Предчувствие рассудка

-Меня давно манило господство, Барсик, понимаешь? Керченский запивал третью рюмку водки. -Не могу я, чувствую - жмет в горле, только увижу в себе диктатора. Ну нет во мне ничего святого, Барсик, слышишь?! Кот дернулся из-под сжавших его пальцев. Он жалобно мяукал, зализывая царапины на своем теле. Керченский хмыкнул, глядя на своего собутыльника. -Мы ведь, герои, а? Свои герои, своего мира! Прямо тряска по коленям. Герои-зло, зло-герои. Злогеройствование тоже тонкая наука. Без всякого баланса и тех глупостей. *** Димка Керченский был человеком весьма неординарным, он твердо был уверен, что любит жизнь, считая все ее простые радости доброй удачей на пути к хорошему будущему. Он не был каннибал, но попробовать вкус человеченки, весьма необычный, он любил. Не любил он только убивать и даже порой трусил, убивая очередную трухшку, боялся он скорее не самой тюрьмы, как он считал, боялся он быть там изнасилованным, из-за чего он потеряет свой сакральный луч. Именно поэтому он всегда выбирал в качестве "аппарата для связи ", как он называл своих жертв, именно социально незащищенные слои. Вообще-то людей он ел всегда потому, что считал себя высшим проявлением государства и вечным городом. На его зубах находилось государство, которое он называл Последним Царством, на его языке, нёбе и деснах располагались колонии, которые вели непримиримую борьбу с друг другом. Они постоянно совращали разум Димки, совершенствуясь в генетике и нейробиологии, они постоянно воздействовали на мозг пытаясь захватить власть в мире который, наш дорогой каннибал, давно устал спасать. Делали они это изощренно: они вызывали приступы рвоты, которые были постоянны, дабы путем этого десантировать зло. Но Димка нашел выход из этой проблемы довольно быстро ибо был смекалистый и коммуникабельный человек. Он блевал в старую, сгоревшую кастрюлю которая досталась ему от матери в наследство, после чего ложкой или просто выпивая отправлял свою блевоту обратно в желудок, что бы не дать злу распространиться по белому свету и не проиграть Битву Добра и Зла. Он был одинок и считал виноватой свою судьбу, которая сделала его таким какой он есть. Они развелись после ее неправильного поведения. Его судьба вообще была весьма эгоистичной натурой и никогда не понимала его страданий. Однажды, когда она ходила на четвертом месяце беременности бытием, Керченский возвращался домой, выпивший после тяжелого трудового дня, но напиток, который он пил со своими товарищами по работе, оказался весьма не стабильный потому, что состоял из водки и духов, который судя по всему повлиял на опьянение нашего героя. Придя домой, он увидел как кот, лежа на диване, смотрел на него злобным взглядом, отчего ему стало еще хуже и его вырвало прямо на пол с кровавыми ошметками закуски и наверное кусками какой то субстанции. Кот начал орать на него и ударил по лицу. После чего, будучи не себе и ужасе, Димка ударил своего кота с колена в живот, да с такой силой, что произошел выкидыш, который залил кровью всю прихожую. После чего, на пол вывалился окровавленный эмбрион, который не шевелясь лежал в блевотине своего отца и материнских жидкостях. Суда после данной истории не случилось, ибо кот Димки женщина мудрая, обдумала все и сделала вывод, что данное происшествие было хорошим поводом наконец то уйти от него с четкими причинами. Так наш герой остался совершенно один, не взирая на то, что одиночество его бесило и делало слабее. Он всегда мечтал, что бы женщины смотрели на него с восхищением, не отрывая взглядов мечтали о нем. Димка много курил после, ибо был человек совершенно не заботившийся о своем здоровье. Больше всего из внешнего мира Дима боялся быть убитым каким-нибудь полицейским, который совершенно не разбираясь в душе людей, всадит в его святое тело предательскую пулю и тем разрушит Божий замысел. Вот собирался на "дело", как вдруг понял что совершенно не хочет есть, но как раз неделю назад ему приглянулась милая 13-летняя девочка которая ходила в школу через кладбище, через которое, естественно, и возвращалась домой. Девочка была жирненькая и словно херувим, аппетитная и соблазнительная. Дима всегда знал что Судьба его простит и нежным отеческим теплом отдаст ему на съедение очередного крылатого мальчика, который в слезах счастья с радостью изжарит себя на углях прямо в Лехте. Анечка была девочкой 13-ти лет, тот самый любимый всеми ребенок который родился в идеальном мире окруженном идеальными проблемами. Любила она более всего своих родителей и ради их улыбок старалась быть тем, в кой ранг ее возвели, то есть принцессой. В 13 лет она имела прекрасные манеры, которые отличали ее от ее сверстников, но и даже за это ее сверстники любили ее, такой отвратительный идеальный ребенок. Ее идеальность ее и подвела, когда Дима сделал ее своей музой. Вечер четверга, Керченский сидел на балконе и с большим увлечением мастурбировал, хоть немного связывал себя с мирскими наслаждениями тут, на земле. Уродливо ему было этой ночью потому, что он понимал, что идет делать великое за которое никто не поблагодарит. Он уже представлял, как режет свою Анечку, успевая спустить ей кровь пока она тепленькая. Как она будет смотреть на него своими невинными глазами с превеликим удивлением, будто увидела Господа. Да, именно удивление жертв более всего возбуждало Диму, в этот самый момент он чувствовал себя Господом, спасителем бессмертной души. Он вспоминал своего неродившегося котенка и вспоминал его именно как уродливого, окровавленного эмбриона, который держал в руках свою пуповину и висел в воздухе словно высшее существо. Он понимал, что его кот был недостойна носить потомство из-за своего бесконечного желания жить и огромной любви к себе, которую она всегда использовала как оправдание своей ублюдочной натуры феминистской суки. Ночь подходила к концу и Дима понял, что пора готовиться. В небольшую спортивную сумку он сложил джентльменский набор: нож шкуросъемник, жгуты, молоток для дробления костей и черепа (он обожал костный мозг) и ножовку для их перепиливания. Все свое действо он решил провести именно в скверике, на кладбище, словно доказывая самому себе, что он более не трус и не боится быть пойманным. Анечка шла по тропинке внутри кладбища которая вела ее из школы домой и именно так ей хотелось что бы было всю жизнь, разум ее еще не был извращен похотью мира взрослых. Проходя она смотрела на стоящие рядками могилки и воспринимала их как верных друзей по дороге в школу. Она моментально увидела человека, который копошился в спортивной сумке и что-то оттуда достал. Она не успела ахнуть, а из ее поясницы уже торчал кончик большого шкуросъемника. Слезы словно брызнули из глаз, но Керченский, держа ее за одну подмышку со счастьем в глазах наблюдал эти красивейшие слезы предсмертных конвульсий маленькой девочки, он понимал, что вот вот и она навсегда освободится от ужаса стать похотливой шлюхой в будущем. Дима уложил Анечку между двух могил каких-то уродливых людей на фотографиях. Достал из сумки свою ножовку и было дело уже начал пилить голову полную райских цветов, как вдруг услышал хлопок и почувствовал, как сочится его собственная святая кровь. Он упал и начал стонать, как будто его насиловали те самые уголовники в зоне, лишая его сакральности. Харатов стоял в метрах 20 от Димы держа пистолет наготове в любой момент применить его вновь. Он тихо подошел, что тот во время своих страданий даже не заметил этого. Керченский не обращал внимание на своего обидчика так как чувствовал своим нутром, что сейчас умрет: пуля прошла на вылет в живот. Он смотрел в небо и понимал, что пора ему готовиться подниматься по лестнице вверх, но его остановила полившееся кровавая блевота изо рта, он словно подскочил и начал носиться по кладбищу. Харатов смотрел на это и понимал, что ничего умирающий Дима ему не сможет сделать и уже с наслаждением смотрел на агонию умирающего, но тот почему то вдруг подполз к своей сумке и начал истошно в нее блевать, собирая блевоту которую отрыгивал на могилы и стараясь запихнуть ее в сумку. Но было совершенно поздно. Тела Димы и Анечки лежали рядом друг с другом на одной полке в морге, словно провинившиеся.Тем временем врач патологоанатом искусно насиловал свою мечту, соседку умершую на днях о которой он мечтал всю свою жизнь. В пылу перевозбуждения он совершенно не заметил, как труп его сисястой соседки начал ласкать его с большим рвением. Вдруг раздался ужасный рев врача. Он отпрыгнул, но уже без своего полового члена, его отгрызли образовавшиеся на влагалище клыки, медленно пережевывая его. Попытавшись встать с пола, он увидел перед собой соседку, стоящую согнутой и с инфернальной улыбкой смотрящую на свои нововведения в половой жизни. Хозяйка влагалища которое пережевывало член своего нежеланного любовника, прыгнула на обидчика и словно бумагу начала рвать его на куски, отчего он начал орать и обливаться собственной кровью. Он никогда не верил, что такое возможно и знак вопроса и удивления остался на его лице, когда голова лежала возле стола для вскрытия. Занововозродившаяся мстительница запрыгнула на стол и на каком-то странном, но весьма древнем наречии произнесла какие-то слова, после которых, в полутемном помещении морга, словно по приказу начали появляться шорохи напоминающие присутствие живых существ. Мертвые начали выть и словно обиженные дети устало вставали со своего лежбища дабы пойти мстить жизни. Пожирательница членов стояла в центре своего боевого отряда. Сила ненависти к жизни была настолько грандиозна, что кладбище очнулось в ночи и начала дрожать земля, могилы начали коситься, а из низ вылезать под жуткий вой ужасные твари-упыри. Кто-то полз, кто-то шел, кто-то даже бежал, словно обезумевший, но их объединяло одно. Их не должно было быть здесь и сейчас. Мертвые, словно ведомые неведомой силой шли вперед к живым, дабы перекрасить их в свой цвет. Они шли по велению изнасилованного трупа женщины, которая наказала обидчика первым делом вернувшись обратно. Мертвые вышли к границе кладбища и поселения, что наводило их на небольшой больничный городок в котором во времена атеизма делалось все по соседству. Там родился, тут отучился, там отработал и тут на кладбище схоронили. Трупы вышли к роддому то ли потому, что он был ближе всех к кладбищу и его окна его на кладбище выходили, но в этом чувствовался рок и ирония. Первыми армию трупов на подходе заметили нянечки роддома, спокойно курящие и обсуждающие новорожденных уродцев сделанных по пьяни. Они прыгнули в здание и начали дико орать, от чего смешавшись с кучей озабоченных врачей и мамаш ринулись в отделение с новорожденными младенцами. Мертвые подходили к воротам роддома. Они шли на крики обезумевшей толпы постояльцев роддома, на крики только что родившихся детей, их матерей и тех, кто помог им появиться на свет. Трупы вошли в отделение для новорожденных с надеждой их заткнуть, с другой стороны за стеклом большой палаты стояли все, кто успел спрятаться от надвигающегося ужаса. Дети лежали совершенно одни и не понимали, какой ужас ждет их через мгновение. Трупы брали детей за ноги двумя руками и разбивали их головы о плиточную стену под ужасные крики матерей и врачей, стоящих за толстым стеклом. Дети орали, убитых кидали прямо под стекло, что бы были пристально видны размозжённые головы малюток. Женщины начали блевать прямо на стекло и пока трупы расправлялись с ни в чем неповинными детьми, какие то из матерей своими руками стирали блевоту со стекла в надежде увидеть, что ее малютку пожалели. Но этого не произошло, все до одного были перебиты и комнату украсила горка из детских тел с вдребезги разбитыми головами. Матери сходили с ума, стояли на коленях, лежали и ревели, блевали, испражнялись и хаотично двигались из стороны в сторону. Когда мертвые преодолели стекло, то уже никто из живых и не помышлял бежать потому, что силы и желание жить покинуло всех и мертвецам только и оставалось, что добить еще дышащее мясо. И когда упыри зажали в кольцо несчастных женщин, то они с еще большей яростью начали рвать на куски женщин, отрывая им груди и засовывая руки во влагалище, разрывая тонкие ткани. *** Ночь не долгая, нынче светает рано.