Kyrie, eleison

POV Мадлен Ночь, которая последовала за этим ужасным вечером, была гораздо более жуткой, нежели все остальные ночи, предшествовавшие ей. На этот раз в доме витал дух чего-то темного, чье присутствие заставляло сердце трепетать. Я была совсем одна в этом кошмарном доме, полным темных закоулков, и в эту ночь мне не пел Голос, тот Голос, который уже много дней безостановочно преследовал меня, заставлял возвращаться к колыбельке с фарфоровым мальчиком, качать его и успокаивать. Фарфоровая статуэтка безжизненно стояла теперь на камине. Голос умер. Он исчез вместе с Эриком. Я завернулась в длинное покрывало и, не взяв даже свечи, стала спускаться вниз по лестнице, аккуратно нащупывая каждую ступеньку ногой. Во мне возродилось внезапное и забытое когда-то чувство болезненного беспокойства, преследовавшего меня во время последних дней беременности. Я тогда боялась, что что-то пойдет не так, что-то страшное случится с моим идеальным мальчиком, идеальным, каким его нарисовал для меня Шарль. И сейчас, медленно и робко преодолевая путь по лестнице, я остро осознала, что тоже боюсь, что что-то произойдет. Некоторое время я переминалась с ноги на ногу у порога гостиной, страшась войти туда и увидеть... что? Я не знала, и мое воспаленное сознание не посылало мне никаких жутких образов. Наконец, решив, что это глупо - бояться войти в комнату собственного дома, - я собралась с силами и ступила на ворсистый ковер. Даже в тени было видно, что одеяло, которым я накрыла Эрика вчера вечером, валяется теперь на полу, а он сам разметался по софе, отвернув лицо от входа. Мне стало больно где-то внутри. Была ли это привычная боль от несправедливости, или что-то другое, - я не могу сказать, ибо не знаю сама. Но боль эта была настолько резкой, что я сгорбилась, машинально подбирая дрожащими руками волочившееся за мной покрывало. Присев, я взяла с пола одеяло, встряхнула его, чтобы расправить, и снова укрыла сына, стараясь не смотреть ему в лицо... Его искалеченное самой судьбой лицо. Во мне вдруг с силой шевельнулась совесть. Я боюсь посмотреть в лицо собственному сыну, боюсь встретиться с ним взглядом, потому что его глаза наверняка уколют меня обидой, разочарованием... ненавистью. Он ненавидит. Он сам сказал тогда, что ненавидит меня и, кажется, была сам удивлен собственным выводом. Я тоже ненавидела его... но не теперь. Я не имела права ненавидеть его. В его дурном характере я виновата сама, и каким же больным и обидным было это осознание!.. Обойдя софу с другой стороны, я склонилась над Эриком, внимательно вглядываясь в гротескные черты его лица. В темноте его внешность не была чем-то инородным, словно бы он принадлежал этому мраку так же сильно, как ангелы Господу Богу. Он был созданием мрака... Словно необыкновенное насекомое, паук. С пауками у него была связана какая-то особенная боль. Я редко находила у себя в доме этих мерзких созданий, но если находила, то беспощадно давила их чем-нибудь, что только попадется под руку. Такие отвратительные существа не смеют жить на земле. По крайней мере, если мне не удастся извести их всех на этой планете, то пускай они хотя бы не находятся там, где я живу. Каждый раз, убивая паука, я ловила на себе внезапный взгляд Эрика, полный изумления и боли. Он беззвучно открывал рот, чтобы сказать мне что-то, но в последний миг осекался и так и не говорил. Меня захлестнула патологическая жалость, мне захотелось как можно крепче обнять сына и прижать его к своей груди, и только привычное отвращение не давало мне этого сделать. Я подумала о том дне, когда он попросил меня поцеловать его, - то был его пятый день рождения. К горлу подкатывала тошнота от одной мысли о том, что мои губы могут прикасаться к этой тонкой, желтой, влажноватой и наверняка холодной на ощупь коже. О Боже, я снова почти что ненавижу его... Если бы я могла, я убила бы его, как паука, и забыла бы все, как забывала до этого. Но я не могла. Вчера вечером, после того, как обработал раны Эрика, Этьен Барье последний раз предложил мне выбор - остаться с сыном или уехать с ним. "Ты ведь любишь меня, я знаю", - призрачно зазвенели в голове умоляющие слова. "Я не люблю тебя, Этьен, ни капли не люблю", - подумала я и осеклась, внезапно поняв, что произнесла мысль вслух. Эрик пошевелился на софе, резко вдохнув воздух, и я испуганно отступила от ложа, боясь, что он проснется. А если это случится, то... я не знаю, что будет тогда. Может быть, он закричит. Скорее всего, так и будет. А может, подумает, что я - продолжение его сна, и потянется ко мне, чтобы обнять... Эта мысль почему-то принесла мне странное умиротворение, и я уселась прямо на ковер, плотнее оборачивая покрывалом озябшие плечи. Он обнял бы меня, ища защиты, и мне... не было бы противно? Я продолжала вглядываться в бледное лицо сына - еще более бледное, чем обычно, от потери крови. Он был странно спокоен, как будто его уже забрала смерть, хотя я знала, что это не так: острый угол плеча мерно опускался и поднимался в ритме его дыхания. Впалые щеки, острый, чуть раздвоенный подбородок, приоткрытые тонкие губы, темные круги вокруг глаз - сколько я ни старалась, чтобы они исчезли, они будто бы родились вместе с ним. Если бы Эрик открыл сейчас глаза, то на меня поглядели бы два черных жерла, на дне которых, как у зверя, перекатывалась бы расплавленная медь. Его глаза были настолько отличны от глаз обычных людей, но читать в них эмоции было порой гораздо легче. Эрик не умел скрывать свои чувства. Я выдохнула и позволила себе протянуть руку, чтобы заправить ему за ухо черную прядь волос. От соприкосновения с его кожей, почему-то горячей, по моим пальцам словно прошел электрический разряд. Я с кривой улыбкой подумала, что мне теперь придется научиться прикасаться к своему сыну, научиться есть с ним за одним столом, видеть его без маски... научиться жить с ним. Ведь вчера я сама окончательно и бесповоротно решила остаться с ним. Я сделала выбор, и Бог покажет мне, правильным ли он был. Kyrie, eleison... Господи, помилуй. Помилуй нас всех - и меня, и Этьена, и Эрика, и спаниельку Сашу, у которой нет возможности попасть в Эдемский сад. Почувствовав, что меня начинает клонить в сон, я поднялась с пола и села в кресло в другом конце комнаты, так что мне было видно, как на белом одеяле лежит почти такая же белая тонкая детская рука. Тяжело вздохнув, я опустила голову на ладонь и задремала, все еще чутко прислушиваясь к происходящему в комнате. * Из неглубокого сна я вынырнула резко, как если бы меня разбудил грохот, но в комнате было тихо. Напольные часы пробили девять утра; сквозь плотные алые занавески сочился яркий солнечный свет, и на ковре рисовались красные квадраты. Я взглянула на софу. Одеяло было смято, но осталось на месте, постеленная на ночь простыня запечатлела на себе складки и морщины, как странные иероглифы беспокойного сна. Я огляделась, ища взглядом Эрика, но его нигде не было видно. На камине лежала забытая маска - белая, местами потертая. Я сама сделала ее для Эрика. Сейчас меня накрыло непреодолимое желание бросить ее в огонь и наблюдать, как она превратится в горку пепла. Я бы пошла искать и сжигать и другие его маски, - некоторые он делал себе сам, - если бы не червячок тревоги, точивший меня изнутри. Идя по дому, я вначале лишь осматривала комнаты, но затем начала звать сына по имени. - Эрик! Эрик, ты где? Но дом, залитый ярким солнечным светом, оставался глух и нем, словно я находилась в могиле, и мне стало страшно. С каким-то маниакальным желанием защитить я думала, что Эрик наверняка мог в бреду куда-нибудь уйти, и если это так, то он вряд ли все еще жив. Материнский инстинкт, взыгравший во мне, заставил сделать хоть что-нибудь. В первый раз мне так сложно сделать что-то. Но ведь на сей раз я одна, даже Мари Перро не пришла. И она не придет. Эрик заставил ее исчезнуть. Он может заставить исчезнуть все, что захочет. Я схватила с одного из кресел свою шаль, сменила туфли с домашних на уличные и выбежала за дверь, где уже тихонько начиналась жизнь - весеннее солнце согревало промерзшую землю, таял иней на листве и траве, птицы заводили первые в этом году песни. В смятении я остановилась, не представляя, куда мне идти. Эрик мог просочиться в любое место, стоило ему только захотеть... Хотел ли он уходить?.. О да, конечно, он желал уйти всем сердцем. В моем доме ему было тесно, даже несмотря на то, что комнаты были просторными. Было тесно его душе. Она могла бы объять весь мир, если бы мир принадлежал ему. Но на самом же деле мир и люди, населявшие его чертоги, не были родственны моему сыну... Как мог он дольше оставаться в доме, если понимал, что его присутствие давит на меня, если я ему не рада, если всю его жизнь малодушно мечтала, чтобы случилось что-то, что навсегда сотрет его с лица земли, где ему не место?! Злые, холодные слезы полились из моих глаз. Я была зла - на себя, на Эрика, на Этьена. Ведь Эрик мог слышать наш разговор вчера над его постелью. И несмотря на мой ответ, он бы решил, что он мне нежеланен. Пробегая мимо последнего забора треклятого Бошервилля, чтобы углубиться в лес, я услышала злые смешки соседок, в очередной раз поливающих грязью меня и моего сына, собравшись у колодца. - Опять со своим уродом носится, - донеслось до меня сквозь пелену слез и горя. Будь все сейчас иначе - и я бы нашла в себе силы не просто вновь ходить на мессу и встречаться с отцом Мансаром, но и сама бы заткнула всем соседям злые рты. О, я была бы невероятно рада сейчас вцепиться в волосы этой толстой, обрюзгшей бабе!.. Но мне было не до этого. В лесу было значительно холоднее, и я запахнула на груди шаль. Куда он мог уйти? Я должна найти его, непременно. Если Эрик захотел уйти, то наверняка пошел в лес. Он ведь и раньше ходил сюда... Говорил, что глядит на лисят, забавляющихся в лунном сиянии. Лес был другом Эрика. Другом, которого мой сын не нашел в лице собственной матери. - Эрик! Первый зов прозвучал жалобно и слабо, но потом я взяла себя в руки и позвала громче. На мои крики никто не отозвался. Я с ужасом подумала, что еще два дня назад я бы с радостью прямо сейчас ушла из леса и написала бы Этьену, и мы бы уехали в Париж, а мое мелочное сердце постаралось бы забыть об Эрике навсегда. Мне не должно было быть больно, но мне больно! О, как бы я хотела, чтобы все вернулось на день... нет, на месяц... на десять лет. Когда Эрик только родился. Тогда я не испугалась бы его вновь. Не испугалась бы того, что произвело на свет мое чрево. Наша с Шарлем любовь. О, я могла бы все исправить, все!.. Вчера, глядя в зеркало, я в первый раз увидела не запуганного и капризного ребенка, но женщину, способную переносить испытания. Я стала взрослой. Я начала замерзать, но домой пойти не могла. Сейчас мне вдруг стало страшно, что же подумают обо мне соседки. Во мне вновь заговорила юношеская глупость, и я решила, что легче мне будет замерзнуть насмерть, чем показаться им на глаза. Надо дождаться ночи, как бы это ни звучало ужасно, и уж тогда возвратиться в теплый дом. "Но сначала найти Эрика", - напомнила совесть. Я вздохнула и возобновила поиски, сетуя на то, что мое отношение научило сына прекрасно прятаться. Он был скрытен и оттого еще больше напоминал мне маленького, но опасного зверька - или змею, что было бы более верно. Быстрый, словно черная мамба, и столь же ядовитый; обладающий гипнотическим взглядом, будто питон. И все же, он не вполне являлся змеей. Он умел петь. В нем было нечто от соловья... Пожалуй. Круговорот образов смешивался и смешивался, а мне становилось все холоднее, все труднее выдерживать порывы ледяного ветра. Я встала спиной к толстому стволу, держась за грудь, где билось утомленное сердце. Во мне внезапно мелькнула вероломная мысль: а что, если нам с Эриком изначально было суждено разойтись? Если ему также некомфортно в моем обществе, если так будет... лучше?.. "Kyrie, eleison... Kyrie, eleison", - набатом стучало в висках. Мой сын ранен, и ему еще хуже сейчас, в этот ветреный, непогожий день. Пусть он просто останется жив!.. - Эрик! Эрик, выйди ко мне! Эрик, сынок, я люблю тебя! * POV Эрик Она думает, что я не слышал ее. Но на самом деле я просто считал выше своего достоинства отвечать ей. Она много раз дала мне понять, что я отравляю ее существование, и сегодня утром я раз и навсегда решил, что мне не место в ее доме. Пусть живет с Этьеном, она ведь полюбила его... Я постараюсь, чтобы она забыла обо мне. - Эрик! Она всегда произносила мое имя так, что я начинал его ненавидеть. Она заставляла меня ненавидеть самого себя, даже если и ненамеренно. Но сейчас в ее голос была вложена совершенно иная эмоция. Это был страх. Мое больное воображение, тот ребенок, которого мне пришлось в себе задавить и заставить замолчать, начал плакать, умоляя мой холодный разум ответить. Но тот держал меня в стальных тисках, и я стоял за одним из деревьев, в двадцати шагах от нее, молча, словно истукан. Это была изощренная пытка - молчать, когда она меня звала. Я знал, что в глубине души она совсем не хочет, чтобы я возвращался домой и когда-либо еще попадался ей на глаза. И она не виновата... не виновата в том, что людям так сложно выдерживать общество подобных мне. Я просто родился не в том мире и времени... Это была ошибка. - Эрик, ты где? "Я здесь", - качнулось сердце. Но я молчал. - Эрик, сынок, я люблю тебя!.. Я все так же стоял, даже не раздумывая уже, выйти или нет, даже не насмехаясь над ее беспомощными слезами - я вообще потерял всякую способность мыслить трезво. Я окаменел, и только ребенок, ютившийся в уголке моей души, плакал навзрыд. Нечто большое, необъятное сжалось во мне, и сердце пропустило удар, и ноги подломились, а рука потянулась зажать рот, из которого вырвалось дикое, рваное рыдание. "Я люблю тебя". Эти слова я не слышал с тех пор, как только родился на свет. Об этих словах я не смел помыслить, не смел попросить ее любви. Неужели же теперь я могу этому поверить?! Пусть она уйдет, пусть навсегда исчезнет из моей жизни! Я не хочу, чтобы она мучила меня своим присутствием - я всего лишь обуза для нее. Пусть, пусть оставит меня умирать в этом треклятом лесу, я не стану ее за это винить. Я провел рукой по бугристой коже лица, стирая слезы, и уткнулся в свои колени, чтобы не было слышно моих всхлипываний. Но чем дальше я плакал, тем явственнее сквозь адскую душевную боль прорастала мелодия - тихая, одинокая, спокойная. Я почти со страхом поднялся с земли, оглядываясь в поисках источника звука, и застыл в недоумении. Пела Она. Я никогда не слышал, как моя мать поет - разве что в отдалении, да и то, это было скорее мурлыканье себе под нос. Сейчас я вдруг понял, что звук ее голоса, исполняющего странную колыбельную, становится бальзамом моей душе, залечивает ее раны, но от этого горечь не исчезает, а плакать хочется все больше. Если бы!.. Если бы злосчастный ребенок взбунтовался во мне, и я бы бросился в ее объятия! Я бы целовал ее подол, я бы покрывал слезами ее руки... Но вместо этого судорожного, как последний глоток воздуха, действия, я просто вышел из-за дерева, закрывая руками заплаканное лицо. Она взвизгнула от испуга и прекратила пение, а я, сейчас же очнувшись от какого-то гипноза, развернулся и бросился бежать вглубь леса, надеясь там укрыться от нее. - Эрик, иди ко мне!.. Она бежала за мной по пятам и плакала, а я удивлялся, что она ничуть не отстала от меня, а лишь приблизилась. Только в момент, когда у меня в глазах потемнело, я понял, что это я сам бежал медленнее, гораздо медленнее, чем умел. Куда делись мои силы, что я так старательно сберегал для сегодняшнего побега? Мои ноги заплетались, и в конце концов я запнулся о корягу и упал на землю лицом вниз, почувствовав неимоверную боль в месте недавней раны. * POV Мадлен Я слышала свой крик ужаса будто издалека, когда Эрик со всего размаха полетел на землю. Он не встал. По его рубашке спереди расползалось черно-красное пятно. Рана снова начала кровоточить. Надо было срочно подхватить его и бежать в Бошервилль, но я не помнила сама, в какую сторону шла. Мой сын оказался в смертельной ловушке. Я бросилась к нему и крепко прижала его к себе, не заботясь о том, что он зальет мне коровью все платье. Я полагаюсь на Твою силу, Господи... Kyrie, eleison. Эрик был невероятно легким, словно я несла перышко. Одной рукой я пыталась зажимать ему рану, другой обхватила его туловище. Я передвигалась бегом, по наитию, просто надеясь, что Бог укажет мне верную дорогу. И он указал. Правда, прибежала я с другой стороны Бошервилля - и, к нашему с Эриком счастью, наименее людной стороны. Я не знаю, что было бы, встреться мне прохожий. Домик отца Мансара ведь совсем недалеко отсюда... От непривычно быстрого и долгого бега ноги подкосились, и я упала на траву, все так же крепко прижимая сына к своей груди. Кровь не остановилась, зато пропитала собою почти весь лиф моего домашнего платья. Боже... Сколько прошло времени с его падения? Двадцать минут? Полчаса? А может, и больше. За это время человек мог бы напрочь истечь кровью. Из бескровных губ Эрика донесся хрип - я испугалась и начала шептать ему, как полумная, не останавливаясь: - Потерпи, сынок, все будет хорошо, все будет хорошо... Придя в себя, я поднялась с колен, перехватила сына поудобнее и вновь бросилась бежать, пока не достигла крыльца дома священника. Боже, пусть он окажется дома. Стук в дверь окровавленной рукой, мелодичный звон дверного колокольчика - и вот на пороге появился отец Мансар. Вначале его взгляд был недоумевающим, но затем стал испуганным, стоило ему увидеть кровь. - Что с ним? - Отец Мансар, пожалуйста... Доктора! Он умрет... - Идем, Мадлен, надо уложить его, - в отличие от меня, святой отец остался в здравом уме имог хладнокровно рассуждать. Что стало со мной? Когда священник попытался взять Эрика у меня из рук, я как можно крепче прижала его к себе, издав нечленораздельный вопль. Я не знаю, что случилось со мной, не представляю, что сломалось или, наоборот, излечилось в моей душе. Зато я точно знаю, что я не дам никому оторвать меня от своего сына, своей частички. Я буду сколько угодно не спать и не есть, только бы он жил... Когда отец Мансар все же помог мне уложить ребенка на постель, я села на колени около кровати, судорожно сжимая бледнеющую руку, ставшую уже холодной, как лед. - Эрик, пожалуйста, прости меня, свою глупую мать! - мои слова признания, готовившиеся в моем сердце не один год, прервались судорожным всхлипом, и в это время в комнату вошел Этьен. Я уступила ему место у кровати, даже не позаботившись выяснить, отчего он еще не в Париже. Но самое главное, что сейчас он поможет Эрику, ведь поможет, правда?! - Мадлен, что с ним произошло? - Он убежал в лес сегодня утром, и я пошла его искать, - запинаясь и глотая слова, принялась объяснять я. - Я стала догонять его, он упал и повредил рану о корягу... - Сколько времени прошло с тех пор, как это случилось? - спросил Этьен, методично и бесстрастно снимая рубашку с моего сына и осматривая кровоточащую рану. Затем он раздосадованно покосился на меня: - Черт, он потерял очень много крови... Твое платье все в крови. - Минут двадцать... Я не знаю! - сбивчиво ответила я. Покачав головой, Этьен извлек из саквояжа хирургические иглу и нить, карболовую кислоту, бинты и вату, а затем приказал мне держать Эрика как можно крепче. - Я не взял с собой ни капли морфия или чего-то такого, - пояснил он, виновато глядя мне в глаза. Я лишь кивнула и обхватила руки и голову сына так, чтобы он не мог помешать Этьену работать. Меня бы вывернуло, если бы я смотрела на процесс работы, но я лишь судорожно сжимала Эрика в объятиях, слыша его глухие стенания. - Ему нужна кровь, Мадлен, - наконец, произнес Этьен. - Рана, кажется, расширилась. Я сумел остановить кровотечение, но ему нужно переливание. - Ему нужна моя кровь? - уточнила я, вдруг почувствовав прилив дурноты. Этьен кивнул. - Кровь близкого родственника. Это более безопасно, чем брать кровь любого другого человека. Она может свернуться, и он умрет. Сомнение терзало мою душу. Я не знала, каково это - быть донором крови... Пока я еще недостаточно сильна духом, чтобы отдавать ему - ему - свою кровь. В моем сознании всплывали отвратительные картинки, на которых были изображены вампиры. "Им тоже нужна кровь". Но, Боже милосердный, я ведь дала тебе обещание, что постараюсь все исправить... Я должна сделать все, что зависит от меня, чтобы мы оба остались жить. - Хорошо, Этьен. Я согласна. * Мне было очень страшно, когда я чувствовала, что у меня немеют конечности и кружится голова. Сейчас я не могла найти в себе сил подняться... Этьен предупреждал, что я, возможно, даже потеряю сознание... Потом мне надо будет хорошо питаться и есть много мяса, чтобы восстановить кровяные клетки... Нет сил... У меня... Нет... Сил... * Когда я очнулась, я сидела в кресле, а моя правая рука в районе локтя была туго преремотана бинтом. Этьен, сидевший в ногах у Эрика, тотчас встрепенулся и подал мне стакан с водой. - Он будет жить, - кивнул мужчина на мой немой вопрос. - Обычно люди не выживают после таких потерь крови, особенно те, кто не хочет выжить. Но ему, кажется, теперь есть, для чего жить... Он справится. Этьен встал, поднял с пола саквояж и пошел к двери. Затем передумал и вернулся: - Мадлен, вас обоих надо переправить домой, вы не можете оставаться у отца Мансара... Там вам будет удобнее. Эрику нужен уход, да и тебе пока не помешал бы. Я позову мадемуазель Перро. Я не успела ничего возразить. Меня подхватили на руки и отнесли в мой дом. Я оставила его незапертым... Вот и славно. Следом Этьен принес Эрика и уложил его все на ту же софу. - Сейчас... Когда Мари Перро пришла, полная недоумения и изумления, Этьен разъяснил ей особенности ухода за моим сыном, пока я сама не в состоянии этого сделать. Уходя, молодой доктор не сказал ничего, кроме моего имени, грустно поглядев мне в глаза. Ничего, Этьен... Мы скоро увидимся. Увидимся, потому что я и мой сын тоже поедем в Париж. Но - позже. Я хочу дать возможность нам обоим начать новую жизнь, в которой не будет воспоминаний о бессильной, глупой и ненавидящей женщине по имени Мадлен. Капризной девочки больше нет. - Тебе лучше? - суховатым тоном спросила Мари. - Я принесла еду, и ты должна будешь поесть. - Хорошо, Мари, - слабо улыбнулась я, приподнимаясь на локте. - Только я хочу попросить тебя о чем-то... - Проси, - кивнула девушка. - Будь добра, принеси с моей прикроватной тумбочки наверху молитвенник. Я хочу прочитать благодарственную молитву. *** - Ну же, Эрик, не стесняйся, - подбодрила я, кивая и улыбаясь. На людях он все-таки надевал маску, аргументируя это словами "мне так спокойнее". Сейчас он тоже был в ней. - Да, юный друг, не стесняйтесь, - чинно кивнул полный хормейстер. - Я обязан услышать ваш голос, если вы хотите получить шанс попасть в соборный хор. Эрик кивнул в ответ, встал рядом с органом. На листе нотной бумаги были написаны ноты - его ноты. Его месса. Пока органист судорожно пытался разобрать нотные знаки, едва попадая в нужный ритм, по гулким сводам собора разнесся чистый ангельский голос. Kyrie, eleison. Christe, eleison...