one direction — a.m.
любить, несмотря на погоду, обиды, красивые виды на место, где мы будем гнить с тобой.
андрей не любит максима. он научился отделять инсулиновый шприц от обычного (игла тоньше), просить так, что ему невозможно отказать и перестал страдать от абстинентного синдрома. он научился манипулировать людьми с потрясающим профессионализмом: сделать себя незаменимым для них, стать их смыслом, их поводом и причиной, а потом управлять ими, словно на каждого идиота есть кукла вуду. его это не пугает и не беспокоит, ему отлично. конечно, он не любит максима. потому что он любит даню, но даня — это слишком предсказуемо и неинтересно. даню не нужно уламывать, просить довериться. даня стал как шлюха-тире-лучший друг, и он им не управлял, до определенного момента. до момента, когда от дани стало тошнить и хотелось плакать от привычности, но он его, конечно, любит, о чем вы, пф. и конечно, андрей всё ещё не любит макса. он делал пацанов-друзей запасным вариантом, от чего те, сами того не понимая, ликовали, потому что о, боже, это же андрей. девушек делал личными шлюхами, на случай, если стоны дани будут вызывать только мигрень. мама бы не пережила, если бы узнала, ведь это ещё ребёнок. блять, да не любит он максима, даже думать не смейте. андрей иногда самого себя шлюхой чувствует: трахать двух друзей одновременно, но порознь — даже для него слишком. нету смысла что-то менять, все же хорошо, боже, думает он. через пять минут думает, что все хуже некуда. жизнь скатилась в глобальный пиздец, который каждый день покрывается алмазным инеем. когда приходит осознание глобального пиздеца, рядом всегда есть максим. вот как по закону подлости, честное слово. у этого осознания вкус чего-то горького, а губы макса каждый раз настолько сладкие, что хочется целовать их гребаную вечность. с даней всегда было как-то странно, будто не так, как нужно. конечно, были проявления нежности, трепет в груди, прочая ерунда в этом роде, но такого, чтобы обнять и в голове сразу решаются все сложные вопросы, а разум становится чистым — не было. даня, в основном, пробуждал животный инстинкт: его хотелось ебать и трахать, и чтобы потом сидеть не смог, и чтобы кричал, а с максом ему самому хочется нежностей, и не сделать больно, ни в коем случае, упаси господи. макс словно ненастоящий и когда его обнимаешь, то земля будто расходится под ногами на клочья лавы, и он пробуждает желание шептать ему в губы прозу, правда. а ещё, если сложить первые буквы их имен — 'а' и 'м', — то получится 'ам', а сочетание этих букв означает 'до полудня', в переводе с английского; это вам, конечно, не французский — язык любви, но все же. кажется, про что-то такое поют британские бойз-бенды. это так глупо, но будто звёзды, мать их, сошлись, обретая контуры двух мальчиков. макса хочется по-разному: нескончаемо много или эгоистично быстро. макс вызывает бурю эмоций и желаний. он как последняя рюмка, знаете. вот понятия не имеешь, как подействует и чего захочется дальше. он легким движением руки убирает чёлку со лба и смеется так, что аж тошно от того, насколько завораживает. андрей повторяет 'я его не люблю' как мантру и по расписанию: утром, днем и вечером, перед сном. он прижимает макса к своему плечу одной рукой и сосредотачивает все внимание на фильме — какой-то ужастик, название которого он уже и забыл, да и не любит он этот жанр, но макс же мазохист: боится, но так ведь веселее, когда поджилки от страха трясутся. андрей чувствует себя невероятно нужным, когда прижимает его ещё крепче к себе, безмолвно говоря, мол, солнце, не бойся, я рядом. и от этого так тепло. с максом, в принципе, тепло. он весь такой нежный и до безумия милый, когда возьмёшь его за руку — и он сразу краснеет. даже не смотря на то, что они уже трахались, и что макс ему сосал, и что они, в конце то концов, лобзались, прости господи, втроем. ещё андрею кажется, что это — новый уровень отношений. по-взрослому, что ли. не хочется тупо ебаться, хочется романтики, как бы пафосно это не звучало. но не банальной, с цветами и кафешками, а… дворовой, подъездной? ну, это когда вы сидите ночью на детской площадке, в какой-нибудь до ужаса тесной беседке, чтобы ветер не так сильно дул, пьете дешевое пиво, фильтруете легкие не более дорогим табаком, а потом целуетесь. и поцелуй происходит совершенно случайно, просто вы сидите вплотную и оба повернули так головы, и сначала вообще один другого в щёчку чмокнул, всё так же случайно, а потом нежно погладить по щеке и притянуть к себе, а второй рукой крепко обнять за талию, пытаясь согреть. тогда, дрожь в теле будет уже не от холода, а от переполняющих чувств. и это романтика. хочется целовать его, когда он смеется, грустит или злой, хочется держаться за руку, переплетая пальцы, хочется быть для него всем, чем другие не были. андрею так тошно от того, что он рассуждает, как малолетняя школьница — банально и по-детски. он, с его то способностями, мог бы наебать весь мир, сказав, что 'не люблю я его'. но не делает этого. о своей новой проблеме, которую сам же себе и придумал, он думает двадцать четыре на семь, без преувеличений. проебываясь в пух и прах, шепчет максу в висок 'я тебя люблю', когда тот рыдает ему в плечо (пьяный идиот с загонами), обнимая слишком сильно. и чёрт, эти слова так непривычны, он ведь никогда этого не говорил вот так: прямо и по-факту, нет. максим, в ответ на это, лишь плачет ещё сильнее, то ли от радости, то ли от безысходности, хуй проссышь. после того случая, андрей яро ненавидел себя. прошёл три стадии: отрицание, депрессия и аналитика. когда была первая, послал нахуй всех и пил так, что даже в анонимных алкоголиках не расскажут. когда вторая, позвал даню и оттрахал, по привычной схеме: ноги на плечи, руками сдавить запястья до синяков и понеслась, родимая; послушал его стоны, от которых в окно выкинуться охота, лишь бы не слышать, скурил две сигареты, сказал, что 'все нормально, забей' и попросил уйти, никаких вам сложных схем. ну, а на третьей, пришёл к максу и долго смотрел ему в глаза, ловя себя на мысли, что они бездонные, а потом начал максимально ненапористо приставать, говоря почти прямым текстом о том, чего хочет. — ты ахуел?! неделю не появляешься, бухаешь без просыху, а потом приходишь и начинаешь лезть, класс, — конечно, максу обидно, и он совершенно не думает о том, что не всё же ему бухать и ныть, зачем. и андрею настолько хуево, что ни в сказке, ни пером, честно слово. он весь любовью выжжен, пропорот ею насквозь. он никогда своей детке не покажет, как он сломан; он будет принадлежать весь и без остатка, до последнего цента и пачки мальборо. говорят, вселенная пахнет малиной, ромом, миндалём и жженым сахаром. андрей всеми правдами и неправдами опровергает это, слушая четвертый альбом ван дирекшн и рассуждая, мол, вот это — моё, и это, и макс. чёрт, макс. произнесение его имени вслух оставляет после себя сладкое послевкусие на кончике языка и убеждение, что он — больше, чем вселенная, а больше, чем вселенная, пахнет цитрусом, ванилью и диким перегаром. и это так, блять, прекрасно. их отношения — это даже не игра в имитацию; это их будоражит даже больше, чем бедного йена кертиса от эпилепсии. непоказанная страсть, философская притча, роман-предупреждение. андрей чувствует себя взрослым, когда отвешивает оплеуху за то, что макс запивает таблетки от депрессии кофе, выходит на балкон покурить в одной футболке, хотя там уже снег, 'надень куртку, долбоёб', когда макс целуется на вписке с какой-то шалавой. — я же вижу, что она тебе противна. ты потом ещё минут пять отмывал со щек её противную красную помаду, какого хуя, — отводит из квартиры на балкон, потом ещё на пожарную лестницу, не палимся же, ну. — когда ты с даней встречался, то он и что покруче с бабами на твоих глазах вытворял, чего приебался то, мы даже не встречаемся, — максим выводит на эмоции, на ревность. как какая-то слабохарактерная бабёнка, ей богу. андрей бы улыбнулся, не будь ситуация настолько щекотливой. он, если так подумать, и правда даню то так сильно не ревновал никогда. в чём фишка? да отвечаю, не любит он макса. даже после признания ему в этом, о чем второй, походу, благополучно забыл — смесь алкоголя и тералиждена. ёбаный придурок. — ещё раз увижу или узнаю — выебу, клянусь, — блять, да это же почти тоже самое, как крикнуть ему прямо в лицо 'я тебя люблю! ', но андрей то не любит, верно? говорит это и уходит, и не оборачивается, и ему даже поцеловать то противно. идет обратно в квартиру и когда макс возвращается, то на вопрос 'чё за кипишь? ', заданный из-за общего гула, непонятно откуда взявшегося, он получает ответ 'да вон, наш эндрю трахаться ушёл'. и макса прошибает и отрезвляет. повторяет про себя 'не верю' до тех пор, пока не слышит из комнаты наигранные, тошнотворные бабские стоны. через час, выясняется, что эта та самая девчонка, с которой он сосался до. блять. тогда, андрей как сейчас помнит, он выебал её до потери пульса. противно? да. легче? нихуя. но показать то надо, что 'детка, ты — моё, и я колени во внутрь сломаю каждому, кто хоть притронется'. максу то он пригрозил, что выебет, но чего эта угроза стоит, если рука элементарно не поднимется? не сможет, хоть в жопу ебите. даню мог, макса не может. хочется вскрыть вены из-за того, что он почти нихуя не может сделать с максом, что легко делал с даней; хуй знает, почему. они сидят на кухне и болтают, попивая чай. хоть не вино, слава богу, ещё не хватало. макс смотрит в окно и говорит, что снегопад покруче, чем в новый год, хотя ещё только первый день зимы; говорит, что кинет завтра в сугроб, что снежками закидает. ребёнок, боже мой. андрей тихонько в ответ смеется и внутри греет какое-то новое, непонятное чувство; он уверен только в том, что улыбка макса — больше, чем любовь. макс — это вообще такая штука, что не очень то и понятно, с глупыми шутками, разговорами ни о чем. макс ночью сам обнимает. во сне, правда. и прижимается так, будто андрей — единственный, кто обращает на него внимание. так, будто ма не может зайти утром и опаньки, хуй конспирации. целует пьяный так, будто это всё — мелодрама, и жили они долго и счастливо. андрей шлёт всё к чертям ровно в ту секунду, когда задумывается, что ведь уже лет через пять не будет этого мальчика, что смотрит с прищуром, что синоним к слову 'дом'; в нем вырастет мужчина, появится жёсткая щетина на подбородке и скулах, будет любимая жена ещё года через четыре, потом дети; что потом он уже не сможет взять его за руку, во время просмотра фильма, что, мать его, настанет взрослая жизнь. не будет больше этого мальчика, что целует с любовью. знает, что ма у макса нету дома, не звонит и не предупреждает, не пьет, даже когда решается, сам правда ещё не уверен, на что именно. заходит в его подъезд, смотрит на холодные ступеньки. ещё раз думает и решает, что даже захарканный бетон прекрасней, чем даня, отгоняет эти мысли, сомнения, к чёрту их. звонит в звонок, дверь открывают и, рукав нервно теребя, на выдохе и немного хрипло: — я люблю тебя.