***
В его палате не было ни телевизора, ни других предметов, с помощью которых он мог бы заглушать боль, так остро ощущаемую в своем теле. Он все же мог узнавать о том, что происходило в мире, иногда спускаясь вниз и воруя свежие газеты и журналы из не охраняемого ларька. Если бы не этот, пусть и не совсем законный способ, то он бы давно свихнулся, хотя и сейчас язык не поворачивался назвать его нормальным. Он даже удивился тому, что его прогулки по холлу никто не замечает. Его засекли лишь один раз, но тогда он притворился, будто находится в состоянии солипсизма, еще одной приписанной ему два месяца назад болезни, и его закрыли в одиночной палате на «неопределенный срок». Такой исход ему был не слишком по душе, но какая разница? Он все равно застрял тут как минимум на вечность и эти стены, от которых к горлу уже подступал неприятный ком, надолго впечатались в сознание. Каждый день он проживал будто кот, у которого, как все говорят, 9 жизней. Балансируя на грани жизни и смерти, он упорно считал, что ему ничего не будет, что хуже не будет. Конечно, он понимал, что в его случае все несколько иначе, но какая разница, когда тебе всего 17, а твоя жизнь уже разрушена к чертям и ты не нужен никому, кроме своих галлюцинаций? Он всегда врал, говорил, что с ним все в порядке, что сегодня он чувствует себя лучше, чем два дня назад. А тогда голова раскалывалась так, что его привязывали к кровати, лишь бы он не расцарапал себе виски. Было больно, очень больно. Будто пробили не легкое, а выстрелили прямо в сердце. Но ему никто не верил. С одной стороны они поступали правильно, ведь как бы Чонгук не старался скрыть свою ложь, он иногда не помнил, например, то, что ел вчера или пил ли таблетки. Он знал, что что-то происходит. Ведь мальчик, который был одним из лучших учеников школы с превосходной памятью, сейчас не может вспомнить, что ел на завтрак или что он делал весь вчерашний день. Если бы три года назад кто-то сказал ему, что остаток своего детства он проведет не перед любыми учебниками естествознания, а в закрытой палате психиатрической больницы без окон и общения с социумом (куда он в скором времени направится, если будет отказываться от таблеток), он бы усмехнулся и прошел мимо. Но теперь смеяться вовсе не хотелось, совсем не хотелось. Чонгук всегда любил играть в куклы. Их фарфоровые, прекрасные лица, аристократическая кожа молочно-белого цвета и всегда причудливые наряды. В приюте, где каждый борется за выживание, его тут же оставили позади. Чонгук любил кукол, но ощущение такое, словно биологическая мать, маленькая девочка, наигралась и выбросила его в ближайшую мусорку. Его подобрали, одели, обули, но что из этого вышло? Чонгук снова ощущает, что его выбросили.***
Чонгук устало плелся через длинный коридор с множеством одинаковых, белых дверей. Больничные тапочки сильно шуршали, а он и не старался поднимать ноги выше, ведь хотя бы с помощью этого неприятного звука он понимал, что все еще идет по холодному кафелю, а не парит над землей. Свободный белый халат, который парень вынужден носить согласно правилам отделения, некрасиво свисал и Чон то и дело поднимал плечи, ведь халата его размера у больницы не было. Каждый день квартиры («квартирами» Чонгуку палаты обзывать легче) пустели, но на смену прежним обитателям, к которым парень не питал ни малейшего интереса, всегда приходили новые. Пока его странным поступкам и поведению есть вполне логические и медицинские объяснения, он будет находиться тут, но через месяц или два он все равно покинет палату, так как вечно запасаться успокоительными в огромных дозах, антидепрессантами и бинтами у больницы уже заканчивалось терпение. Все-таки они, обитатели этого отделения и он сам — самые настоящие психи, а лекарства нужны здоровым людям, у которых, по крайней мере, есть будущее. Куклы не болеют, не страдают Право, эта мысль хороша Только лишь один создатель знает Как рыдает в куколке душа. Неожиданно для парня дверь, ведущая в одну из палат, приоткрылась и ужасно заскрипела, а так как больным вроде него выходить из палаты строго запрещено для их же безопасности, сердце бешено заколотилось, а дышать Чонгук начал через раз и то, с трудом. Он понимал, что сейчас, если из палаты выйдет врач, то его байка с солипсизмом и невменяемостью больше не прокатит, а в палате его запрут навечно. Боясь даже шелохнуться с места, он просто встал как вкопанный и прикрыл рот рукой. Но никаких звуков или разговоров, как это обычно бывает, слышно не было. Он решил сделать шаг, но все еще прикрывал рот рукой и сильно сжимал зубы, чтобы его сбившегося к чертям дыхания не было слышно. Спрятаться было негде: ни выступов в стене, ни пустых палат — не было ничего, что хоть как-то могло его спасти. Все же абсолютно мертвая тишина его не на шутку насторожила. Дверь, которая приоткрылась пять секунд назад громко хлопнула, заставив парня почти что подпрыгнуть на месте. Теперь было уже все равно, поймают его или нет. Чертова фантазия, выращенная на фильмах ужасов, рисовала в голове отвратные картины, и, стараясь отбросить все мысли куда подальше, парень сорвался с места и побежал. До спасения оставалось всего две палаты и небольшой поворот, но дернув ручку, дверь открыть он не смог. Почти вырывая единственный путь к безопасности, он обернулся, но сзади никого не было. Только одиноко стоящий на подоконнике зеленый цветок. Окон не было, а голубая плитка отколупалась в некоторых местах, но все же растение немного прикрывало и оттесняло старину здания на второй план. Но вот Чонгук точно помнил, что вчера этого цветка и в помине не было, а значит — это началось опять. Он уставился на зеленое растение в то время как оно, будто по взмаху волшебной палочки, начало обрастать прекрасными розами. — Нет, нет! Пожалуйста, только не сейчас, — парень упал на колени и схватил себя за волосы, приказывая успокоиться. Он знал это ощущение. Опять приступ, таблетки, уколы и привязывание к кровати. — Чимин! Оставь меня! Уйди! — в голове против всякого желания начали всплывать картинки той ужасной аварии из-за которой он страдает последние два года, из-за которой он теперь ненавидит всех людей в белых халатах, из-за этой глупой аварии он получил шрам на пол лица, что является вечным напоминанием и никогда больше не исчезнет. Чон схватился за сердце, так как воздуха было катастрофически мало, пальцы начали дрожать, а к горлу подступил противный ком, что означало — еще чуть-чуть и его вырвет. Капля пота скатилась по лбу, и он понял, что сейчас отключится. Последним, что он увидел — это выбегающая из-за поворота медсестра, уже готовая воткнуть ему в руку иглу, наверняка с успокоительным. Когда вдалеке послышались громкие крики врачей, все вокруг уже покрылось черными пятнами, он закрыл глаза, чтобы очнуться и вновь увидеть себя привязанным к кровати. «Видишь, Гукки, ты со мной заговорил. Наконец ты признал, что я существую».***
За окном стоял обычный снежный день. Сегодня было немного теплее, чем вчера, но все же без куртки и теплых варежек выходить на улицу можно было только самым отчаянным людям. К слову, Чонгук вовсе к ним не относился. Портфель он собрал еще вчера, ведь знает, что каждый день опаздывает на школьный автобус и не успевает покушать только из-за того, что до сих пор не знает своего расписания. Сегодня у него было особенно хорошее настроение и казалось, что именно в этот день календаря, он, наконец, сможет ответить своим обидчикам, а их у парня было много. С самого детства эти люди задирали его из-за лишнего веса и плохого зрения, да и к тому же Чонгук славился чрезмерной любовью к учебе. В общем, прозвище «ботаник» давно за ним закрепилось. Даже через несколько лет, когда под давлением своих «друзей» он впал в депрессию и отказывался от любой еды, что ему предлагали, лучше не стало. Он сбросил около двадцати килограмм, но это только усугубило ситуацию, и он до последнего не понимал почему. От великих мыслей о сегодняшнем дне его, как и каждое утро, прервал сладкий запах маминой стряпни, и он уже пожалел, что выбрал комнату расположенную рядом с кухней. Он любил то, как готовила его мама, но понимал, что если съест что-нибудь, то одноклассники опять начнут его задирать, а Тэхён на него никогда не посмотрит, хотя она и сейчас совсем не смотрит. Тэхен… Имя, которое Чонгук каждый раз произносит с таким трепетом и нежностью, что сам удивляется тому, как на него влияет этот мальчишка. Ким Тэхен — мальчик, от которого маленький Чонгук, уже давно считавший себя не обычным, просто не мог оторвать глаз. Он и на автобусе ездил только из-за него, и когда видел, что он сидел на все том же месте, мысленно радовался. Ну, а кому не понравится мальчик-азиат с карими, но большими и выразительными глазами? При упоминании его глаз, Чонгук всегда нервно сглатывал. Такие большие, как и чоновы познания в географии. Такие наивные, по-детски чистые. Он не просто так считался самым симпатичным мальчиком в школе среди своего возраста. С узким разрезом глаз никак не сочеталась очень загорелая кожа, но парень считал, что это делает его каким-то уникальным и не похожим на других. Они пару раз пересекались на уроках математики, и этого было достаточно, чтобы наивный Чонгук подумал, будто он — его судьба посланная Богом. Его никак не волновало, что он издевался над ним наравне со всеми, и ему было даже приятно, что мальчик хотя бы знает его имя. Он часто приносил в школу конфеты и подсовывал к нему в шкафчик, но когда дети узнали об этом, то на него взвалилось еще больше неприятностей, если это можно было назвать таким словом. Они просто избили его, а он удивлялся, как дети могут быть такими жестокими по отношению друг к другу, но предкам ничего не говорил. Ненависть, которую он питал к каждому из участников этого зрелища, постепенно скапливалась внутри и из чего-то маленького и крохотного, превратилась в настоящую депрессию и желание покончить со всем. Но подумав, что это будет слишком легким выходом из ситуации, Чон решил отложить это дело. Пусть внутренне он казался злым и обиженным ребенком, внешне он вовсе таким не являлся и частенько посмеивался над их оскорблениями. Самобичевание стало уже третьим его именем. Чонгук. Это имя ему дали новые родители, после того, как забрали из детского дома. Не сказать, что он был от него в восторге, но и жаловаться для него было непозволительной роскошью, ведь он не хотел обидеть своих опекунов и был благодарен им лишь за то, что те приняли его в свою семью. Пришлось смириться со своим именем, ведь настоящего он и не знал, а искать родителей не хотел. Если они уже бросили его в приют, значит, он им не нужен, как бы парень не хотел в это не верить. Несмотря на всю заботу, подаренную опекунами, он всегда считал себя неполноценным ребенком и винил в этом их, а в частности свою приемную маму, ведь это она говорила что учеба — главное в жизни, а юный Чонгук ей верил. Он всегда держал все в себе и не рассказывал им ни о травле в школе, ни о каждодневных издевательствах и отсутствии друзей. Не хотел, чтобы к кличке ботаника, к нему прикрепили еще и «стукач». Взяв портфель под мышку, и на огромной скорости промчавшись мимо мамы, Чонгук успел захватить лишь баночку клубничного йогурта. Он будет единственным, что парень отправит в свой желудок сегодня. Даже не смотря на то, что он похудел, ему казалось, что он все еще полный. Руки, щеки, и немного отвисший живот вынудили парня больше никогда не смотреться в зеркало, а линзы, которые со временем пришли на смену ужасным очкам, целый школьный день были на нем. Главное, что никто из детей их не заметил — этого ему было более чем достаточно, чтобы на секунду расслабиться и почувствовать себя обычным ребенком. От его дома до остановки, откуда автобус обычно забирает учеников, минут 5, если идти спокойным шагом. Чону торопиться было некуда, он собрал портфель еще вчера и быстро оделся. У него оставалось довольно много времени, да и мерзнуть на остановке, к тому же при таком морозе, вовсе не хотелось. Мальчик думал о том, что сегодня ему наверняка опять придется голодать, ведь даже то, что он сам решил не кушать говорило о том, родители были правы — когда-нибудь это его погубит. Сильный, порывистый ветер сдул с веток высокого дерева, под которым он проходил, целый сугроб снега, и он тут же свалился на Чонгука с высоты. Снег попал даже под шарф, заставив бедного парня ошеломленно стряхивать с себя белые хлопья, так вовремя свалившиеся, и перебарывая желание разреветься прямо здесь, под этим толстым и старым деревом. Когда он понял, что ему придется ходить не только голодным, но и промокшим насквозь, трудно было не заплакать. Он глянул на наручные часы и осознал, что уже как 4 минуты должен стоять на остановке. Рванув с места, он больше не обращал внимания ни на растаявший снег, который уже стекал по спине мелкими каплями и неприятно щекотал спину, ни на урчание в животе, он просто бежал и не озирался по сторонам. Солнце только взошло, но фонари, слабо освещающие улицу, все еще не выключили и Чонгук пару раз споткнулся, пока отчаянно пытался и бежать, и восстанавливать дыхание одновременно. Свернув на повороте и пробежав пару перекрестков, не обращая внимания на пешеходные переходы и сигналы от водителей автомобилей, он, наконец, увидел поржавевший, но все ещё ярко-желтый автобус. Грязные ручки, стекла, задние номера — все это он видел каждый день, и это стало ему по-своему родным. Он сильно постучал по стеклу и двери, с последующим скрипом, открылись. В лицо мальчику ударил неприятный запах моторного масла и ароматизатора, он скривил недовольную гримасу, но, увидя осуждающее лицо водителя, поспешил поскорее залезть внутрь. А что было дальше он уже не помнит. Но каждый раз, когда психолог просит его вспомнить, эти самые воспоминания заставляют задыхаться, ладони потеть, а сердце биться с безумной скоростью. Чонгук не понимает за что ему всё это. Чонгук этого не хочет.***
Тогда я и появился. Я появился, а ты презираешь меня. Я докажу, что не опасен. Я не плод твоего воображения, я реален! Реален… Так прими же меня!***
Очнулся он в светлой палате и чистой больничной одежде. В руку была воткнута иголка, проследив взглядом за катетером он увидел, что тот присоединен к капельнице, но не удивился. Приборы, отслеживающие сердцебиение неприятно пищали, а когда парень попробовал вздохнуть, то тут же закашлялся. Было невыносимо больно, да так, что он сжал простыни под собой в кулак и чуть не расплакался. Подавив в себе желание пустить слюни, он постарался не делать слишком глубокие вздохи, что у него не очень получалось. «Я его не слышу» — пронеслось в голове у парня и он, наконец, обрадовался, впервые за последнее время. За окном было темно, а из лежачего положения Чон смог увидеть только небольшую часть луны, что будто светилась каким-то темно-желтым цветом, а значит, судя по её расположению, ночь уже давно царствовала в городе. Он подумал о том, что сейчас было бы довольно здорово рассмотреть её дома, через телескоп, подаренный на его четырнадцатый день рождения. Как бы банально это не звучало, но ему нравились звезды и все, что с ними связано. Астрономия — была вторым его любимым предметом, а чтобы выпросить у родителей телескоп, пришлось немало попотеть. Дверь в палату открылась, а Чонгук узнал в незваных «гостях» своих родителей. Перед глазами все еще плыло, но это, как подумал парень, скорее всего из-за его собственного ужасного зрения. Попробовав повернуть голову влево, на тумбочку, он услышал сдавленный, приглушенный, а вместе с тем испуганный крик матери, но очков так и не обнаружил. Все-таки привычка, ведь каждое утро он вставал и первым делом надевал очки, которые, кстати говоря, очень ему подходили. Хорошо, первое разочарование. — Милый, ты слышишь нас? — мама прикрыла нос платочком, чтобы не разреветься, а отец все время стоял поодаль, лишь изредка бросая на сына косые взгляды. Сейчас был удобный момент для того, чтобы он смог рассмотреть их повнимательнее, но все же пришлось приложить усилия, чтобы их лица не превратились в кашу перед глазами. Руки матери нервно тряслись, хоть она и пыталась унять дрожь, сдавливая ручку своей сумочки, отец отбивал ногой какой-то ритм, но скорее всего — это был просто нервный тик. По их виду определенно можно сказать — не спали они, как минимум, долго. Чонгук точно знал, что в реанимацию, куда он попал в абсолютно критическом состоянии, никого из близких в палату не пускают, но догадался, что отец мог приложить к этому руки. — По…зови… — Чонгук хотел попросить родителей позвать кого-нибудь, но воздух кончался каждый раз, как он пытался что-то произнести, а острая боль в районе груди заставляла сжать белоснежные простыни, зубы и постараться не кричать. Он просто надеялся на то, что родители догадаются и не слишком испугаются. — О, боже, мой мальчик, — мама резко отошла от койки Чона-младшего и вновь приложила ко рту платочек, — Хью, позови врача, пожалуйста. Мысленно Чонгук ликовал, что мама его поняла, но надеялся, что так разговаривать с ними он будет не всегда. Может хоть врач объяснит ему в чем дело. Когда отец уже подошел к двери, то мимо него протиснулся, благородно отойдя в сторону, какой-то мальчик, но Чонгук не смог его разглядеть, как бы не старался. Он щурился, приоткрывал и закрывал глаза, мальчик был слишком далеко, чтобы Чон смог его опознать. Он пытался сказать об этом маме, совершенно позабыв о своей небольшой проблеме, но только закашлялся и откинулся на подушку, подогнув под себя ноги. Врач вошел в палату в ту самую секунду, когда глотку Чонгука уже раздирал ужасный кашель, а мальчик, вошедший в палату минуту назад, пристроился около стены, прямо напротив кровати, словно наблюдая за этим уморительным действием. На корточках и в смешном джинсовом сарафанчике, накручивая на палец и без того кудрявый рыжий локон, он поднял взгляд, но Чонгук, зрение которого понемногу восстанавливалось опознать его не смог. Что-то привлекало его в этом странном до жути пареньке и вовсе не отсутствие медицинского халата. Когда он в очередной раз начал кашлять, что у него не получилось, он ощутил, что больше не может сделать даже небольшой вдох, а врач начал громко кричать. Мама и отец, наблюдающие за тем, что происходит с их сыном и как ему, должно быть, сейчас больно, поменялись в лице, а когда услышали то, что сказал врач, уже пожалели, что вообще связались с «куклами» из приюта. — Остановка дыхания! Покиньте палату!***
За последнее время Чонгук стал часто отключаться, что и сам подметил. Шла уже неделя с тех пор, как он вновь очнулся в уже своей палате с кислотно-зелеными стенами и высокими потолками. Он все еще не сказал ни слова, но, как отметил врач, скоро все должно было нормализоваться. Не сказать, что парень в это очень верил, в отличие от своих родителей. Чон каждый день смотрел на них и пытался не разреветься. Все-таки он понимал, как им должно быть трудно каждый день наблюдать за ним, за безжизненным овощем на искусственной вентиляции легких, ведь сам дышать он не мог. Чонгук поднял вверх две руки и попытался изобразить квадрат, а мама, уже почти заснувшая в кресле-качалке, резко вскочила, расширив глаза до такой степени, что они действительно стали размером с монету. —Что? Что такое, милый? Что тебе нужно? — Чонгук посмотрел ей в глаза и моргнул несколько раз, прежде чем попытаться что-то сказать. Мама, похоже, поняла его и громко закричала, — Нет, солнце! Не говори ничего, пожалуйста. Мы с папой не хотим, чтобы ты еще больше пострадал. Что тебе дать? Бумагу? — мать не на шутку разволновалась, бегая по палате и выворачивая содержимое своей сумочки. Она, наконец, нашла обрывок чека из магазина этажом ниже и поспешно протянула его сыну вместе с маленьким карандашом. Чонгук попытался улыбнуться, но вряд ли мама это заметила, так что он просто начал писать, пока его руки безжизненно не упали обратно на кровать. Знаете каково это видеть, как твой ребенок увядает с каждым днем? Кто же знал, что взяв ребенка из приюта ради легких денег, молодая семья Чон так привяжется к малышу? Они не знали. И все казалось в нем было прекрасно: и учиться любил, и покушать, никогда не грубил взрослым, не говоря уже о том, что он беспрекословно выполнял всю работу по дому. Но в какой-то момент их идеальный ребенок начал исчезать, просто рассыпаться на глазах из-за вечной травли в школе. Родители винили себя в том, что не смогли защитить своего ребенка от злых сверстников, винили себя в том, что откормили его, пытаясь сделать счастливым при помощи еды из фастфуда и пиццы по пятницам. Но это событие перешло все границы, как по масштабу, так и по ущербу жизни для их ребенка. Чонгук протянул маме листочек, а написанное никак не укладывалось в ее голове. Это означало, что ее любимый сын больше никогда не станет прежним. Она перевела взгляд на него, а по чоновой израненной щеке катилась слеза. Ему было страшно, а она чувствовала, что не сможет помочь. «Мам, ты тоже его видишь? Этого мальчика в углу? Он говорит, что его зовут Чимин. Помоги мне, прошу».***
— Ну же, Гукки, мы можем стать хорошими друзьями, если ты поговоришь со мной, — около больничной койки, на коленках, сидел рыжий мальчик и накручивал волнистые волосы на палец, смотря то на пациента, то на приборы и кожаные ремни, которыми этот пациент был привязан к кровати. Он поднялся с тяжелым выдохом и, весело прикрикнув, оттолкнулся от земли, прыгнул, и завис в воздухе. Парень, что был прикован и не мог даже шевельнуться, тут же раскрыл глаза от изумления, а парящий в воздухе человек, с искрящимися глазами-щелочками, уже нависал над ним, его ноги поднялись высоко вверх, будто он решил позаниматься спортом и встал в стойку прямо на кровати, а широкая улыбка озарила его лицо. — А я не сказал тебе, что умею летать? Эх, я бываю немного рассеянным, прости. Летающий человек оттолкнулся от кровати и, сделав сальто в воздухе, очутился возле стены. «Гукки» устало проследил за ним взглядом и попытался не закрыть глаза, ведь это «существо» не давало ему заснуть даже на каких-то жалких пять минут, все время требовало внимания, злилось из-за того, что тот не хочет с ним разговаривать. Он прекрасно знал, что поговорить со своим летающим другом будет большой ошибкой, ведь во всех фильмах, если человек начинает общаться с галлюцинациями, они навсегда остаются рядом с ним. Совсем скоро таблетки, купленные родителями за бешеные деньги, начнут действовать, и его диагноз исчезнет. По-крайней мере он мечтал об этом, ведь быть привязанным к кровати до конца жизни не очень-то хотелось. — Смотри, я могу доказать, что не опасен, — летающий человек взмахнул рукой и его волосы начали светиться огненно-рыжим, цветом вечерних, необычайно красивых закатов, кафельный пол растрескался и вскоре совсем рассыпался, а наружу начали пробиваться маленькие зеленые росточки. Через несколько минут из совсем крохотных ростков и почек выросла большая, красивая ива, но её ветви не склонялись к полу, наоборот, они стремились к светящимся волосам этого паренька. Некоторые из ветвей ивы начали шевелиться, словно настоящие руки, а корни, плотно вросшие в пол, начали пробивать себе путь наружу. Летающий человек изменился в лице и сильно испугался, когда дерево начало вытаскивать крепкие корни из-под земли один за другим. Ива уже стояла на них, как на ногах и, резко сорвавшись с места, побежала. Он приказал ей остановиться, но было бесполезно. Она размахивала ветками и пыталась притронуться к его волосам, а он улетал от неё дальше и дальше, но, когда его волосы неожиданно потухли, будто батарейка села, он начал падать вни и с глухим стуком приземлился прямо на спину. К счастью, как только волосы перестали искриться, ива остановилась и уставилась на хозяина. Точнее, уставиться она не могла, ведь глаз-то не было, но вот именно так все и казалось. Она нагнула ветви к лицу упавшего мальчика, что активно потирал спину, ведь не хило упал с высоты. Явно не ожидав такого исхода событий он кинул взгляд на пациента и, заметив, что аппарат прослушивающий сердцебиение начал пищать гораздо чаще, заметно разозлился на дерево. — А теперь иди и убери все это! — он повысил голос и поднялся на ноги, а ива зашагала к месту, откуда появилась несколько минут назад. Её листья зашуршали, но она все же начала убирать пыль и осколки кафеля, подкидывая все в воздух, на ходу открывая взявшуюся из ниоткуда пасть и проглатывая мусор целиком. Когда на полу остались лишь разломы, и не лежало ни одного осколочка, она разбежалась и прыгнула в окно, разбивая то в дребезги. Парень, привязанный к кровати, вскрикнул, и хотел было вскочить, чтобы посмотреть, как дерево летит с пятого этажа, но когда увидел, что все еще скован кожаными ремнями, то просто уставился на её «хозяина». — Ну, ты, наверное, хочешь узнать, что произошло, да? — видимо ему было стыдно за этот «небольшой инцидент», что учинила его подопечная, так что он сразу же пододвинул стул к койке, ведь пока что не мог взлететь, а на полу ему сидеть не очень хотелось. На дворе почти ночь и разбитое окно впускало в помещение сильный ветер, от чего даже «Гукки» неуютно ежился, — Не очень просто жить, когда твои волосы — это солнце. — парень почесал в затылке, а от очередного порыва свежего уличного воздуха его рыжие волосы поднялись вверх и остались в таком положении, пока он не пригладил их обратно, — А ты думаешь у меня просто так волосы рыжие? Нетушки! — он показал парню язык и пересел в позу лотоса, при этом громко хихикая. «Черт, почему мой мозг создаёт именно таких странных людей? Неужели нельзя было сделать кого-нибудь получше этого паренька? И вообще-то меня зовут Чонгук!" стукнув себя по голове, естественно мысленно, ведь ничего более вразумительного он придумать не смог, парень выругался, а рыжий мальчик удивленно уставился на него. Но нужно было держаться и ни в коем случае не поддаваться его разговорам. Если раньше это странное нечто хотя бы иногда исчезало, то теперь караулит его каждую секунду, а сейчас оказывается, что он — чертов маленький садовник и умеет выращивать деревья из ничего. Чон лишком поздно об этом узнал, чтобы хоть как-то подготовиться. — О боже, Чонгук, ты действительно болен, раз разговариваешь сам с собой. — парень и сам не заметил, как произнес это вслух. Он хотел закрыть рот рукой, но вспомнил, что привязан к кровати, так что быстро отбросил эту идею и понял, что сказал это себе, а не галлюцинации. — Но я реальный! — крикнул рыжий парень и его волосы загорелись, последние осколки стекла в окне разбились на еще более мелкие, а сам он на чуть-чуть поднялся в воздух. Если бы не эта стрессовая до жути ситуация, Чонгук бы сказал, что он невероятно горячий, когда злится. Все же его натура гея не засыпала даже сейчас. Тем не менее, Чонгука до жути это напугало, а рыжий вовремя одумался, надул губы и присел обратно на стул. — Почему ты не понимаешь, что я — солнышко, я — тот, кто спас тебе жизнь. Ты вот так меня благодаришь? — он скорчил обиженную гримасу, но Чонгуку она показалась настолько наигранной, что будь его «мозг» актером, оскар за лучшую роль он бы не получил. — Мы можем поцеловаться, — процедил Чон сквозь зубы и тут же заехал себе в голову чем-то до одури тяжелым, конечно же, опять мысленно. «Черт возьми, Чонгук, это, блять, твое воображение, ну почему ты всегда ведешь себя как законченный извращенец?» подумал парень, но сдавленно охнул, когда, окрыленный, видимо от счастья, рыжий парень вспорхнул воздух и накрыл его губы (искусанные, помятые и испещренные ранками) своими, обжигающими и невероятно пухлыми. Чонгук начал мычать, пытаться вырваться (признаваться, что сейчас до жути хорошо не в его стиле), но «солнышко» прижимало его к кровати на столько сильно, что барахлящие легкие Чона уже начинали молить о помощи. Все было прекрасно, пока чертовы губы садовника не начали полыхать огнем. Самым что ни на есть настоящим. Будто Чона ошпарили кипятком или прижгли губы сковородкой. Привязанный к кровати, он начал кричать, открыл рот шире, а парень в джинсовом комбинезончике со смешным кармашком впереди довольно отстранился и облизнул губы, похожие на две маленькие булочки. — Какого черта? — губы до сих пор горели и, казалось бы, куда еще больше секретов и скрытых талантов. — Ой, а я не говорил? Иногда я начинаю гореть, когда мне очень хорошо. — с довольным лицом хомячка, парень слез с Чонгука и, как бы невзначай, добавил, — А я что, не говорил? Извини, я бываю рассеянным. Но, даже не смотря на то, что губы адски горели, руки истерлись до глубоких мозолей от крепких ремней, а легкие ныли, да так, что хотелось в окно вслед за ивой, Чонгуку понравилось. Очень понравилось. Даже не стыдно было признаваться, что при первом поцелуе его губы чуть не превратились в бекон. — А ты не можешь ремни снять? — Чонгуку хотелось услышать, что может. — Ты мне таким больше нравишься. — все так же самонадеянно улыбнувшись прощебетал парень. — Оу… Хорошо… — Ага. — Так… Какого хрена это, черт возьми, было?!***
— Гукки, ты уверен, что это хорошая идея? — неуверенный, хрипловатый голос, совсем не такой, какой Чон слышал, когда был с Чимином в палате один на один. — Я был не уверен, когда меня из приюта забирали, думаешь, я могу ошибаться? — Чонгуков голос такой нервный, неровный, потому что парень нервничает сейчас, как никто другой в этом мире. — Кстати, я рад узнать твое имя, Чимин. — Он сделал особое ударение на имени, будто пытался уколоть, но это было совсем не так. — Я не вижу в этом абсолютно ничего хорошего. — Сразу понятно — Чимин струсил. Он нервно взлетал и опускался, едва касаясь кончиками ног пола, словно изображая из себя попрыгунчик. — Перестань нервировать, бесишь, — процедил Чонгук, пытаясь говорить шепотом, чтобы его не услышали. — Ты вообще невидимый, идиот, чего ты боишься? Чонгук старается избегать слова «не настоящий», чтобы не ранить… Нет, с чего это Чонгуку переживать за то, что он может ранить рыжего? Чон-младший надумал себе всякого из-за этого идиотского поцелуя с этим идиотским Чимином, потом надумал то, как тот радовался, когда с Чонгука сняли ремни, и как он взлетал до потолка, когда пришла чонгукова мама. «Она видела меня, просто притворялась» прощебетал Чимин в свое оправдание, когда Чонгук, глядя в его глаза, полные слез, снова сказал, что тот не настоящий. Но, честно говоря, все начинало ужасно бесить. Палаты, врачи, вечно ноющий Чимин, который после инцидента с деревом вообще не хотел ничего делать и только носился по квартире, летая и корча рожицы, чертовы легкие, которые оказались настолько никудышны, что Чона поставили в очередь на пересадку. И лишь одно было его утешением — можно было по-прежнему, по-старому воровать газеты из прилавка снизу, конфеты из буфета и булочки, после чего наедаться ими до отвала и слушать расслабленный после еды голос Пака (у «мага», оказывается, и фамилия была), воркующий что-то вроде «Чертики-апельсинки, я так наелся, что не могу взлететь». Да, страсть ко всему оранжевому у него была не хилая. Даже булочки он ел только с персиками, а журналы читал тоже только оранжевые, поэтому ко второй неделе в больнице он знал все о потенции (других оранжевых журналов в больнице не нашлось, да и Пака это не смущало) и щедро делился с Чонгуком своими обширными познаниями. — Я боюсь за тебя! — воскликнул Чимин и перелетел на правую сторону от Чонгука. — Сегодня в больнице слишком шумно, это очень странно. Тут же глухо и темно, как в склепе, а сегодня все как будто проснулись. — Перестань. — Чонгук пропустил мимо ушей эту информацию, просто потому, что наконец взломал закрытый ящичек и победно улыбался во все тридцать два. — Теперь у нас есть судоку, Боже, спасибо тебе. — Чонгук фигурно поклонился, а Чимин закатил глаза, удивляясь такому равнодушному ответу. Со стороны главного входа послышались шаги, возгласы и чьи-то грубые голоса и Чонгук клянется, что готов сжечь все судоку, все учебники и себя за одно, под крики отрывков из Жанны д’Арк, лишь бы слышать этот голос всегда. Ошибки быть не может. Сам не зная для чего, Чонгук хватает Чимина под руку и прячется за первым же выступом. В фильмах это никогда не срабатывает и главных героев тут же находит ужасный монстр, но Чону все равно, ведь в его случае есть только прекрасный принц, который входит в больничное крыло вместе с группой взрослых и кучей огромных сумок, наперевес с разноцветным бенто. Длинные, тонкие до одури ноги, руки-палочки и все еще огромные, выразительные глаза, уже ярко-голубые. Не знав парня, Чонгук бы сказал, что эти огромные глаза указывают на низкий уровень интеллекта, но это было не так. В детстве он даже усомнился в своих навыках читать по лицам. Перед Чон Чонгуком сейчас стоит Ким Тэхен и если он — не самое прекрасное существо на планете, то Чонгук готов голышом пробежаться по всем улицам Сеула. — Ты его любишь? — прошептал Чимин, обжигая дыханием чонгуково ухо. — Не знаю, — А Чон не может оторвать глаз, глядя на то, как Тэхен улыбается, как сильно у него выделяются скулы и как впали его щеки. — С ним что-то случилось. — Он терпеть не может еду, — Чимин шепчет как можно более осторожно, стараясь не показывать того, что он обиделся, расстроился, что он готов испепелить этого странного, похожего на скелета парня, с выкрашенными и сожженными дешевой краской волосами. Ведь Чонгуку он нравится. Хотя Чонгук уже не уверен. — Нам пора идти. — Чон хватает Чимина за локоть и, чудом оставшись не замеченным, проскальзывает в «квартиру». А Тэхена кладут в соседнюю. Чонгук думает, что неплохо бы было принести ему рисовый пирог. Чимин думает, что неплохо бы было отравить рисовый пирог или опять призвать горе-иву.***
Чонгук сам не замечает, как оказывается придавленным к кровати, ощущая себя героем какой-то дешевой порнухи. Тэхен, несмотря на внешнюю худощавость, весит много и легкие Чона уже на пути к тому, чтобы молить о пощаде. А Ким, будто бы слыша его внутренние хрипы, тут же перекатывается и вновь его целует. Смазанно, не аккуратно, сжимая подбородок и кусая скулы. «Он меня сожрет» подумал было Чон, но решил, что такими дикими ему кажутся поцелуи, потому что он никогда еще ни с кем не целовался «по-настоящему». Разве что с Чимином, но закончилось все запеканкой из его же плоти. Тэхен проводит ладонью по его шее и мурашки невольно окатывают все тело. Чонгуку не удобно, тело ломит от процедур и невероятно маленькой по размеру кровати, в сердце, будто булыжник и не таким он себе представлял свой первый раз. Теперь Чон может рассмотреть его так близко, насколько это вообще возможно: щечки, что он так любил в детстве, просто испарились, губы тонкие и до невозможности сухие, будто безжизненные, а глаза потухли, совсем не такие, как раньше. Чонгук об этом не думает, а просто утопает в поцелуе. Шершавая кожа губ прислоняется к шее и Чонгук стонет, но ему все равно не нравится. Он сам не понимает, что именно: Тэхен его хочет, целуется он… наверное, очень хорошо, потому что Чонгуку и сравнивать-то не с чем. Он отталкивает от себя Кима и, смотря в его удивленные и без того огромные глаза, выпутывается из объятий. — Прости. — это все, что он может сказать, когда, подбитый порывом, вылетает из палаты, хлопнув дверью.***
— Я говорил тебе, что с ним что-то не так. Чимин в бешенстве. Чонгуку нравится, когда Чимин в бешенстве. Его волосы горят красным, глаза ярко-рыжего цвета испепеляют, а ноги парят в десяти сантиметрах от пола, будто так все и должно быть. Чонгук готов поклясться, что если это не чудо, то это хотя бы прекрасно. — Говорил, Чимин-и, — Чонгук опустил взгляд в пол, потому что ему до безумия стыдно: за то, что не послушал и за то, что прямо сейчас готов кинуться на шею к такому, казалось бы, реальному Паку, и плевать на то, что его губы превратятся в жареную курочку. — Я говорил, что он тебя использует. — Скорее это я им воспользовался. — Чонгук горько усмехнулся, потупив носком в кафель, холодный и белый. В комнате стало невероятно тихо, даже лампы не трещали, а мухи не пытались покружить у кого-нибудь перед носом. Тихий всхлип и Чон будто проснулся ото сна. — Чем я тебя не устроил, Гукки? — Чону не показалось, Пак рыдает, его волосы медленно начали затухать, а глаза приобретать свой обычный, ореховый цвет. — Помнишь как я чуть не поджарил тебя? Как мы знакомились, перекидываясь этими дурацкими бумажками, как эта чертова ива чуть меня не сожрала? Я так долго выбирал этот наряд в своем шкафу, чтобы тебе понравилось… — он кивнул на свой комбинезончик, уже изрядно истертый и Чонгук уверен, что через секунду и сам зарыдает. — А то, как мы крали газеты? Это ведь я украл для тебя шпильку у Ючжон-нуны! — Я люблю тебя, Чимин, черт возьми, мне плевать абсолютно на все. Ты можешь жарить меня и мои губы — тут Чонгук слегка покраснел, но все же продолжил. — можешь делать где угодно и говорить что угодно. Я просто хочу, чтобы ты был рядом больше всего на свете. И Чонгук видит, что Чимин улыбается во все тридцать два, едва ли не плачет и тянет к нему свои крохотные, но сильные ручки. Чонгук сцепляет их ладони в замок и радостно смеется, притягивая Чимина ближе. Утыкается носом в его макушку и дышит прерывисто и тяжело. — С твоими легкими вообще беда. — отрывается от объятий Чимин и шепчет это Чонгуку в губы. — Ты должно быть космос, потому что рядом с тобой я забываю как дышать. —Чонгук многозначительно подмигнул Паку и тот закатил глаза, делая вид, что «подкат» был не таким уж и тупым. Чонгук смотрит в его глаза-щелочки и грудь наполняется уверенностью, потому что в следующую секунду он уже хватает Чимина за подбородок и нежно, почти еле дотрагиваясь, целует его. Да и сам Пак, возде которого потихоньку начинали разгораться искры, постарался углубить поцелуй, чем вызвал у Чона широкую улыбку. Чимин, не теряя времени, прошелся языком по его зубам, даже успел поцеловать их отдельно, положил руки на плечи Чона и ремешок его комбинезона скатился вниз. Чонгук почувствовал себя чертовым извращенцем, потому что в следующую секунду уже снял с Пака и причудливый наряд и ярко-оранжевую толстовку, наслаждаясь тем, как Чимин сейчас пунцовеет. Чонгук любит Чимина до одури, до бесов в глазах, до боли в коленках и очень хочет передать ему свои чувства, а еще больше хочет извиниться. За то, что был мудаком и за то, что не послушался. Он аккуратно спускается на коленки и стягивает зубами, крепко ухватившись за бедра Чимина, его трусы, которые, как ни странно, были ярко-оранжевого цвета. Чимин схватился за его волосы, но не грубо, а совсем нежно. У Чимина, этого маленького на вид, хрупкого мага, был довольно анушительных размеров член, и Чонгук уверен, что провел секунд пять просто разглядывая его тело. Провел языком по всей длине, неловко задевая плоть зубами, отчего Чимин ежился, а Чон вновь возвращался к этим местам и тщательно зализывал, будто извиняясь. — Твою мать, Чонгук. — простонал Чимин и Чонгука передернуло от этого хриплого, тизорого голоса, как от удара током. Он направлял Чонгука, надавливая ему на голову, пока тот не начинал закашливаться. Чонгук был так виноват перед ним, что было неловко, но в то же время и хорошо. Спортивные штаны не стягивали стояк и Чонгук порадовался, что додумался их надеть. Чимин стонал, засыпая Чонгука комплиментами и благодарениями и вскоре кончил, а Чон понимающе сглотнул. Чонгук уже начал вставать, приближаться к Чимину вновь, но тот лишь поцеловал его и поспешно отстранился, когда губы Чона стали похожи на две пережаренные котлеты. Только сейчас Чон почувствовал это и зашипел от нарастающей боли, падая на пол и даже не пробуя дотронуться до обоженных губ. — О, боже, Гукки, прости, я… — Чимин выглядел убитым, помятым и очень виноватым. Схватил все свои вещи и вылетел из комнаты, оставляя испуганного Чонгук на едине с самим собой. - Я.... Бываю рассеянным...***
— Мы вас выписываем. — доктор проверил зрачки, пульс, давление и кивнул мед. сестре. — Мне очень жаль, что с вашими родителями так вышло. — Ничего, я знал, что они от меня откажутся. — прошептал Чонгук и мысленно прибавил еще один день, наконец, последний в стенах этой больницы. Три месяца. Пак Чимин не появлялся все это время. Три месяца, как родители от него отказались, и какой-то неизвестный мужчина уже успел оформить над ним опеку. Чонгук выходит из больницы, выезжая на инвалидном кресле. Сегодня его обещали забрать его новые родители… Родитель, если быть точным. Он почти не смотрит на прохожих, только на асфальт, мокрый от дождя, когда выезжает на площадку. — И снова привет, Гукки, надеюсь теперь ты веришь, что я настоящий. Фактически теперь я твой отец, но… — Голос, от которого Чону захотелось зарыдать слегка дернулся. — никакого инцеста и поджаренных губ!