***
В душе Матильды было так же мрачно и холодно, как и в траурном Петербурге, только если у остальных ещё оставалась надежда, то она точно знала: для неё к лучшему уже ничего не изменится. Почти весь этот год они с Ники виделись крайне редко, а после смерти Императора и вовсе только несколько раз говорили мельком. Впрочем, этого вполне следовало ожидать. Сам Ники, помнится, как-то сказал ей, что быть наследником тяжело, а Императором и того тяжелее, можно было даже не мечтать о том, что он останется Цесаревичем вечно. Годы вольной жизни, в которой он мог предаваться любви и веселью, не сильно заботясь о делах государства, закончились, а значит, закончилась и её жизнь рядом с возлюбленным. Простой балерине не место рядом с правителем Империи — для этого имеются принцессы. Раньше у Кшесинской была одна единственная страсть — она хотела танцевать, ей ничего не нужно было, кроме сцены и карьеры. Она часами пропадала в балетных классах, дни и ночи проводила у станка. Стёртые в кровь ноги и дикая усталость не останавливали её, она стремилась к идеалу мастерства. Все, кому приходилось бывать с ней на сцене или на репетициях, не раз замечали, как азартно у неё горят глаза. Матильда всем сердцем была влюблена в балет. А что до множества мужчин, что сходили по ней с ума, то от них она просто получала свою выгоду, умея правильно воспользоваться своей красотой. Ни к одному из них она не испытывала ровным счётом ничего, ну разве что самую малость, влюблённость, не более. По-настоящему Матильда любила только балет. Как течёт вода в быстрой Неве, так утекает сквозь пальцы время. Время, которое способно высушить моря и разрушить горы, с лёгкостью может изменить и человека. Кшесинская не стала исключением. Ей хватило одного короткого мгновения, чтобы понять, как сильно она ошибалась, думая, что не будет в её жизни чувства сильнее, чем желание танцевать. Отныне она хотела от жизни совсем другого. Хотела, чтобы случилось чудо, и она осталась подле него навсегда. Ах, насколько же глупы были её желания и мечты! Она же знала, она всё знала заранее. Знала, когда впервые увидела его в ложе Мариинского, и в тот же миг сердце кольнуло и содрогнулось, будто, висев на маленьком канатике, оно едва не сорвалось и чуть не улетело куда-то в пропасть. А душа — вся, до краёв — в одночасье заполнилась ранее неведомым чувством. Это была любовь. А ведь она полюбила его с самого первого взгляда. «Я влюбилась в наследника с первого взгляда. Моё чувство заполнило всю мою душу, только о нём я могла думать…» — намного позже напишет она в своих дневниках. Знала, когда намерено отвергла его подарок, вовсе не желая оскорбить, а лишь желая вызвать интерес к своей персоне. Ей так хотелось его внимания, хотелось, чтобы его глаза, глядя на неё, горели огнём любви. Она добилась желаемого, как, впрочем, делала это уже не раз, но только сейчас для неё это было действительно важно. Знала, когда совсем близко подошла к отцу Ники, вопреки явному недовольству матушки наследника — Мария Фёдоровна разве что молнии взглядом не метала. — Извольте подойти, сударыня, — подозвал Император. Ники зря попытался солгать, его отец прекрасно узнал девушку, которую не раз видел на сцене и которую сам же представил своему сыну. Но виду не подал, хватало гневного взгляда Марии Фёдоровны, казалось, что если бы не гости, она тут же принялась бы отчитывать сына и выставила балерину вон. Да и потом, государь был рад. Кто знает, может, сын послушает его совета и выберет ту, которая ему действительно больше подходит. Трясясь от страха, Матильда подошла к государю. Её балетная выправка позволила ей ничем не выдать жуткого волнения, разве что руки било мелкой дрожью. — Ваше императорское Величество, — поклонилась она. Царь поманил пальцем и, когда девушка наклонилась ещё ближе, заговорил: — Это он только с виду такой взрослый, на самом деле совсем мальчишка, ничего я не успел сделать для него, — в голосе Императора слышались свинцовые нотки боли. — Береги его. Балерина невольно отшатнулась, этих слов она никак не ожидала. Станцевать партию на сцене оказалось куда проще, чем сейчас сдержать слёзы. В уголках глаз заблестели капли. Матильда словно ощутила удар током, но не могла понять, в чём причина. Она лишь кротко кивнула и, поклонившись, сделала два шага назад. А девичье сердце всё билось в непонятной тревоге, будто пойманная в силки птица. Сердце уже тогда подсказывало ей, что ничего не выйдет: ни остаться с ним рядом, ни защитить от жестокой расправы народа. И даже то, что Император поверил ей, поверил в её искренность и любовь к наследнику, уже совершенно ничего не меняло. Кто-то свыше давно написал сценарий их судеб. Проводя с ним дни и отдаваясь ему ночами, она прекрасна знала, что эта сказка дарована ей не навечно. Просто счастье никогда не бывает долгим, оно либо короткое, либо навсегда. По жребию свыше ей выпало короткое. Матильда знала с самого начала, что однажды на её пути встанет Аликс, и ничего поделать с этим нельзя. Принцам всегда достаются принцессы. Знала, прекрасно знала, что так и будет, а все её мечты — пустая блажь. Знала, но не думала, что так скоро. Знала, но оказалась к этому не готова. В Петербурге траур и хмурый декабрь. Свинцовые облака нависли так низко над городом, что, кажется, ещё немного — и небо, обрушившись, тяжёлым грузом ляжет на плечи. Только бы выдержать. Сначала Кшесинская хотела танцевать. Балет был её единственной страстью. Потом её страстью стал наследник Империи — единственный, кого она хотела любить и кем хотела быть любимой. А теперь она просто хочет, чтобы закончился траур, чтобы кончилась зима, которая только успела начаться. Хотелось, чтобы в город пришла весна. Кто знает? Может, пение вернувшихся на родину птиц и запах распускающихся цветов вернут её к жизни? И, словно очнувшись от кошмара, она снова ощутит радость и вкус к жизни, возродит свой азарт и любовь к балету. Кто знает? Может, первые лучи весеннего солнца смогут отогреть её сердце, которое так терзается ожиданием неизбежной разлуки. Может, тёплые лучи залечат её душевные раны, кто знает.***
В Санкт-Петербург мягкой поступью пришла весна. Она ступала неслышно, но её тёплое дыхание уже ощущалось. Снег почти растаял, на деревьях появились первые почки — вот-вот все зазеленеют. Воды Невы забурлили жизнью, серое небо окрасилось голубым, солнце пригревало всё сильнее, а птицы пели всё громче. Сама природа будто отменяла траур. Природа возрождалась, хотела жить. А вот у Матильды возродиться к жизни никак не выходило, хоть и весна, на которую она возлагала большие надежды, день за днём всё больше вступала в свои права. Солнце грело, но лекарство не помогало. Видимо болезнь, которой заболела её душа, оказалась неизлечимой. Мысли о наследнике, теперь уже без пяти минут Императоре, ни днём, ни ночью не оставляли её. Ники всё время был рядом. Он был рядом, когда она репетировала у балетного станка. Был рядом, когда она купалась в овациях. Был рядом, когда её дотла сжигали похотливые и влюблённые взгляды Великих князей и когда она оставалась совсем одна: глядела в окно на ночной Петербург и смахивала невесть откуда взявшуюся слезу. С ним она просыпалась, с ним пила утренний кофе, с ним гуляла по набережной Невы, с ним проводила весь день, с ним же и засыпала. Кроме образа возлюбленного отныне с ней рядом жила тревога, к которой она постепенно привыкла. Страх, необъяснимым образом проникший в душу с первым весенним дождём, словно кот. Кот, что вначале больно царапает, выпустив острые когти, а затем, громко урча, сворачивается в клубок и засыпает. Вся тревога, без остатка, улеглась в ней и уснула. Воздух был пропитан ароматами цветов, народ сменил шубы и ватники на более лёгкие наряды. Матильда почувствовала, что снова начала различать краски и слышать пение птиц. Она наконец пробудилась к жизни, однако пробуждение было недолгим, кошмар был впереди. День был самым обычным только на первый взгляд, с самого утра она не могла найти себе места. В то утро тревога и боль вернулись с новой силой, ворвались в душу свежим весенним ветром. И вновь защемило, заныло, окутало с ног до головы это клокочущее внутри, лязгающее предчувствие беды. Кшесинская весь день ждала чего-то ужасного, но на удивление всё шло своим чередом. Вот и в театре всё так же не горел свет, лишь только одна люстра в центре репетиционного зала, и все зеркала в зале были завешены чёрной тканью. Весна пришла, но траур продолжался. Всё было по-прежнему. Она едва смогла успокоиться и убедить себя, что ничего плохого не произойдёт, как двери залы с шумом распахнулись, и буквально вбежавший внутрь директор Иван Карлович с улыбкой распорядился: — Зажгите свет! — а сам после этих слов начал обнажать зеркала, срывая чёрную ткань. Все присутствующее смотрели на него в недоумении: чего это он улыбается, люстры зажёг, траур ведь. —Траур отменили! — объяснил наконец мужчина, открыв последнее зеркало. — Наследник женится! Мы едем на коронацию в Москву! Иван Карлович произнёс это так, будто в том была его личная заслуга, и гордо выпрямил спину. Вот и всё. В отдельно взятой душе рухнул мир. Надежды больше нет, а, впрочем, её и не было, она просто жила глупыми нелепыми мечтами, а теперь и мечты отобрали. Случилось то, что должно было. Белые пальцы сильнее схватились за станок. Ей казалось, что земля уходит из-под ног, что её испепеляет не одна пара глаз. Все, словно заворожённые, ждут её реакции, ведь все всё знают, пусть и молчат. Однако Матильда всё же была талантливой танцовщицей, и вряд ли бы она смогла добиться такого мастерства, если бы не имела терпения, силы воли и выдержки. Именно эти качества и позволили ей сохранить самообладание, она даже бровью не повела. А уж чтоб рухнуть в обморок на глазах всей труппы? Ещё чего не хватало.***
Кшесинская ехала домой, наняв извозчика, и под цокот копыт и мерный стук колёс размышляла о своём будущем. Будущем, которого нет. Боль, что преследовала её с самого начала, никуда не делась, напротив стала сильнее, но теперь хотя бы была понятна природа её появления, и оттого хоть немного, но всё же было легче. Хотя почему будущего нет? С ней не будет рядом любимого, который стал её воздухом и жизнью, но с ней останется другая, не менее значимая жизнь — балет. Но нет, это всё-таки ложь, Ники она любит во сто крат сильнее, и если бы он позвал за собой, она бы и минуты не истратила на раздумья — просто бросила бы всё. Но если ничего другого не остаётся? Почему бы не быть довольной хотя бы этим. Раз не получилось посвятить свою жизнь Ники, она посвятит её сцене, и, возможно, со сцены сможет изредка видеть его. А там, как знать, может, возьмёт себе в любовники одного из Великих князей. Всё как-нибудь да сложится.***
Едва переступив порог своего дома, Матильда услышала, как в гостиной, не умолкая, раздаётся громкая трель телефонного аппарата. Она побежала туда, чтобы снять трубку, но совершенно неожиданно, обо что-то споткнувшись, упала, едва не покатившись кубарем. Оказавшись сидящей на полу посреди гостиной, балерина огляделась, и боль от разочарования в любви в то же мгновение сменилось страхом. Страхом за собственную жизнь. Вокруг был настоящий погром. Стулья были перевёрнуты, вещи разбросаны, все ящики выдвинуты, их содержимое валялось на полу. Её любимая коллекция шкатулок, которую дарил кто-то из Великих князей, была безвозвратно уничтожена при попытках вскрыть их. В сердце холодным лезвием медленно вонзился нож. Она прекрасно понимала, что всё это значит — погромщики искали письма, которые ей писал Ники, заодно намекая, что больше закрывать глаза на её интрижку власть не намерена. — Письма! Письма…— она бросилась к музыкальной шкатулке с танцующей балериной. — Письма, только бы не… Она, лихорадочно перебирая вещи, всё же отыскала нужную вещицу. Дрожащие руки открыли тайничок, и, выдохнув, она вновь осела на холодный пол. — Слава Богу… — шептала она, не помня себя от ужаса, только сейчас она, кажется, осознала всю серьёзность своего положения. Нет, она всё же невероятно глупа и самонадеянна. Захотела вдруг посвятить себя сцене. Позволят ли ей теперь вообще приближаться к театру или её удел отныне кабаки? Да что там сцена, у неё и жизнь могут запросто отнять. Если даже сам Император не волен делать то, что хочет, что уж говорить о простой балерине. Кто она против интересов огромной Империи? Если власть решит, что она представляет угрозу, её просто уничтожат. Однако, сейчас казалось, что всё это её совершенно не волнует. Кшесинскую заботили лишь письма. Эти листки бумаги, которые она прижимала ладонями к груди, были сейчас для неё дороже всего на свете. Эти письма, её душа и её любовь. Слава Богу, что они целы. Матильда вдруг решила, что лучше она сама вернёт их возлюбленному, нежели они попадут в чужие руки и будут уничтожены. В этот момент вновь зазвонил телефон, она бросилась к нему, не выпуская драгоценных писем из рук, и, сняв трубку, закричала: — Ники, они всё перерыли! Они искали твои письма! — вдруг сдерживать слёзы стало уже невозможно, и сквозь них она прошептала: — Ники, мне страшно… Страшно ей было как никогда в жизни.***
К вечеру, когда её навестил Николай, она успела всё прибрать и скрыть все следы погрома. Они сидели за столом, ужинали, говорили о чём угодно, только не о том, что мучило, терзало, выжигало дотла души обоих. Всё и так ясно, зачем тратить слова. Нет, только не нужно о неизбежности, о том, что всё давно решено, и об Аликс не надо тоже. Они вели обычную праздную беседу, шутили, смеялись, как в те недавние времена, когда она ещё была только надеждой русского балета, а он — только наследником трона. И им казалось, что они сумели вернуть свои лучшие дни, сейчас им казалось, что они почти счастливы. Матильда не заводила разговора о погромщиках и письмах, о том, что будет дальше, её куда больше заботило другое, она ведь прекрасно понимала, что с рассветом всё будет кончено. Сейчас их последний вечер, а за ним придёт их последняя ночь. Так пусть в этой ночи останутся любовь и радость, без горьких примесей расставания и выяснений, она потешит себя несбыточными мечтами ещё немного — хотя бы до утра.***
Эта ночь была очень длинной. Наверное, самой длинной из тех, что были в её жизни и будут после. Сначала она сгорала и тлела от нежных ласк возлюбленного, и ей казалось, что всё будто бы впервые. Такой же страстной, полной любви и желания, была их самая первая ночь, такими же жаркими были прикосновения и сладкими поцелуи. Такой же будет и последняя. Видно в жизни всё повторяется. Заснуть Кшесинской так и не удалось. Она тихо лежала, набросив на обнажённое тело край одеяла, и смотрела на него, мирно спящего рядом, взглядом полным любви и грусти. Нет, всё ж его покойный отец был совершенно прав, сказав, что он только с виду взрослый, а на самом деле ещё мальчишка. Она тогда не посмела ответить государю, что и так это знает. Ники просто мальчишка, и без поддержки отца совсем растерялся, он не знает, как быть царём, не знает, что делать дальше. Возможно, он даже не знает, кого из них любит на самом деле… или нет, он прекрасно осознаёт, что любит Аликс, а их отношения для него всего лишь интрижка, которую он непременно прекратит, вступив на трон. Он ведь даже не сказал, что это их последняя встреча, и ни слова не обронил о предстоящей свадьбе. Выходит, её чувства не имеют для него особого значения, раз он не считает нужным объясниться. А может быть, просто, как и она, решил не портить последний вечер тем, что и так витало в воздухе. Как бы там ни было, любое из этих предположений может быть верным. Боже, как же больно от этих мыслей! Боль, вырвавшись из души, подступила к горлу острым комом, но нельзя же вечно бегать от правды. Только вот, что делать с этой правдой, с которой она похоже впервые столкнулась лицом к лицу, балерина не знала. Вглядывалась в любимые черты сквозь темноту и не знала. Не знала, как жить без него. Как жить, зная, что пройдёт совсем немного времени — а счёт идёт уже на дни — и её «совсем ещё мальчишка» станет Императорским Величеством, мужем Аликс, а в будущем у них появятся дети. Но больше всего Кшесинскую ранило понимание того, что отныне только Аликс будет рядом с ним, она будет смотреть на него спящего, пить с ним кофе по утрам, разделять его радости и печали, видеть его глаза и улыбку. А однажды Ники проснётся утром, и Матильды Кшесинской больше не будет в его памяти, он забудет её и станет совершенно счастлив со своей супругой. Мысль о том, что любимый может быть счастлив с кем-то, кроме неё, попросту сводила с ума и причиняла такую боль, какую не смог бы причинить нож, вонзившейся в самое сердце. Но, несмотря на всю эту боль, она ни о чём не сожалела. Ни о том, что они встретились, ни о том, что от любви потеряла голову, ни о том, что из-за этой любви может потерять ещё и сцену. Если бы ей предложили пережить всё это вновь, она бы, не раздумывая, согласилась. Конечно, её любви без сомнения хватило бы на них обоих, и она бы любила до последнего вздоха. Вот только, если ему это вовсе не нужно, не лучше ли просто отпустить, позволив любимому человеку прожить предначертанную ему судьбу, тем самым сделав его счастливым? Утро не наступало мучительно долго. И чего она только не придумала за эти часы до рассвета, кажется, за это время она успела сотню раз умереть и воскреснуть. Чтобы хоть как-то унять боль и привести в порядок мысли, она встала и, накинув халат, ступая как можно тише, чтобы не потревожить сон любимого, вышла из спальни. Матильда разместилась в кабинете. Ламп зажигать не стала, ограничившись парой свечей. Она положила перед собой лист бумаги, а через минуту на нём появились первые чернильные узоры, которые позже сложились в слова. А когда над Невой наконец взошло солнце, Кшесинская поставила последнюю точку и окончательно всё решила. — Ники, застегни мне платье, — попросила Матильда, присаживаясь на кровать. Ещё сонный Николай потянулся к молнии и вдруг понял, что она уже одета и причёсана, а значит куда-то собралась уходить, но куда так рано? — Ты куда? — спросил будущий Император. — Ещё так рано. — Наследник женится, мне нужно репетировать, — холодно бросила она, даже не повернувшись к нему лицом. — Я собирался тебе сказать, — прошептал мужчина, очевидно, он больше всего не хотел сейчас этого разговора. — Но не сказал, — она уже хотела встать, но Ники схватил её за запястье. — Потому что это ничего не значит, — выдавил он обречённо, видимо осознав, что этот разговор, как и его брак с Аликс, неизбежен. — Аликс тоже так думает? — она отдёрнула свою руку и, поднявшись, направилась к зеркалу. — Маля, я обещаю, — Николай, подойдя, обнял её за плечи, и, глядя в гладкую зеркальную поверхность, произнёс: — я сделаю всё, чтобы ты стала моей невестой. — Нет, Ники, — застегнув серьгу, она повернулась к нему, — не нужно, всё и так ясно, — она посмотрела ему в глаза, — моя кровь не подходит, а вот кровь Аликс…***
Весь день Матильду не отпускало тягостное чувство, оно будто обволакивало её всю, с головы до ног, едким дымом, мешая дышать и видеть. Вдохи становились всё болезненней, словно кто-то невидимый накинул на шею верёвку и душит. Глаза всё сильнее щипало, вот-вот побегут слёзы, станцевать партию на сцене оказывается куда проще, чем усилием воли сдерживать бегущие по щекам капли. Она не могла простить себе, что утром они простились так сухо, холодно, ведь вполне возможно в последний раз она видела его так близко, что же, эти слова будут последними, которые он от неё услышал? Нет! Допустить это никак нельзя. У неё для него есть совсем другие слова.***
Матильда бежала со всех ног, а когда попала на нужный перрон, услышала гудок паровоза. Это значило, что императорский поезд, идущий из Петербурга в Москву, отправляется. Она опоздала. Готовая уже рухнуть на землю и наконец позволить себе разрыдаться, она в отчаянии крикнула: — Ники! Хоть надежды у неё не осталось, Император услышал её и, на ходу спрыгнув с поезда, побежал к ней на встречу. — Маля! — он закружил её в воздухе. Спрыгнувшая следом за царём охрана сначала пыталась что-то говорить, а потом, недоумевая, просто смотрела на происходящее: что это, наш царь ума лишился? Николай покрывал лицо Матильды поцелуями, а между тем, громко лязгающий колёсами поезд уходил всё дальше от перрона. Мария Фёдоровна, наблюдавшая эту сцену из окна вагона, сдерживалась из последних сил, чтобы не броситься вслед за сыном. — Ничего ещё не кончилось, мы будем вместе! — проговорил мужчина, сжимая в ладонях её лицо. — Нет, Ники, нет. Всё кончено, — шептала Матильда, губы были солёными от слёз, которые она уже не пыталась сдерживать. — Позволь мне только как прежде писать тебе письма, и в них обращаться к тебе на «ты». Поезд уходил всё дальше, но царь не двигался с места. Сердцем он понимал: возлюбленная сказала ещё не всё, и прервать её сейчас было бы преступлением. Матильда передала ему стопку писем. — Это твои письма, сохрани их, я не хочу, чтобы они были уничтожены, — а через мгновение она вложила в его ладонь ещё один конверт. — А это моё письмо к тебе, я написала его вчера ночью. Поезд почти скрылся из виду. Ники что-то хотел сказать, но, посмотрев в её красивые и печальные глаза, которые не раз снились ему по ночам, понял, что этого делать не стоит. Все слова, которые только есть в мире, не принесут ничего, кроме страданий. — Иди, Ники. Иди и будь счастлив с Аликс, — прошептала она совсем тихо, но он услышал. Император, вместе со своей охраной, успел на ходу запрыгнуть в последний вагон. Матильда же осталась стоять на перроне, и когда поезд окончательно скрылся из виду, оставив после себя лишь белую дымку, прошептала: — Я люблю тебя…***
Первое, с чем столкнулся Николай, войдя в вагон, был гневный взгляд матери. Она была так зла, что, кажется, прямо сейчас испепелила бы его одним только взглядом, если бы могла. — Ники!.. — императрица приготовилась кричать и в который раз воспитывать непослушного сына. — Матушка, — Ники неожиданно заговорил первым, — всё кончено, я могу поклясться вам в этом. Она лишь только попросила разрешения иногда писать мне письма, и я не стану ей отказывать. — Но Ники! — Мама, будьте спокойны. Я буду верным мужем для Аликс и хорошим отцом для наших детей. Ни вам, ни подданным не в чем будет упрекнуть меня, а сейчас простите, я хочу побыть один. Он ушёл вперёд по вагону, а Мария Фёдоровна молча смотрела ему вслед. Она то ли не успела ему возразить, то ли просто не стала этого делать. Пожалуй, впервые в жизни она видела своего сына таким решительным и впервые в жизни чувствовала, что ему можно верить.***
Оставшись наконец в одиночестве и тишине, которую разбавлял только стук колёс, Николай вскрыл конверт, который ему протянула Матильда. Чернильные узоры, нанесённые мелким почерком, легко складывались в слова, которые она так и не решилась сказать вслух. «Это письмо вам, Ваше Императорское Величество! Это письмо тебе, мой Ники, я-то знаю, что в душе ты всё ещё мальчишка. Они устроили погром в моём доме, искали твои письма. Так что пусть они всё же останутся у тебя, так надёжней. Они хотят запретить мне видеть тебя, писать тебе письма, но нет такой власти, которая бы запретила мне любить тебя. И вот, пока ты спишь, я вновь пишу тебе, моя любовь. Тебе, моя последняя любовь. Ты же знаешь, я была со многими. Более того, некоторых из моих любовников ты знаешь лично. Но только увидев тебя, там, в ложе Мариинского, я поняла, что такое любить по-настоящему. Пусть ты и не был единственной, но навсегда останешься моей последней любовью. Я не знаю, как дальше сложится моя жизнь, возможно, я выйду замуж и даже рожу сыновей, но уже никого не смогу полюбить. Я хочу, чтобы ты знал — я ни о чём не жалею, и даже если придётся потерять всё, что имею, дни, прожитые с тобой рядом, стоят того. Однако, так лучше для всех: твоя судьба — корона, моя — сцена, и как бы ни было трудно, мы должны прожить её. Господа молю лишь об одном, чтобы Аликс смогла сделать тебя счастливым. Прошу тебя, Ники, будь счастлив. Только будь счастлив, тогда моё сердце сможет найти покой. Помнишь, я вышла с тобой к гостям на твой день рождения? Твой отец тогда подозвал меня… Он попросил беречь тебя, Ники. Тебе, моя последняя любовь. Я оставляю это письмо и свой снимок. Храни его на своём столе, рядом с важными бумагами, так я всегда буду рядом и смогу защитить тебя. А если Аликс однажды, тебя приревновав, спросит, ответь ей, что мои следы давно утеряны, а этот фотоснимок просто воспоминания о юности и фасон моей причёски давно вышел из моды. Прощай, моя любовь! Моя последняя любовь». Император аккуратно сложил письмо в конверт и достал из него вложенный снимок. На него смотрела девочка с наивным взглядом и слегка приподнятой бровью. Она улыбалась уголками губ. Губ, так и не зацелованных им. Глядя на неё, Николай сам невольно заулыбался и вдруг вспомнил, как в таком же вагоне поезда, кладя перед ним её снимок, отец вдруг сказал: — Вот такая тебе нужна! Гордая, глаза горят.***
Пролетело немало лет и зим, на долю последнего русского царя выпало немало бед: трагедия на Ходынке, народные волнения, война, болезнь сына — единственного наследника. Но, несмотря ни на что, он был верным и надёжным мужем, отцом, души не чаявшем в детях, и старался честно вести дела государства. Снимок, оставленный ему балериной, все эти годы лежал на его рабочем столе, каким-то немыслимым образом и вправду оберегая его. На все ревнивые возражения жены, которую он действительно всей душой полюбил, государь терпеливо отвечал: — Аликс, дорогая! Это просто напоминание о юности и ничего более, не тревожься, — после этих слов Николай нежно касался губами рук жены. Император говорил жене правду, с тех пор он видел её только из ложи, когда она, как в юности, для него танцевала.И давность фото явно подтвердит, Что этой девочки давно потерян след. А фото так, из юности привет, Храни его на письменном столе, Где ноты неоконченных мелодий. Скажи всегда ревнующей жене: Её причёска вот уж год не в моде.