Музыкальный терроризм

Мирон его выдернул из номера, не дав даже дожрать татарский треугольничек — Эрик их так упрямо называл, хотя вроде выяснили уже, что назывались они эчпочмаки. В прошлом году еще выяснили, но Ване по-хорошему было все равно, главное, что это были пирожки с картошкой и мясом, а дальше хоть беляши, хоть что. (Да это и есть по-татарски треугольник, — объяснял Эрик. — Хватит до меня доебываться). Мирон его, в общем, выдернул, отволок к себе и посадил на край кровати. Ваня закурил. Гадать, что там у Мирона в голове, все равно было бесполезно, и в целом для этого Ваня слегка заебался в дороге. — Ща, — сказал Мирон. — Погоди. Текст есть. Ваня подавился дымом и закашлялся, будто впервые вообще в жизни затянулся на полную. Текст. Хорошо звучало, как обещание лучшей жизни и горячих пельменей. — Типа, — Ваня сполз задницей на самый край, — тречок? Мирон стоял в странной позе — у него будто глубоко внутри что-то болело, но улыбался, и глаза были искра-буря-безумие. Совсем больные, зрачок по всей синеве размазало. — Типа, — согласился Мирон. — Слушай. Там не один тречок был — парочка у Мирона уже давно крутилась, Ваня их так хорошо помнил, что казалось, релизнули давно. Мирон разве что во сне их не бормотал. У Вани язык сам подскакивал, где нужно было бэкнуть. Мирон ходил перед ним по короткой дистанции от изголовья до изножья и обратно и читал. Громко, захлебисто, Ваня как-то фоново подумал про Эрика, который за картонной стенкой, наверное, очень хотел спать, но теперь не мог. Подумал и бросил — мозг все равно реагировал сейчас только на одно. Мирон сделал десятый нервный заход, и Ваня протянул руку, чтобы его поймать. Потянул к себе. Мирон читал теперь и смотрел на него, и рот у него разъезжался-разъезжался-разъезжался, а глаза были такие тяжко больные, что Ваня коротко нервно испугался. Пульс бился ему прямо в пальцы. Руки у Мирона были холодные и вздрагивали. — Ты это сейчас прямо? — спросил Ваня, когда неровный, не выглаженный еще поток рифм оборвался. Мирон странно дернул головой — не кивнул, такое что-то, все еще нервное. — Охуеть, — горло аж сдавило. Ваня выпустил Мироновы руки и обхватил его лицо, повертел из стороны в сторону. Бледный, пиздец. — Ты под чем-то? — Нахуй иди, — Мирон улыбнулся. Головой вертел, как Ваня пожелает, и выглядел слегка поебанным, но это с дороги. Он, кажется, даже не помылся. Глаза все еще были черные, бешеные, и Ваня потянул его на себя, заставил наклониться. Мирон тяжело уперся лбом ему в лоб. Выдохнул. — Может, что и выйдет. — «Может», — передразнил Ваня. — Подгон будет круче Горгорода. Когда писать будем? Мирон вдруг весь обвалился, уронил его на кровать и тяжело лег сверху. — Какой писать, я же в туре, епта, — улыбка у него была сейчас охряная, зверская, и Ваня закрыл глаза. — Прикинь, среди ночи щас студию найти, пробраться туда и записать. Мирон засмеялся ему куда-то под горло. Ваня забросил на него руки, прижал потеснее. — Музыкальный, сука, терроризм, — пролаял Мирон ему в цепь от наручников. — Берем Казань в заложники, пока кто-нибудь не сведет нормально. — За сутки. — За двенадцать часов. — За двенадцать часов тебе только Кравцов сведет, — Ваня пошурхал его по затылку и тяжело вздохнул. — Где ты еще такого ебанутого найдешь. Мирон втерся ему лицом в шею, подышал шумно, укусил. Ваня легко стукнул его по спине. — Алло, бля. — Пиздец люблю тебя, — пробормотал Мирон невнятно. — Ты погромче давай, Эрик не расслышал. Как будто Эрику было не похуй.