом не стал еще общественным достоянием, и в подъезде не дежурят оголтелые фанаты, так что Ваня не ожидает увидеть кого-то совершенно незнакомого. Но ему очень хочется исключить из круга общения того умника, который додумался без предупреждения прикатиться к ним домой в ночи. Ваня открывает дверь на лестничную клетку и мрачно смотрит на гостя. Потом, спохватившись, он снимает солнечные очки, чтобы ночной гость мог прочувствовать всю силу Ваниного осуждения. Но Рудбой настолько пьян, что ты в нем взглядом можешь хоть дырку просверлить — ему совестно не будет. — Ну чего тебе? — спрашивает Ваня. — Приехал вот, — отвечает Рудбой, разводя руками. В левой у него зажат телефон, в правой — полупустая бутылка Хеннеси, Ваня уверен, что либо одно, либо другое этот пьяный кретин разобьет в ближайшие пару часов. — Телефон спрячь, — говорит Ваня. Со второй попытки Рудбою удается попасть телефоном в карман куртки. — Ну так чего тебе? — Ваня выходит на лестницу, закрывая за собой дверь. Миша дома, и хотя он вроде бы уже лег спать, нельзя гарантировать, что его не разбудил писк домофона. Если вдруг он увидит незваного гостя, вопросов не оберешься, Ваня сомневается, что сможет придумать какую-нибудь правдоподобную историю, не устроив Славе с жидом насильственный каминг-аут. Ему нужно поскорее спровадить этого пьяного долбоеба. Ваня, конечно, хотел увидеться с Рудбоем, но в его воображении встреча происходила с адекватным человеком, а не с этим синим телом, в такой ситуации ни о каких экспериментах речи и быть не может. — Ну этот твой туда, а я оттуда, — ответ на вопрос не делает ситуацию понятнее. — Слава куда-то приехал? — Рудбой кивает, и Ваня продолжает догадки: — К Окси? И тебя выгнали? — Не выгнали, — Рудбой качает головой, — сам ушел. Он достает из кармана мятую пачку, выбивает из нее сигарету, вставляет ее в рот и закуривает. — А сюда ты зачем приехал? Слышь, дядя, не кури людям в двери. Ваня осторожно берет Рудбоя за рукав и тянет за собой, заставляя развернуться. Они спускаются на площадку между этажами, останавливаются у окна, Рудбой садится на подоконник, ставит рядом с собой бутылку и отвечает: — Ну вот он к нам приехал, а я к нему! Ваня смотрит на Рудбоя, вскинув брови: что, блядь, серьезно? Рудбой настолько пьян, что мстительно приехать к Славе домой — вершина его злокозненности? Ваня изо всех сил сдерживается, чтобы не прокомментировать его умственные способности, и пытается разрулить дебильную ситуацию: — Езжай домой, я тебе такси оплачу, если у тебя бабла нет. — Нет. — Что значит нет? — Ваня даже теряется от этого короткого тупого ответа. — Нахер ты тут кому нужен? А если Джигли тебя увидит? Как тогда объяснять, хуле Оксанкин бэк-МС тут делает? — Пусть ему твой Гнойный объясняет, что я тут делаю. Ваня испытывает острое желание закурить старую добрую сигарету. Он мог бы стрельнуть одну у Рудбоя, но вместо этого проявляет силу воли, достает вейп из кармана толстовки и делает несколько тяг, прежде, чем заговорить снова: — Слушай, тебя же не выгнали, ты сам ушел. На что ты обиделся и сидишь тут, надутый? Что Мирон не побежал тебя останавливать? Рудбой молча курит, сидя на подоконнике, и пялится на собственные руки. — Может, он вообще позвал Славу, чтобы вас познакомить, — предполагает Ваня в порыве вдохновения. Рудбой поднимает на него взгляд. Молодец, Ванечка, давай, запудри мозги этому кретину, пусть тащится к Окси, плевать, если у Славы из-за этого обломается его романтический вечер с жидом. — Ты его друг, со Славой он встречается, было бы логично, если бы он попытался наладить ваше общение, хотел, чтобы вы втроем выпили или покурили. А ты зачем-то сбежал. Я бы на твоем месте вернулся. Рудбой слушает его, позабыв про сигарету. Та дотлевает до фильтра, столбик пепла падает на Рудбоевские джинсы — он не замечает. — Нехорошо это как-то с твоей стороны — друга не поддерживать. Ну не нравится тебе Слава, но выебываться-то зачем? Рудбой, наконец, замечает, что сигарета догорела, бросает ее на пол, берет бутылку, делает большой глоток, шумно выдыхает после него и шмыгает носом. — Ну не могу я, — говорит он, хмурясь. — Не могу я, блядь. Ладно, когда это где-то вдали от меня существует. А тут, блядь, хуйло это к Мирону приходит, как домой. — Сам ты хуйло! — Ваня всякий раз возмущается, когда Рудбой начинает выебываться на Славу. Пора бы уже привыкнуть, что у татуированного пидора какие-то проблемы с существованием Славки, и перестать каждый раз злиться, но Ваня не может. Рудбой даже не замечает возмущенного возгласа, продолжает тираду, все сильнее заводясь: — Вот я буду с ними сидеть, как третий лишний на свиданке? Они будут друг друга украдкой тискать, думая, что я не вижу? Сосаться, стоит мне выйти из комнаты? Да ну нахуй, блядь, я не хочу при этом присутствовать. Предложат остаться на ночь и будут ебаться за стенкой? Блевать тянет, как подумаю об этом! — А ты не думай, мыслитель хуев, — Ваня тоже заводится. — Наблюешь мне в парадном — я тебя вообще на твою бутылку посажу, пьянь ебаная. — Рудбой раскрывает рот, но Ваня не дает ему начать пиздеть: — Я сочувствую Окси, хуево иметь такого друга. Твое какое дело, с кем он ебется? Ты Роза Сябитова для него, что ли? Но я не вижу тут свахи, я вижу тут только мудака, который лезет не в свое дело. — Сам ты, блядь, мудак, — возмущается Рудбой, показывая Ване фак. — Тебе, может, и похуй, что твой Гнойный головой ебанулся и с мужиками трахается, а я за бро своего беспокоюсь! Ване очень хочется втащить ему. Приперся в ночи, никто его не звал, выебывается, из-за него лысый мудила наверняка разведет какую-нибудь пиздодраму. Ебальник Рудбоя спасает только то, что Ваня не хочет осложнять и без того дебильную ситуацию, жид наверняка доебется, как холопы из Антихайпа посмели разукрасить рожу бэк-МС стадионного рэпера. — Мне похуй, как Ване Дремину, и тебе советую последовать примеру тезки! Они оба замолкают. Рудбой возвращает коньяк на подоконник, чтобы закурить еще одну сигарету, и Ваня, не выдержав, забирает бутылку и отпивает крупный глоток. Коньяк он не любит, но трезвым разговаривать с этим пьяным долбоебом он больше не может. Рудбой как-то странно смотрит на него, и Ваня немедленно комментирует: — Что, тоже брезгуешь из одной бутылки пить? Был тут уже один брезгливый, и где он сейчас? — Вот именно, — подхватывает Рудбой, — где? — Блядь, Рудбой, — Ваня чувствует себя очень измученным, он не подписывался возиться с умственно отсталыми. — Ну что ты доебался? — Да не понимаю я просто, — Рудбой разворачивается к нему всем телом, в попытке объяснить, начинает взмахивать руками в такт словам. — Вот как это так? Был мужик, всегда по бабам был, ему любая даст, хоть модель, хоть Собчак, хоть кто. Отношения ему на хер не уперлись. А теперь что? Сколько он уже с Гнойным? Может, еще и группиз трахать перестанет? Может, уже перестал? Вот что с ним такое? Как это вообще возможно? Ты вообще в курсе, как часто они переписываются? За время этого монолога Ваня прикладывается к бутылке еще пару раз. С коньяком всегда так, чем больше ты его пьешь, тем менее противно на вкус. — Не в курсе, — отвечает Ваня. — Окси постоянно, блин, в телефоне, не просто тратит часок в твиттере ленту пролистать да поболтать, все время проверяет. Раньше не было такого. Вот кто ему столько пишет, если не этот твой? Дорвался после стольких лет игнора, вот и не затыкается, — Ваня возвращает бутылку на подоконник, оставив в ней совсем на донышке. — Как будто ты, когда с девочкой начинаешь встречаться, не переписываешься с ней круглые сутки напролет, — парирует Ваня. — Девочкой, блядь! — восклицает Рудбой. — Да что же ты орешь, придурок, ночь на дворе! — шикает на него Ваня. — Рудбой, ты пьян, иди спать, ты херню какую-то порешь. Может, ты слишком часто представляешь ебущегося Оксимирона? Может, с тобой тоже что-то не так в заднеприводном смысле? — Сам ты пидор, — огрызается Рудбой и слезает с подоконника, Ваня аж замирает: неужели придурок наконец-то свалит? Рудбой с неожиданным для пьяного проворством шагает к нему, толкает к стене с такой силой, что Ваня бьется об нее затылком, хватает руками за щеки и пытается засосать, прижимается ртом к Ваниным плотно сжатым губам, проводит по ним языком. На какую-то долю секунды Ваня замирает, он немножко оглушен ударом и не знает, что предпринять, в голове всплывают все предыдущие соображения, что будет, если Джигли спалит Рудбоя в их подъезде. Ване вдруг приходит в голову дурацкая мысль, что он понимает баб, которые молчат и терпят домогательства всяких стремных уебанов из страха, что придется давать объяснения. Херово им, бедняжкам. Очухавшись, он с силой бьет Рудбоя в солнечное сплетение. Тот сгибается пополам и начинает кашлять — Ваня даже думает, что его вырвет на пол. Когда Рудбой наконец разгибается, Ваня уже готов к драке — он схватил с подоконника бутылку и не побоится ебнуть ей этого дебила. Ваня, конечно, хотел снова попробовать с ним целоваться — но не при таких же, блядь, обстоятельствах, когда на тебя внезапно нападает пьяное тело. — Ты чего? — обиженно спрашивает Рудбой. — Это ты у меня спрашиваешь? Какого хуя это было? — Ваня аж теряется от такой искренней обиды. — Мы же с тобой уже сосались, — говорит Рудбой так, будто это все объясняет. — И что, блядь? — Ну и чего ты теперь пиздишь меня за то же самое? — всем своим видом Рудбой демонстрирует искреннюю обиду в лучших чувствах, как будто Ваня — это его ебаный Оксимирон, позвавший Славу на квартиру. — Даже не знаю, может быть, потому что ты вел себя так, будто я третьеклассница, а ты — педофил? — Что? — рожа Рудбоя изображает шок и возмущение. — Ты ебанутый, что ли? Я только проверить хотел про заднеприводных. — На Оксане своей ебаной проверяй, — огрызается Ваня. — Так, на хуй это, я домой. — Ну погоди, — Рудбой тянется к нему, пытаясь поймать за руку, и Ваня отшатывается в сторону. — Слушай, мужик, сорри, я не имел в виду ничего такого, просто подумал, мало ли, это так работает, типа, искра, буря. Бля, прости, хуйня какая-то вышла. Извини. — Ты ебанутый, — с чувством говорит Ваня. Он садится на ступеньки и запускает свободную руку в волосы. Вот угораздило же, блядь, в Окситаборе у всех, что ли, с башкой не в порядке? У одного биполярочка, другой ведет себя, как ебаный маньяк, с такими тенденциями этот их Порчи, наверно, христианских младенцев жрет. Ваня подносит бутылку ко рту и видит, что Рудбой смотрит на него. — Чего вылупился? Рудбой отводит глаза, а потом опять лезет за сигаретами: — Извини. Хуйня какая-то вышла. Силу не рассчитал и вообще. Я не хотел. Я только проверить. — Нахуй ты пьешь, если ты такой ебанутый по пьяни? — интересуется Ваня. — Сигарету мне дай. Рудбой протягивает ему открытую пачку, Ваня тянется за ней и замечает, что пальцы у Рудбоя дрожат. — И зажигалку. Рудбой бросает ему зажигалку, Ваня прикуривает и перебрасывает ее обратно. Рудбою не удается ее поймать, зажигалка падает на пол. Он неуклюже нагибается за ней, подбирает, крутит ее в пальцах и пялится на нее. Ваня тоже смотрит на его руки — ему не хочется видеть лицо Рудбоя. Ему как-то стремно. Кто же знал, что этот дебилоид может такие штуки откалывать. — Рудбой, валил бы ты домой, — говорит наконец Ваня, туша бычок о ступеньку. — Я только… — Да, только проверить, я слышал, — Ваня наконец заставляет себя посмотреть Рудбою в лицо. Оно такое растерянное, что Ваня даже чувствует злорадство: нечего, балбес, херней по пьяни страдать. Что, уже сейчас стыдно? А уж как утром будет стыдно, Рудбой, ты охренеешь. — Проверил? — Ну вот как это работает? — спрашивает Рудбой. — Вот ты меня ебнул, чего ж Мирон-то не ебнул? Ваня не может поверить, что Рудбой продолжает всерьез нести всю эту херню после произошедшего. Может, он не просто бухой, а еще и закинулся чем-то? Как можно было настолько перекрыться? Может, это просто какой-то эксперимент Рудбоя по познанию постиронии? — Я даже не знаю, — говорит Ваня, — может, Слава не вел себя, как пьяное хуйло? — Угу, — ворчит Рудбой, — бойкий и ласковый был, Мирон не смог устоять. Ваня поднимается на ноги. Он думает, что сейчас сделает что-нибудь, что раз и навсегда прекратит Рудбоевское желание изливать Ване душу. Сколько, блядь, можно, он не нанимался ни в няньки, ни в психотерапевты, он не брат милосердия для ебанутых мушкетеров. Заодно и свои вопросы разрешит. — А ты представь, — говорит Ваня, ставя опустевшую бутылку на ступеньки и поднимаясь на ноги, — вот подходит Слава к Окси, кладет ему руки на плечи и заглядывает в глаза. — Ваня повторяет действия гипотетического Славы в точности. Рудбой смотрит на него, как загипнотизированный. — Он дает Окси время передумать, свести все в шутку, втащить, поэтому приближается к нему очень медленно. Ваня замирает, почти прижавшись к Рудбою, между их телами остается какая-то пара сантиметров. Глаза у Рудбоя пьяные и отчаянные — хотя хуй знает, какие они у него в норме, Ваня не эксперт по рудбоевским эмоциям — Рудбой их закрывает и тянется к Ване. У Вани есть все время мира, чтоб отодвинуться, чтобы снова ударить — но, похоже, у них с Мироном есть что-то общее, кроме Славы — в этот раз Ваня тоже не может ебнуть. Ване лезут в голову всякие тупые мысли типа: «блядь, в домашних тапках выперся, холодно все-таки», «а вдруг кто покурить выйдет», «щетина пиздец как странно ощущается», «а чувак хорошо целуется». Они целуются так долго, что Ваня успевает пройти через все стадии принятия и признать, что это даже как-то прикольно, когда сосешься с мужиком, и он ведёт в поцелуе, не как с телочкой, которая любит проявлять инициативу. Потом Рудбой, наконец, отодвигается. Ваня машинально утирает губы тыльной стороной ладони. — Ну вот как-то так у них все и было, да, — говорит Ваня, пытаясь перевести произошедшее в шутку. Рудбой почему-то закатывает глаза и опять лезет за сигаретами — пачка у него уже почти опустела, так что Ваня не просит сигаретку, а снова достает вейп. — Что, дядь, — спрашивает он участливым тоном, — встал у тебя? — А ты возьми да проверь, — огрызается Рудбой. — Нет уж, спасибо, — отвечает Ваня. — Я пойду, наверно, — говорит Рудбой после паузы. — Скатертью дорожка. Такси вызвать? — спрашивает Ваня. — Не, я пешком, проветрюсь заодно. Прогулка по ночному Петербургу действительно может помочь привести в порядок мысли (а может и окончательно кукуху сорвать, тут уж как повезет), но не в марте же месяце. Рудбой вдруг кажется Ване настолько грустным и пьяным, что его даже становится жалко. Вот сейчас он будет плестись по улице, наверно, еще бухла купит, телефон проебет, в лужу свалится… — Ты что, осознал себя педиком и решил утопиться в Неве? — спрашивает Ваня, пряча за шуткой беспокойство. В ответ он получает натужную улыбку: ха-ха, очень смешно. С такой скорбной рожей Рудбою и впрямь только топиться. «Ванечка, ты слишком добрый и жалостливый, это тебя погубит», — думает Ваня и говорит: — Идем, только чтоб Джигли тебя не слышал. Утром свалишь. — Чего? — не понимает Рудбой. — У меня переночуешь, — отвечает Ваня. Они крадутся через коридор в кромешной темноте, Рудбой во что-то врезается, Ваня спотыкается об Гришу, пришедшего потереться об ноги — удивительно, что Джигли не проснулся и не решил, что в квартиру ввалились воры. Ваня пропускает Рудбоя в комнату, запирает за собой дверь, указывает на кровать и шепотом говорит: — Давай, Рудбой, баиньки, пусть тебе снятся тёлочки с большими сиськами и упругими задницами. Утром чтоб из комнаты не высовывался, если Джигли тебя увидит, мне придется убить вас обоих. Он гасит свет и хочет пойти за компьютер, погамать до утра, но Рудбой задерживает его, обнимая, утыкается лицом наполовину в капюшон толстовки, наполовину в шею. — Мэн, не надо, — говорит Ваня. — Ты протрезвеешь и пожалеешь обо всей этой пидарасне. — А ты? — глухо спрашивает Рудбой, не торопясь убрать свою башку с Ваниного плеча. — А я и не особо пьяный, — отвечает Ваня. Черт знает, что Рудбой услышал в этой короткой фразе, но после нее он отпускает Ваню и идет ложиться спать. До самого утра Ваня играет, и игра его не омрачена ни проигрышами, ни пробуждением Джигли, ни протрезвевшим Рудбоем, даже Гриша куда-то съебался. К восьми утра рассветает. Ваня идет в комнату проверить, как там Рудбой, и находит Гришу, свернувшегося на подушке рядом с рожей этого алкаша. Половина морды Рудбоя скрыта за Гришиным пушистым боком. То, что из-за него виднеется, выглядит крепко спящим и весьма умиротворенным. Ваня садится на край кровати, протягивает руку и треплет Гришу за мохнатые щечки: — Гриш, ты предатель, — шепчет Ваня. — Ты зачем к нему пришел? Ты почему с ним спишь, Гриш? Ты зря это, ты это прекращай. Гриша зевает, потягивается, перекладывается на подушке поудобнее, наваливаясь на Рудбоевскую рожу, и начинает мурлыкать, щурясь на Ваню. — Вот так, удуши его, Гришенька, молодец, — Ваня продолжает начесывать кота, любуясь сонной мордой, и вдруг замечает, что на него косятся уже две пары сонных глаз. — Проснулся? — вся нежность из Ваниного голоса разом куда-то испаряется. Рудбой поспешно закрывает глаза, но Ваню не наебать. — Я видел, ты не спишь, — шипит на него Ваня. — Вставай давай! — Еще пять минуточек, — просит Рудбой, поворачиваясь так, чтоб уткнуться лицом в подушку. — Они тебе не помогут. Я пока что пойду проверю, как там Джигли, если он не собирается вставать, ты сейчас же подрываешься и сваливаешь. — Водички хотя бы можно? — Рудбой поднимает опухшую и помятую рожу с подушки. Ему даже не нужно корчить жалобную гримасу, он и без нее выглядит крайне трагично. Но Ване его ни капельки не жалко: — Водичка и аспирин плохим мальчикам не полагается, а ты вчера был изрядно хуевым мальчиком, — говорит Ваня и уходит из комнаты проверять Мишу. Вернувшись, он обнаруживает, что Рудбой поднялся, и теперь сидит на кровати, наглаживает Гришу. — Ну что там? — спрашивает Рудбой шепотом. — Спит, — отвечает Ваня. — Давай, сваливай отсюда быстро, в парадном обуешься. Рудбой встает на ноги, подходит к двери комнаты и вдруг останавливается рядом с Ваней. — Ну что еще? — Ваня возмущенно смотрит на него. Ему хочется уже спровадить незваного гостя и лечь спать, а после сна, на свежую голову, обдумать прошедшую ночь, решить, что делать дальше. Ответы на значительную часть вопросов к самому себе он получил, осталось лишь сделать правильные выводы из них. Рудбой кладет ему ладони на плечи, медленно придвигается, очевидно копируя действия самого Вани минувшей ночью. — Ох блядь, ты серьезно? Опять? — говорит Ваня Рудбою прямо в приоткрытый рот. — Я уже не пьян и не пожалею, — отвечает Рудбой. От Рудбоя разит перегарищем, он помят и небрит, у него отпечаток подушки на роже — антисексуальное зрелище, даже фанатка Охры ебаного бы сейчас не стала с ним целоваться. Но Ваня-то не фанатка, и ему ничего не мешает. Как только Рудбой сваливает, Ваня ложится спать, не давая себе отправиться на новый виток рефлексии, связанной с тем, как приятно ему целоваться с мужиком, даже когда этот мужик выглядит, как бичара. Спит он меньше обычного, просыпается часам к четырем дня и первым делом проверяет телефон. В соцсетях и мессенджерах, как обычно, гора сообщений, от Рудбоя — ни одного. Ваня набирает: «ОПЯТЬ ОЧКИ СВОИ ЕБАНЫЕ НЕ ЗАБРАЛ». Рудбой отвечает немедленно: «Приеду, когда у тебя хата будет пустая, и заберу». «ЭТО ОЧЕНЬ СТРАННЫЙ НАМЕК, ИВАН. ПО СТАТИСТИКЕ 90 ПРОЦЕНТОВ ИЗНАСИЛОВАНИЙ СОВЕРШАЮТСЯ ЗНАКОМЫМИ ЖЕРТВЕ ЛЮДЬМИ». «Никаких изнасилований, все по большой и СВЕТЛОЙ любви». «ДАЖЕ НЕ ЗНАЮ КАК ТЕБЕ НАПОМНИТЬ, НО НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД ТЫ УТВЕРЖДАЛ, ЧТО У ТЕБЯ НЕТ ПРОБЛЕМ ПОЦЕЛОВАТЬ МУЖИКА И ОСТАТЬСЯ ГЕТЕРОСЕКСУАЛОМ». «Мне стало интересно». Ваня вздыхает. Интересно ему стало, ишь ты, какой любопытный. Ване тоже стало интересно, но удовлетворять свое любопытство с Рудбоем… нет, это все-таки не очень хорошая идея. Мало ему проблем от Славиного отъезда кукухи, так еще и собственная в те же края собралась. Он пишет: «МНЕ ИНТЕРЕСНО ЧЕМ ЗАКОНЧИТСЯ ИГРА ПРЕСТОЛОВ, А ВОТ ЭТО ВОТ ВСЕ НЕ ОЧЕНЬ». «Фаллен, А НАХУЯ ТОГДА ТЫ МНЕ ОТВЕЧАЛ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ?» «ДА КАК-ТО ТАК ВЫШЛО», — пишет Ваня и хочет на этом закончить разговор. Потом он думает: что если бы ему самому такое ответили? Впервые в жизни вот оказался в роли человека, к которому подкатывают, и тут же начал вести себя, как тупая пизда. Нехорошо, Ванечка. Он набирает: «Смотри, вот пьяный засос с мужиком — это смешно, а дальнейшее — уже как-то не очень. Но я надеюсь, что поставленных экспериментов тебе хватило, чтобы разобраться». «Во-первых, ты не был пьян, во-вторых, не хватило». «Ну сочувствую, иди Джарахова выеби, он мелкий и не сможет оказать достойного сопротивления». «Не нравлюсь тебе?» «ВЫБОР ФАЛЛЕНА МС — ЖЕНЩИНЫ, И ЧТО-ТО Я НЕ ЗАМЕТИЛ У ТЕБЯ ГРУДИ». «Вчерашний вечер говорит о том, что Фаллен МС — бисексуал». «ВЕЛИКИМИ ОКСИМИРОНАМИ БЫЛО СКАЗАНО, ЧТО ФАЛЛЕН НЕ В СЧЕТ». Ване очень, очень неловко от сложившейся ситуации. Дошутился. Вот так проснется завтра, а у них вся парадная исписана сердечками «ВАНЯ + ВАНЯ = ЛЮБОВЬ» и Рудбой рэпчик про любовь под балконом читает. Хорошо хоть они в телеграме треплются, а не друг с другом разговаривают — Ваня бы, наверно, опять отколол какую-нибудь пидорскую штучку, лишь бы прекратить самый неловкий разговор в жизни. «СЛУШАЙ, НУ НАЙДИ СЕБЕ ТАМБЛЕРБОЯ ИЗ ВАШЕЙ ФОТОТУСОВКИ И НА НЕМ ЭКСПЕРИМЕНТИРУЙ, ХОТЬ ЖОПУ ЕМУ СОСИ». «Я уже поэкспериментировал». «КАКОЙ ТЫ БЫСТРЫЙ, ТЕБЯ СЛУЧАЙНО НЕ БАРРИ АЛЛЕН ЗОВУТ? ЧТО, ЖОПУ СОСАЛ?» «Нет, просто лизался». «Вот и продолжай». «Не зашло». «Куда зашло?» «В смысле не понравилось». «Ну так я не понимаю, зачем ты ко мне лезешь со всем этим, если тебе не нравится самому». «С тобой нравится». «СУКА Я ТЕБЯ ЗАМЬЮЧУ ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ БЛЯДЬ ДЯДЯ ИДИ ЭЛЕКТРОШОКОМ ПОЛЕЧИСЬ». «Ладно, нет так нет, сорян, давай сделаем вид, что ничего не было». Ваня не отвечает — едва прочитав сообщение Рудбоя, он принимает его предложение и начинает усиленно игнорировать факт существования их переписки. В следующий раз Рудбой пишет через пару дней и говорит сугубо по делу: где им пересечься, чтобы Рудбой наконец-то забрал свои очки? Ване дико лень выходить из дома, тем более напрягаться ради Рудбоя, так что он предлагает: «Да заезжай часам к семи, Джигли как раз укатит вечером бухать». Без пяти семь Рудбой пишет, что он приехал, и спрашивает, можно ли ему подняться. «ОРЕЛ ПОКИНУЛ ГНЕЗДО», — отвечает Ваня. «Ты что, упоротый?» «Поднимайся, Джигли уехал». Через пару минут в дверь звонят. Ваня открывает, Рудбой торопится зайти в квартиру, словно боится быть замеченным в парадном. Очень своевременные опасения после цирка, который они устроили пару дней назад, — думает Ваня и усмехается своим мыслям. — Сейчас принесу твои очки, — Ваня уходит в комнату. Очки Рудбоя валяются у него на подоконнике и даже успели покрыться тонким слоем пыли. Ваня протирает их краем толстовки и осматривает линзы в поисках отпечатков пальцев — за прошедшее время Ваня пару раз выходил из дома в Рудбоевских очках, и пытается уничтожить доказательства этого. — Сейчас, мой хороший, — говорит Рудбой в коридоре с нежностью, — подожди секунду. Ваня выходит из комнаты в тот момент, когда Рудбой присаживается на корточки, чтобы почесать Гришу. В воздухе стоит запах спирта и парфюмерной отдушки — Рудбой явно воспользовался антисептиком, который он и в первый свой визит с собой брал, но Ваня на всякий случай спрашивает строго: — Руки чистые? — Чистые руки, холодная голова и горячее сердце, — говорит Рудбой, наглаживая ластящегося Гришу. Ваня смотрит на эту идиллию с плохо скрываемым раздражением. Вот почему Гриша так ласков с этим мужиком? Славе потребовалось несколько недель и много съедобных взяток, чтобы завоевать Гришино расположение, а этот тип сразу втерся к коту в доверие. У Гриши что, слабость к идиотским татуировкам? Рудбой молчит, Ваня тоже, только и слышны тихий хопчик из колонок в комнате да Гришино громкое мурлыканье. — Ну, — наконец нарушает молчание Ваня, — вроде все? — Вроде все, — соглашается Рудбой, сосредоточенно рассматривая свою руку на Гришиной спине. — Тебе, наверно, пора? — Ну погоди, — просит Рудбой, не поднимая головы, — я с Гришенькой прощаюсь навеки, дай еще минуточку. — Слушай, дядя, — говорит Ваня, — что за нелепая подростковая драма? Ты бы завязывал с этим. — Да бесит, блядь, — признается Рудбой, и вдруг вскидывает голову, чтоб заглянуть Ване в лицо, — мне показалось, ты не против. Ему не приходится уточнять, против чего не должен был выступать Ваня — между ними все еще висит большой нерешенный гейский вопрос. Ваня хочет отделаться постироничной фразочкой, пусть Рудбой попробует разобрать, что ему сказали. Но вместо этого почему-то говорит честно, озвучивая все свои волнения и сделанный из них вывод: — Просто я нормальный человек и умею не идти на поводу у ебанутых порывов. Ты себе как это представляешь? Как подрочить — ещё могу представить, но все остальное — нахуй оно мне надо, я что, ебанутый? Ты вот готов хуй в рот взять? Жопу подставить? Я… — Ну в принципе да, готов, — перебивает его Рудбой. Ваня аж умолкает ненадолго, всматриваясь в лицо Рудбоя. Может, постирония передается воздушно-капельным путем и Слава перезаражал весь Окситабор? Может, Ваня просто не выкупает ее? — Хуя себе ты за пару дней из гомофоба в пидора переобулся! — наконец говорит он. — Думал много, — отвечает Рудбой и как-то идиотски, но совершенно обезоруживающе улыбается. — Это ты зря, — хорохорится Ваня, не желая поддаваться на эти манипуляции, — мы видим, что у тебя не очень хорошо получается. — Интересный ты человек, — Рудбой перестает улыбаться, и его голос звучит даже несколько обиженно, — хочешь, чтобы я принимал, что твой Слава с Мироном встречаются, а когда речь зашла о том, что ты сам, возможно, нравишься мужику, так сразу полечиться этому мужику предлагаешь. — Ну ты сравнил, — качает головой Ваня. — Ладно, хватит Гришу жамкать. Лицо у Рудбоя мрачнеет еще сильнее, от этого он из чувака, который может сюсюкать с Гришей и улыбаться, превращается в заносчивое хуйло из тусовки Оксимирона. Хреновое превращение, Ване не нравится, и он торопится сказать: — Разувайся давай, пойдем, чаю попьем. Рудбой поднимает на него башку и недоверчиво таращится, но хотя бы снова становится похож на человека, а не на пафосный кусок дерьма. Глаза у него загораются надеждой, и Ване хочется признаться: напрасно надеешься, я и сам не знаю, что с этим делать, мне стремно от всей этой ситуации, я бы с тобой лучше в Дотку погонял, чем чаем тебя поил и вел беседы о принятии собственной сексуальности. Но вместо этого он говорит: — Ты так лажаешь у Окси на бэках, потому что ты глуховат? Разувайся, говорю же. Чайник на кухне еще не остыл с прошлого раза. Пока Рудбой разувается, Ваня подогревает воду, наливает две кружки, бросает в них чайные пакетики. — Сахар будешь? — Две ложки, — отвечает Рудбой и садится за стол. Ваня насыпает ему две ложки с горкой и пододвигает к нему кружку: — Ну вот смотри, — говорит он, — целуешься ты и впрямь неплохо, но остальное как-то меня не привлекает. У меня не стоит на гей-порно и я не оцениваю в метро жопы мужиков. Рудбой игнорирует кружку, все его внимание приковано к Ваниному лицу, что увеличивает неловкость разговора: — У меня как бы тоже. — То есть это я такой особенный в твоих глазах? — Ваня пытается скрыть за усмешечкой растерянность, хоть и подозревает, что никого этим не обманет. — Да, — отвечает Рудбой. — Очень особенный мальчик. Все-таки он не такой уж плохой рэпер, Ваня прекрасно слышит, как издевательски расставлены ударения в этой фразе на каждое слово: — Это ты меня аутистом назвал? — Как там в ваших дурацких песнях поется? Я полюбил аутиста, — подтверждает Рудбой. — Какими ты громкими словами бросаешься, полюбил, — Ваня отпивает чаю. Помимо собственных переживаний его ужасно напрягает, как просто Рудбой говорит обо всем этом. Такого не ждешь от человека, который устроил целую драму из-за Окси со Славой, тут обязательно должен быть какой-то подвох. — Ну не полюбил, — соглашается Рудбой. — Привлекаешь. Что мне теперь, два года на тебя диссы писать, чтоб ты снизошёл? — Блядь, Рудбой, ты же понимаешь, это не так работает, что если ты хорошенько попросишь и целый год будешь хорошим мальчиком, то Ванечка Светло вдруг превратится в пидора, чтобы ты мог экспериментировать? Ваня вдруг ловит себя на том, что уже не смотрит в глаза Рудбою, а таращится на его рот. Он встает со стула, отходит к окну, берет с подоконника пачку сигарет — это не его пачка, но ему очень хочется закурить, а не повейпить — открывает форточку, чтоб всю кухню не провонять, и прикуривает. — Вань, мне набухаться или накуриться, чтоб ты меня целовать мог? Ты же зачем-то это делал, — спрашивает Рудбой со своей табуретки. — Да не ебу я, зачем, угарнуть с тебя хотел, но сейчас это совсем не весело, — признается Ваня, поворачиваясь к Рудбою. — Что ты хочешь, чтоб я тебе из жалости дал? Рудбой встает и подходит к Ване: — Я хочу без всяких смехуечков поцеловать тебя прямо сейчас, а потом ты мне скажешь, что тебе все это не нравится, и отправишь меня восвояси. — Желание гостя — закон для хозяина, — Ваня пристраивает сигарету на краешек пепельницы, рассчитывая ее докурить. Рудбой целуется отчаянно, жадно, как в последний раз. Ваня снова невольно сравнивает его со своими девушками, и сравнение не в их пользу. Он держит глаза закрытыми, но Рудбоя при всем желании не перепутать с девушкой: рост, крупная рука, придерживающая Ваню за затылок, борода. Раньше у них как-то не было особых тактильных контактов при поцелуях, но теперь Рудбой прижимает его к себе, гладит по спине, проводит пальцами по позвоночнику, плечам — это неожиданно приятно в исполнении больших мужских ладоней, пидорство Ваню все ещё не привлекает, а вот массажик был бы заебись. Ладони Рудбоя осторожно ложатся на Ванину задницу, Ваня возмущённо мычит в поцелуй, ладони тотчас перемещаются на поясницу, как хочешь, Ванечка, все целомудренно. Как-то незаметно Ваня оказывается прижатым спиной к холодильнику, ну а к самому Ване оказывается прижатым Рудбоевский стояк. — Ну что? — Рудбой разрывает поцелуй, тяжело дыша, смотрит на Ваню. — Блядь, — Ваня тычется лбом ему в плечо, чтобы не видеть этого отчаянного, ожидающего лица. Он, наверно, ебанутый извращенец с непомерно опухшим чувством собственной важности, но ему нравится видеть, что оксимиронов мушкетер, ебанавт и гомофоб, так залип на него. Он и сам залип. Отправить восвояси? Так было бы хорошо и правильно, но сейчас Ваня уже не уверен, что хочет это делать. — Дай мне время, ок? — решившись, говорит он. — Это какая-то стремная ситуация. И пойдем что ли в комнату, мало ли, Джигли вернётся. В комнату они идут очень долго, хотя квартира невелика — Рудбой несколько раз начинает целовать Ваню в коридоре, и Ваня не может не отвечать ему. В комнате Рудбой останавливается около двери и спрашивает, как послушный ученик у преподавателя: — Что дальше? Ваня, немного подумав, подходит к нему вплотную и кладет ладони Рудбою на плечи. Он ужасно напряжен, Рудбой не может это не чувствовать. Надо было прибухнуть или покурить, чтоб расслабленней стать, но нет, Ванечка облажался, из его верных помощников в борьбе с волнением у него при себе только шутки. — Ну давай, — говорит он, — попробуй разбудить во мне внутреннюю богиню. — Внешнего пидора, — отвечает Рудбой с улыбкой, запускает Ване руки под одежду и ведёт пальцами вдоль позвоночника. Ваня невольно вздрагивает — пальцы у Рудбоя холодные, но под одеждой они быстро согреваются. Как и пару минут назад, мужские руки на спине ощущаются очень приятно, на голой коже даже еще лучше, и Ваня укрепляется в мысли как-нибудь потом стребовать с Рудбоя массаж, и тут же удивляется самому себе: на какое это «потом» он строит планы? Размышлять ему, правда, особо не приходится — Рудбой снова целует его, и Ваня отвечает ему со всем энтузиазмом. До сих пор он позволял Рудбою вести в поцелуе, но раз уж у них каким-то образом дошло до такой ситуации, он покажет, кто тут альфа-Ваня, а кто Охра ебаный. Рудбой заставляет Ваню наклонить голову вбок, тянет за капюшон толстовки, отодвигая его. Первый поцелуй в шею мягкий, нежный — Ваня уже хочет сказать, что ему не очень нравится, когда ему шею слюнявят, но тут Рудбой отбрасывает нежности, оставляет Ване первый засос, потом второй, потом Ваня решает отказаться от счета. У Вани даже привстает — без шуток привстает, он никогда бы не подумал, что такое вообще возможно, но вот, пожалуйста, экая неловкая ситуация. Он размышляет, как бы так сообщить, что он немного пересмотрел взгляды на мужскую взаимную дрочку, но у Рудбоя в башке как будто радиоприемник, настроенный на Ванины мысли: он сам без лишних просьб кладет руку Ване на член, гладит через одежду. Рудбой оставляет в покое Ванину шею, чтобы заглянуть ему в лицо. Выглядит он неуверенно, надо же, а действовал так, будто у него Оксфордский диплом по гомогейству и он там с Окси на одном факультете учился. Ваня коротко целует его в уголок губ, чтобы показать, что все в порядке. Ваня смотрит, как татуированные пальцы расстегивают ему штаны, спускают их с бельем, и у него из головы как-то разом улетучиваются мысли о том, нормально происходящее или ненормально. Рудбой подносит правую руку ко рту, намереваясь сплюнуть в нее, но Ваня ловит его за запястье. — Погоди, — он рассматривает полустершееся «сарказм», гладит надпись пальцами. Потом он проводит языком по ладони, начиная чуть ли не от запястья и заканчивая на кончиках пальцев. Это не особо добавляет слюны — Ване просто захотелось. Рудбой шумно выдыхает воздух, притягивает Ваню ближе к себе, сплевывает в ладонь и кладет руку Ване на член. Ладонь у него крупнее, чем у Вани, и, наверно, немного мягче — но с женскими ручками, конечно, не сравнить. Он пару раз неторопливо проводит кулаком вверх-вниз по стволу, потом начинает ускоряться. Ване сперва хочется спросить, так ли Рудбой дрочит самому себе, а потом уже и вопросы всякие пропадают. Ему даже представлять ничего не надо, чтобы кончить — оказывается достаточно уткнуться лицом в Рудбоевскую шею, вдохнуть запах кожи и следы запаха одеколона. — Ну еб твою мать, — сокрушенно говорит Рудбой. Ваня смотрит вниз — часть его спермы попала на Рудбоевскую толстовку. — Могу антихайповский мерчик тебе предложить, — говорит Ваня, надевая обратно белье и штаны. — Обойдусь, — отказывается Рудбой, — пойду, застираю, подрочу заодно. Этот героический долбоеб собирается не напрягать Ваню своим гейством и тихонечко подрочить в кулачок? Ваня чувствует себя немного растроганным при виде такой самоотверженности. — Штаны свои ебучие расстегивай, — говорит он и тут же лезет расстегивать их сам. Ваня, конечно, догадывался, что чуда не произойдет и в штанах он обнаружит стояк, а не вагину, но все равно на секунду теряется, замирает, прежде чем взяться за чужой член впервые в жизни. Сперва он берется как-то неловко, пытается найти удобное положение руки, такое ощущение, что ему мешается весь остальной Рудбой. — Я держу пидора за член, какой кошмар, — говорит Ваня. — Это ты так пытаешься внушить мне отвращение к мужикам? Поверх Ваниной руки ложится Рудбоевская и направляет. Держаться сразу как-то становится удобнее. Рудбой задает темп движений, Ваня залипает на его татуировки — в который уже раз, что за нездоровая одержимость партаками? Рудбой снова лезет целоваться, Ваня чуть было не останавливается, но движение руки Рудбоя напоминает, что нужно продолжать движения. — Да блядь, — говорит Рудбой. Теперь его толстовка перепачкана двумя порциями спермы, от антихайповского мерча ему не отвертеться. — Не везет тебе, дядя, — говорит Ваня и вытирает об нее испачканную руку. — Грабли свои ебучие убрал, — Ваня ворчит, но делает это как-то беззлобно. Толстовку он снимает и убирает в предложенный Ваней пакет, а потом начинает бесить Ваню, отказываясь от антихайповского мерча и требуя «что-нибудь нормальное». — Да тебе и не положено худи «ебал вас в рот», — огрызается Ваня, — у тебя никто в рот не возьмет. Я вот, например, не возьму! — А я бы тебе отсосал, — очень серьезно говорит Рудбой. — Конечно, отсосал бы, у меня же и надпись соответствующая, видишь? Пока Ваня разглагольствует, Рудбой замечает свитер, неосторожно брошенный Ваней на спинку стула, и немедленно напяливает его на себя. Он короток в рукавах и узковат в плечах, но Рудбою, кажется, пофигу, лишь бы его большая часть пребывала в тепле. — Эй! Ты его растянешь! — возмущается Ваня. Рудбой лыбится ему в лицо: да, растяну, уже растянул, и что ты мне сделаешь? — Какой же ты пидор! — комментирует Ваня. — Вообще все вы там в окситаборе пидоры и Славона мне испортили. — Твой Славон сам кого хочешь испортит, — отвечает Рудбой. — Когда там твой сосед возвращается? — Не знаю, скоро, наверно. Тебе пора, да? — Ваня задает вопрос, хотя, по идее, сам должен выпроваживать гостя, как собирался. — В бар обещал заехать, — отвечает Рудбой и выходит в коридор обуваться. Ваня стоит, прислонившись к стене, смотрит на него, а потом не выдерживает молчания: — Нет, я все-таки вот чего не понимаю. Дня три назад ты еще был гомофоб, а сейчас на брудершафт дрочишь. Как говорил великий Окси, «твоя переоценка ценностей шла с небывалой скоростью». — Да я все сомневался, как это я так буду жить, — отвечает Рудбой, выпрямляясь. — А потом подумал, что это как с татуировками, захотел и сделал, что тут выдумывать всякие глубинные смыслы. — Вот так у тебя бабочки на пояснице и появляются? — спрашивает Ваня. — Да ты как-то не похож на бабочку, — отвечает Рудбой, надевая куртку. Ваня подходит к нему. Что-то есть в этой философии «захотел и сделал», Ване вот сейчас хочется поцеловать этого раскрашенного долбоеба, и он это делает. — Когда повторим? — спрашивает Рудбой, уже стоя на пороге. — Когда реки вспять повернут, — отвечает Ваня, — иди уже. — Окей, — соглашается Рудбой, — я пока что поучусь хуи сосать на подходящих предметах, чтобы надпись на твоей кофточке не пропадала зря.