Гнить и кровоточить

Краски смешались, образы размылись, словно сквозь пелену из слёз… Омываемые светом догорающего заката и догорающих тел, они сплелись, словно возлюбленные, – только возлюбленные не пытаются перегрызть друг другу глотку. Или только этим они и занимаются? Школьная юбочка порвана и задралась – под ней на внутренней стороне бёдер россыпью расцвели пурпурно-жёлтые белладонны. У него на клетчатой рубахе цветут влажные, трепетные маки. Но цвести им осталось недолго – и оба это знают. Едкий и местами довольно аппетитный запах горящих тел не даст забыть о смерти. Осколки стекла расплескались в морозном воздухе, выпуская влюблённых на волю. Глухой шлепок мяса о землю. Маки рассыпаны по тонкому, молодому снежку… Ей же повезло куда больше – и радость блестит арматурой в её руках. Бух! Шлёп! Чавк! Лицо сминается, отслаивается, словно маска. Тёмные кудри слипаются от весело струящейся крови. Ей тоже весело – она смеётся. И вбивает кусок холодного железа себе в горло, чтобы продолжить смеяться булькающим лающим смехом… Будильник звенит неприятно булькающе-лающе-смеющимся перезвоном. Выключить. Виктор ещё какое-то время лежит в постели, смакуя остатки, объедки прошедшего сна. Воспоминания возвращались частями, наполняя разум липким, скользким омерзением – впрочем, все сны юноши были такими: смутными, мерзкими, полными крови и мяса, но не кошмарами. В них не было страха и боли, а лишь иная, больная логика происходящего, по которой всё было нормально… правильно. И лишь с пробуждением приходило осознание, которое ничего не меняло. Из багрового мира грёз Виктор вынырнул в серый. Запах разложения вновь ударил в ноздри, даже ароматические палочки, от которых дико болела голова, не спасали положения. И юноша знал: куда бы он ни пошёл, запах не исчезнет… Впрочем, работы это не отменяло (как и перманентная головная боль, галлюцинации и припадки). Расчесать тёмные кудри, попытаться смыть с себя гниль (никогда не удавалось, но попробовать стоит), накинуть серую клетчатую рубашку… и главное – не смотреть ни на какие отражающие поверхности. Просто. Не. Смотреть. Ну вот и готово. Можно укутаться в протёртый и проеденный молью шарф, нацепить дрянную куртку из секонда и пойти наху… то есть, на работу. Если, конечно, подработку тут и там можно назвать работой. Мелкие поручения, раздача листовок, иногда, но не более чем на месяц, консультантом… Долго он не держался нигде. Хотя пока хватает на оплату коммунальных услуг и дошика – на что жаловаться? Солнце светилось слепым глазом выпотрошенной рыбы. Весь мир был отравлен гнилью – он захлёбывался ей, купался в ней, восхвалял её… Живые трупы брели по вымощенным костями улицам. И почему это видит только он?.. - Женщина, сходите ко врачу. У вас что-то с животом, – собственный голос слышится со стороны глухо и безжизненно. Это говорит не он, а кто-то… кто напялил на себя его кожу. Тот, от кого исходит вся эта гниль. Из чьего сознания, будто из огромного фурункула, потоком прыснул белёсый гной вперемешку с кровью. Это он видит гниющую плоть с копошащимися в ней опарышами, выедающими скользкие, больные внутренности женщины. Это он болен. Не Виктор. Женщина, странно глянув на него, пошла дальше. Чего и следовало ожидать, Виктор, ещё немного постояв, вздохнул и пошёл дальше. Умрёт – её проблемы. День прошёл как обычно. Болезненно-отречённо. Другие люди не чувствуют гнилостных испарений, но вот ауру больного разума чуют издалека – Виктор уже привык. Даже радовался – меньше придётся скрести кожу жёсткой мочалкой, чтобы отмыть гниль всех людей, что с ним контактировали… Небо подёрнулось чёрной пеленой гниения, опарыши звёзд высыпали на его израненных боках. Виктор вернулся домой. Звонок матушке, которой было на него всё равно. Час в душе (кожа красная, кое-где уже видны ранки – может, не стоит так тереть?). Уборка и так стерильной комнаты. И вновь в багрово-красный омут по ту сторону подушки…

***

- Юноша…. Юноша, до чего же я вам благодарна! – толстые губы отвратительно трясутся, бледное лицо отдаёт нездоровым оттенком. - Если бы… Если бы не вы… Врачи сказали, что у меня рак пожелудочной, на этой стадии всё обойдётся, но затяни я с диагностикой… - Женщина тянется, чтобы обнять Виктор, но тот инстинктивно отшатывается. Не хочется казаться невежливым – и он дружественно хлопает женщину по плечу. - Я рад, что смогу помочь вам, – от голоса аж сахар скрипит на зубах. Парень старается поскорее закончить разговор и уйти – получается плохо, неловко. Виктор торопливо уходит по оживлённой улице, теряется в толпе – запах гнили душит, пробирается под кожу, впитывается разумом. Мерзко. Когда-нибудь он очистит их всех. От младенцев до стариков – вся гниль сгорит в очистительном пламени, костре, что поднимется до самых звёзд, что вылижет всю гниль из человеческих душ. Но не сейчас… Виктор чувствует взгляд – и инстинктивно поворачивает голову в сторону. Витрина магазина ненужной мишуры, начищенная до зеркального блеска. Всё его тело пробрала дрожь. По ту сторону на него смотрели. Тёмные провалы глазниц зияли иной логикой – страшной, совершенно чуждой человеческому рассудку. Слёзы и гной стекали по впалым щекам изъеденными червями. А в голове цвел мак – пока что маленькое семечко, пускающее корни меж чувств и воспоминаний, украдкой пьющее кровь и жизнь владельца. Он видел своё отражение, но не видел там себя. Врачи сказали, что это пройдёт, – опухоль слишком мала, а риски слишком велики. А жить с подобным не так уж и сложно… Но запах гнили от их слов слабее не стал.