Английский и немецкий

В пятый класс Славу отдали в новую школу. Все лето мама говорила ему о том, как он найдет новых друзей (в прежней школе он особо ни с кем не сблизился), станет взрослым и самостоятельным. Она старалась не акцентировать внимание на том, что Славе теперь предстояло вставать раньше, чтобы долго петлять дворами и переходить два нерегулируемых перехода, чтобы попасть в большое здание странной формы, главный вход которого украшали большие часы. Лишь перед самым первым сентября мама упомянула, что Славе теперь придется учить два языка. Обязательный английский и, так как во французский класс он не попал, немецкий. Полчаса перед сном, в ванной, включив воду и прижав к лицу полотенце, Слава оплакивал свою навсегда утерянную беззаботную жизнь младшеклассника. На линейке он впервые увидел свою новую классную руководительницу. Ею оказалась высокая женщина с пучком и строгим голосом. Лицо у нее было неприветливым, а улыбалась она лишь тогда, когда замечала краем глаза, что её фотографирует кто-то из родителей. Пока дети и взрослые собирались и строились на большой площадке сбоку от школы, Карелин успел познакомиться с одним парнем из класса, Андреем. Андрей перешел в пятый класс из младшей школы с тем же номером, а потому держался практически как бывалый ветеран. Он указал Славе на учительницу немецкого — эта полная женщина с яркими губами и бровями кричала на девятиклассников, каждый из которых был выше её по меньшей мере на голову. Карелин поежился и попытался втянуть голову в плечи. Новая школа была большой и очень шумной. Совсем не напоминала его уютную началку с яркими рисунками на стенах. Классная комната была непривычно пустой и безликой, столовая — огромной и почему-то вызывавшей у Славы ассоциации с тюрьмой, а ещё каждую неделю нужно было проверять расписание на огромном стенде, вокруг которого всегда толпилась куча народу. Всю первую неделю Карелин на вопрос родителей о том, как дела в школе, старался максимально драматично уйти в свою комнату. Но когда первая неделя закончилась, стало понятно, что все не так уж и плохо. Например, Слава избежал участи познакомиться с той самой немкой. Их класс входил в перечень счастливчиков, у которых языки преподавало двое мужчин. «Англичанин» Мирон Янович и «немец» Дмитрий Федорович. Их кабинеты находились на том же этаже, что и классная комната Славы, но в другом конце. Они образовывали угол, и из-за неправильной планировки двери в них открывались так, что мешались друг другу. Эти двое были практически неразлучны. На переменах они вечно болтали друг с другом в одном из кабинетов или в рекреации, в столовой тоже всегда обедали вместе, вместе уходили из школы, вместе в неё приходили. Многие парни, только-только познававшие вкус настоящей мужской дружбы, мечтали о том, что у них будут такие же отношения с их лучшими друзьями много лет спустя. Мирон Янович и Дмитрий Федорович были звездами школы и несомненными любимцами всех классов, с которыми они пересекались. Мирон Янович покорил Славу сразу. На первом же уроке он, поздоровавшись с классом, раскрыл учебник и присел прямо на свой учительский стол, да не просто прислонился к краю, а решительно запрыгнул на него так, что ноги оторвались от пола. Карелин, привыкший к ледяной строгости своих классных руководительниц, смотрел на это во все глаза, словно загипнотизированный. Та поразительная легкость и непринужденность, с которой Мирон Янович нарушал столь незыблимые школьные правила, буквально сразила его наповал, и он мгновенно определился для себя с тем, кто станет его любимым учителем в этой школе. А вот Дмитрий Федорович напротив, поначалу Славу пугал. Было что-то то ли в его внешности, то ли в повадках, то ли в голосе, что заставило Карелина нервничать. А может, дело было в том, что он буквально с порога начал говорить с ними по-немецки, и Слава, никогда даже не слышавший этого языка в жизни, на несколько минут поймал то ужасное ощущение, что учитель ожидает от него чего-то совершенно невыполнимого. Это ощущение поселилось воспоминанием у него внутри, и весь следующий год он часто видел сны, в которых окружающие начинали говорить с ним на неизвестном ему языке, и Слава, будучи не в силах понять их, во сне впадал в полное отчаяние. С немецким у Славы не заладилось. В первый год он справлялся. Они двигались медленно, Слава шел с классом на равных. Восхищенно следил, как легко и быстро Дмитрий Федорович рисует на доске собственные иллюстрации к новым словам, аккуратно вел словарь, старательно повторял дома тексты по учебнику. Но в шестом классе резко стало труднее. Теперь Карелин едва мог справляться с домашними заданиями, а родители, никогда не учившие немецкий, не были в силах ему помочь. Однажды мама, заметившая, что он просидел над одним несчастным упражнением больше часа, а с мертвой точки дело так и не сдвинулось, отправила его к учителю. Она говорила много умных слов о том, что не страшно не знать чего-то и что честно признаваться в своих трудностях необходимо, но Слава заранее предвкушал катастрофу. Позже (а он часто возвращался к тому дню мыслями) Слава понял, что выбрал самый неудачный момент из возможных. Последним уроком в тот день у Дмитрия Федоровича было занятие с одним из восьмых классов. Тех, что славились полным отсутствием дисциплины и желания учиться. Слава и другие парни старались не попадаться на глаза этим верзилам, которые не уважали, кажется, совсем никого. И учителям, даже таким классным, как «англичанин» и «немец», этот класс давался нелегко. И вот Слава явился сразу после них. Сжимая в бледных пальцах свою тетрадь по немецкому, шедшую в комплекте с учебником. Дмитрий Федорович, напряженный и раздраженный, едва взглянул на страницу с тем самым злосчастным упражнением, которую Карелин протер ластиком почти насквозь. Он сразу принялся отчитывать Карелина, припомнил какие-то разговоры на уроках, ещё какие-то мелочи. Слава пошел красными пятнами. Он, бойкий, в общем-то, парень, уже не слышал, что там Дмитрий Федорович говорил про то самое упражнение, он ждал лишь одного — возможности оказаться по другую сторону кабинетной двери. И как только эта возможность ему предоставилась, Слава вылетел из класса так резко, что дверь кабинета ударилась в соседнюю. В свой класс он не пошёл. Лицо горело, а в горле собрался ком, в таком виде появляться перед своими было нельзя. Он просто плюхнулся на угловую лавочку и попытался сжаться как можно сильнее. Настолько, что не услышал, как открылась дверь кабинета английского, и как к нему приблизился Мирон Янович, ощутив его присутствие лишь тогда, когда тот оказался в непосредственном поле зрения. - Хэй, что за драма? - поинтересовался «англичанин». Слава не ответил. Он чувствовал, что может перетерпеть это только молча. Однако когда мужчина взял его за запястье и повел в свой кабинет, Карелин не сопротивлялся. Мирон Янович усадил его за первую парту и вытащил откуда-то из стола остатки молочной шоколадки. Слава не взял. Он бросил свою тетрадь на стол и теперь прожигал взглядом ненавистное задание. Ужасно, но он все ещё понятия не имел, как с ним справиться, хотя Дмитрий Федорович, кажется, объяснил. И Карелин уже предвкушал, как завтра именно его вызовут отвечать эту часть домашней работы. Так что бессловное предложение шоколада вызвало у него лишь содрогание. Тогда «англичанин» выкатил из-за стола свое учительское кресло и сел рядом. - Давай разбираться, - предложил он, вытаскивая из кармана карандаш. Слава был уверен, что очевидно слишком туп, чтобы понять и выполнить это задание. Но уверенный и спокойный голос Мирона Яновича и быстрые движения его карандаша по листу черновика превращали невыполнимую задачу в нечто понятное и не такое уж трудное. Карелин как раз начал выполнять задание заново, теперь уже понимая, что делает, когда дверь кабинета открылась, и вошёл «немец». Слава вздрогнул, сжался внутренне, предвкушая, что на него сейчас обрушится новый шквал критики, но Мирон Янович подал голос первым. Он сказал что-то на немецком, что Слава, в силу своего уровня, не был ещё способен понять, и Дмитрий Федорович развел руками и молча полез в один из стоящих в кабинете шкафов. С тех пор Слава, когда в очередной раз не мог справиться с какой-нибудь темой по немецкому, всегда просил о помощи Мирона Яновича. Даже когда Дмитрий Федорович объявил, что по всем вопросам можно обращаться к нему во время консультаций, по вторникам и четвергам. Слава просто не мог заставить себя снова обратиться к нему, а «англичанин» никогда в помощи не отказывал. Эта традиция, впрочем, оборвалась весной того же года. Приближались каникулы, ученики совершали отчаянные попытки исправить свои оценки, а учителя начинали приводить в порядок свои кабинеты. Карелин не был самым прилежным учеником, а потому надолго засиживался в школе, то на одной консультации, то на другой. В тот день он ходил хвостом за историчкой, которая ещё не решила, какую оценку выставить ему в последней четверти. Задачей Славы было убедить её дать ему ещё один шанс, а потому он старался выполнить каждое данное ему поручение максимально быстро и эффективно. Одним из этих поручений было забрать какие-то карты. Слава не очень задумывался о том, что это за карты и зачем они нужны. Он просто захватил одну из кабинета седьмого класса, одну из географии, а третью должен был подхватить в кабинете английского. Школа была уже практически пуста, на этажах было тихо, а потому Слава решительно, без стука ворвался в последний нужный ему кабинет, кое-как придерживая уже собранные карты, стараясь не помять их сильнее. Но в этом кабинете пусто не было, хотя свет здесь не горел. Слава успел сделать один шаг внутрь, когда увидел две человеческие фигуры, резко шарахнувшиеся друг от друга при его появлении. И успел развернуться и броситься обратно, когда понял, кому именно эти фигуры принадлежали. - Стучаться надо! - рявкнул Дмитрий Федорович куда-то ему в спину, но Карелин был уже на полпути вниз, на лестнице. На первом этаже он долго стоял, прижимая к себе карты, и решая, что же страшнее — вернуться обратно или отправиться к историчке с двумя из трех искомых предметов. В конце концов он решил, что тройка в четверти — не самое страшное, что с ним может случиться. - В английском закрыто, - соврал Слава, скромно раскладывая добычу перед учительницей. Она, тем не менее, осталась вполне удовлетворена и даже пообещала спросить его завтра, но теперь это было меньшее, что волновало Карелина. Слава больше не приходил советоваться к Мирону Яновичу. Более того, и в кабинет английского, и в кабинет немецкого он теперь старался входить только вместе с кем-нибудь, чтобы ни в коем случае не остаться с учителями наедине. К счастью, до конца года оставалось совсем немного, и Слава надеялся, что за летние каникулы все забудется. Сам он, конечно, ни о чем не забыл. Но к сентябрю стал намного спокойнее. Он перестал бояться, что с него спросят за тот случай, и в новом году начал ходить на консультации по немецкому. Дмитрий Федорович перестал казаться ему таким уж страшным и начал казаться чертовски крутым. Не ему одному, впрочем. На новый год театральная студия их школы, которой руководил Мирон Янович, ставила Щелкунчика. И пока в актовом зале девчонки из шестого класса разучивали на сцене какой-то танец в пышных юбках, половина школы, кажется, высыпала в рекреацию смотреть, как Мирон Янович и Дмитрий Федорович дерутся на шпагах, показывая будущую дуэль Щелкунчика и Крысиного Короля. Слава в тот год уже догнал по росту многих старшеклассников, а потому, хотя в первый ряд он не пробился, всё-таки отчетливо видел происходящее. Соперники наносили удары, обходили друг друга, крутились на месте и дергались, уходя от ударов друг друга. Но вот Дмитрию Федоровичу удалось выбить из рук противника шпагу и ткнуть кончиком своей куда-то в грудь Мирона Яновича. Тот прижал руку к груди, изображая на лице боль и страдания, повалился на колени, а затем и вовсе рухнул на пол, закрыв глаза. Тут же раздались аплодисменты, в которых Карелин принял активное участие. Дмитрий Федорович подал «англичанину» руку и потянул его на себя, так, что тот, поднимаясь, едва не врезался в него корпусом. Слава почему-то отчетливо вспомнил ту сцену в кабинете английского. Его передернуло. На следующий день он спросил у одноклассницы, ходившей в театральную студию, можно ли в неё записаться. И хотя никакого желания быть на сцене у него не было, почему-то всё-таки стал ходить на занятия каждую пятницу. В новогоднем спектакле ему досталась совсем маленькая роль, но так как мальчишек в студии было сильно меньше, чем девочек, ему доверили весьма значимую часть в спектакле, который ставили к последнему звонку. Слава показал себя как хороший актер — тщательно учил свои слова и действия, никогда не поворачивался к залу спиной, говорил громко и четко и действительно старался играть. Но это была, в основном, домашняя подготовка. На репетициях он занимался в основном тем же, чем и все остальные участники студии — таращился на Мирона Яновича и ждал его внимания. Восьмой класс должен был пройти без потрясений. По крайней мере, такие ожидания были у Славы. Прошлый год ему удалось закрыть без троек, и на окончание года ему подарили новый компьютер. Это, как ни странно, пошло парню только на пользу — у Славы проснулся интерес к информатике и стало меньше желания шататься где-то после уроков. Отец считал, что Славе нужно ориентироваться на СУЗ, а потому велел ему весь год искать, к каким же предметам его тянет больше всего, чтобы весь следующий год усердно готовиться к экзаменам. Но холодным ноябрем того года что-то случилось. Слава заметил что-то, но никак не мог оконкретизировать. Ему не хватало внимательности, бдительности. И только к концу ноября Андрей донес до него то, о чем говорила, а точнее шепталась, вся школа. «Англичанин» и «немец» перестали общаться. И правда. Теперь в рекреации можно было застать лишь кого-то одного из них. Мирон Янович теперь в основном говорил с литературичкой, учительницей истории и двумя другими англичанками, «гостил» в их кабинетах, подсаживался к ним в столовой. Дмитрий Федорович теперь держался других мужчин — физруков, учителя ОБЖ, географа. Это было так непривычно, что Слава ругал себя — как он мог не заметить этого раньше? Многие строили догадки. Но, конечно же, никто не решался спросить прямо. Тем более, что оба стали какие-то напряженные, нервные, отстраненные. Даже на репетициях театральной студии, куда Мирон Янович обычно приходил достаточно воодушевленным, он теперь был каким-то тоскливо-потерянным. И Слава бросил туда ходить, так как теперь это совсем было лишено смысла. А ещё у него начались проблемы с английским. Слава легко понимал тексты или чужую речь, мог составить и записать текст, расширил свой словарь, но совершенно не мог говорить или читать вслух. По крайней мере, в классе. Стоило Мирону Яновичу попросить его прочесть что-то, у Карелина словно отнимался язык. И сколько бы он ни тренировал дома сложные английские звуки, показывая себе язык в зеркале или записывая себя на диктофон, в классе он едва мог выдавить из себя простейшие слова. И тем больше был соблазн просто отказаться отвечать. Стиснуть зубы и сделать вид, что он не сделал, не понимает и не может, лишь бы не позориться на глазах… Нет, не у класса. На глазах у Мирона Яновича. Зато с немецким у него теперь всё гладко. Дмитрий Федорович даже обучил его сленговым фразочкам, которыми они стали иногда перебрасываться до и после уроков. И на консультации Слава стал ходить больше чтобы «потусить», тем более, что когда собирались ученики старших классов, атмосфера становилась очень… Компанейской. И все же восьмой класс прошел уныло. Настолько, что к его концу Слава даже начал мысленно соглашаться с отцом. Колледж или техникум перестали казаться такими уж скверными вариантами. В школьной обстановке что-то как будто сломалось, и школа потеряла всю свою былую привлекательность. Даже их дружба с Замаем, которая, кажется, наконец стала такой, о какой они когда-то мечтали, слушая все эти вдохновляющие детские песни, не могла больше удержать Славу в школьных стенах. Поэтому к выбору экзаменов для девятого класса он отнесся очень серьёзно. В их число попал и английский. А это означало, что для верности стоило всё-таки походить на консультации, вот только Слава не знал, хочет ли он этого. Хотя Слава пытался косить под полного дурачка, Мирон Янович с первых же занятий заявил, что основная проблема Карелина «говорение», и над ним следует работать. Вот только работать не получалось. Вопреки собственным желаниям, Слава теперь сопротивлялся попыткам разговорить его ещё отчаяннее. Порой даже сжимая челюсть до боли. И казалось, что и он сам, и Мирон Янович в равной степени не могли ничего с этим поделать. Слава хотел бы знать, почему у него не возникает таких проблем на немецком, хотя Дмитрий Федорович порой совершенно не по доброму посмеивался над его произношением или тем, как Карелин путается в словах. И все же Славе было легко открыть рот и заявить что-нибудь, даже когда он совершенно не был уверен в том, что говорит. Но для него это всё ещё оставалось загадкой. Возможно, так продолжалось бы бесконечно. Но однажды Слава, как и все остальные в классе, заметил, что Мирон Янович начал носить рубашки с высоко поднятым воротом. И порой из-под этого ворота всё же можно было заметить торчащий край чего-то, напоминавшего пластырь. Слухи расползлись по школе мгновенно, породив с десяток различных версий. И пока кто-то из пятиклашек, кажется, всерьёз верил, что их «англичанин» может оказаться вампиром, в старших классах лидирующей была, конечно, версия о татуировке. Это чертовски будоражило кровь. И раньше некоторые утверждали, будто у некоторых учителей есть татуировки, но никогда ещё ничто не указывало столь очевидно на то, что эти слухи могут оказаться правдой. Каждый хотел заглянуть под тот самый пластырь, и Слава не был исключением. Поэтому однажды, когда волею случая он покидал кабинет английского последним, Карелин всё-таки собрал всю свою наглость и смелость и вложил в один простой вопрос. - А что у Вас под пластырем? - поинтересовавшись, он сразу же принялся складывать вещи в свой рюкзак, стараясь не поднимать лишний раз глаза. - Секрет, - ответ Мирона Яновича был короток и прост. И сразу давал понять, что расспрашивать дальше не имеет никакого смысла. - Ммм, - Слава всё же не смог сдержать своего разочарования. Хотя чего он, собственно, ожидал? И без того было ясно, что если бы Мирон Янович готов был поделиться этим «секретом» с каждым, он вообще не стал бы ничего прятать. - Давай так, - неожиданно предложил «англичанин». - Выучишь и расскажешь перед всем классом текст, как для экзамена, я покажу. - Без проблем! - выпалил Слава прежде, чем успел обдумать. Хотя тут и думать было не о чем. За следующие две недели он узнал, насколько потрясающе важной является правильная мотивация. Никогда и ни к чему в своей жизни он не готовился так основательно, как к этому выступлению. Но одного знания текста было, конечно, мало, а потому когда он наконец вышел к доске для того, чтобы продемонстрировать, на что готов идти ради удовлетворения своего любопытства, он все ещё не был уверен в успехе. Он даже крепко зажмурился, пытаясь представить себе, что всё ещё у себя в комнате, и просто повторяет задание в очередной, десятитысячный, раз. Он настолько сосредоточился, что даже не слышал себя, и результат смог понять лишь по поднятым большим пальцам Андрея, которые увидел, едва распахнув глаза, да потому, что Мирон Янович удовлетворенно кивнул и велел задержаться после урока. Карелин едва дождался, пока последний из его одноклассников соберет вещи и выйдет, наконец, из класса. Мирон Янович напротив, копался в своих бумагах и за происходящим как будто не следил. Лишь когда дверь за последним учеником захлопнулась, а Слава, сгорая от нетерпения, подошел почти вплотную, «англичанин» расстегнул две верхние пуговицы своей рубашки, а затем аккуратно отлепил один край пластыря, опуская его вниз. Карелин воззрился на четыре цифры, выбитые на светлой коже, словно перед ним было что-то совершенно невероятное, фантастическое и инопланетное. - Офигенно, - выдохнул он. Слава моргнул, пытаясь убедиться, что это действительно татуировка, настоящая, а не временно нанесенная картинка, но всё выглядело абсолютно реальным. - Никому ни слова, - фыркнул Мирон Янович, и улыбнулся так, что Слава ощутил острое желание сбежать из кабинета. Всё, что хотел, он уже получил. Следующие несколько месяцев для него были окрашены в позитивные цвета. Он преодолел свой страх перед «говорением» на английском, а ещё ощущал себя носителем великой тайны, о которой в школе не знал ровным счетом никто. Все это давало ему сил на подготовку к первым в его жизни экзаменам. Но жизнь снова преподнесла ему сюрприз в виде очередных добравшихся до него с опозданием слухов. Слухи на этот раз были весьма тревожные. Говорили, будто Мирон Янович собирается уйти из школы. И это была не пустая болтовня. О том, что это уже практически решенный вопрос, говорили дочка завуча и сын одной из англичанок, тоже учившиеся в этой школе. Дело стало настолько серьёзным, что десятый класс прямо спросил Мирона Яновича, собирается ли он уйти. Ребята даже подготовили речь, чтобы уговорить его остаться, но «англичанин» просто не стал об этом разговаривать, что вообще было на него не похоже. И казалось бы, Славу это должно было волновать в меньшей степени. Он ведь и сам, кажется, собирался уйти из школы. Но теперь он был не меньше обеспокоен, чем все остальные, словно впервые ему в голову пришла мысль о том, что будет означать для него уход из его жизни этого человека. Слава стал плохо спать. Он выстраивал у себя в голове цепочки возможных событий. На уроках английского ему теперь становилось как будто не по себе, и он замечал, что многие ребята приходят и уходят с занятий без настроения. Это напоминало затянувшееся прощание, о котором никто не говорил, словно кто-то был неизлечимо болен. И Слава рискнул снова провернуть тот же трюк. На этот раз он задержался в классе специально. Консультация закончилось, но он продолжал сидеть на своем месте. Ещё одна девчонка из параллельного класса тоже. Она не двигалась с места, Слава не делал попыток собрать вещи. Мирон Янович в другом конце класса убирал словари в шкаф. Девчонка в итоге сдалась первой — когда её попытки сделать Славе несколько знаков рукой не сработали, она раздраженно кинула свои тетради в сумку и вылетела из кабинета. - Вы правда уйдете? - Карелин так долго ждал возможности спросить об этом, что едва смог дотерпеть до хлопка двери. Мирон Янович, впрочем, ничего не ответил, только устало прижал пальцы к переносице. - Я просто не могу решить, уйти после девятого или остаться. - И ждешь совета? - «англичанин» прошел мимо Славы к своему столу, и Слава впервые заметил, какие глубокие у него тени под глазами. - Если Вы уйдете, то и я не хочу оставаться, - парень сжал кулаки. Он не отрывал глаз от собеседника, жадно ловя каждое движение. - Я не уйду, - Мирон Янович ответил, кажется, спустя целую вечность, но Слава готов был подождать ещё парочку ради такого ответа. - А теперь, Слав, иди, пожалуйста. У меня ещё три стопки тетрадей для проверки. На следующий день Слава заявил отцу, что доучится до одиннадцатого класса. Тот не был, конечно, рад, но спорить с сыном в итоге не стал. Карелин благополучно сдал экзамены, заработав по английскому «отлично», и перешел в десятый. В октябре нового учебного года Слава решил признаться Мирону Яновичу в любви. Изначально, когда он признался в этом факте самому себе, он планировал отложить всё до одиннадцатого класса, и лучше до выпускного, чтобы если что — никогда больше не встречаться. Но время, как оказалось, могло тянуться бесконечно долго, и Карелин надеялся, что сняв груз со своих плеч он сможет спокойно насладиться последним годом беззаботности. Он доподлинно знал, что уже не первый, кто пытается объясниться англичанину в подобных чувствах. Не знал, правда, были ли среди претендентов парни. Но теперь, когда он мысленно возвращался к той далекой сцене, которую мельком заметил в полутемном кабинете английского языка, он знал — Мирон Янович, по крайней мере, не осудит. Говорить о таком в школе Слава не стал. Он слонялся туда-сюда по этажу, выжидая, пока «англичанин» закроет кабинет. Затем быстро спустился вниз, оделся и вышел на улицу, отходя чуть в сторону от школы. Мирон Янович действительно вскоре вышел через калитку и быстрым шагом пошёл по дорожке через дворы. Слава вынырнул из сырых сумерек и пошёл с ним нога в ногу. - Я хотел сказать кое-что, - пробормотал он, когда они покончили с формальными разговорами. - Я Вас люблю. - Слава, - учитель запнулся и остановился. Он повернулся, спрятав руки в карманы, и устало, но крайне внимательно, взглянул Карелину в лицо. - Ты умный парень. Я думаю, ты понимаешь, что я тебе скажу. - Понимаю, - поспешил ответить Слава. Мирон Янович был абсолютно прав, ему лучше бы домыслить всё остальное самому. - Дайте сигарету. - Ладно, - «англичанин» покачал головой. Он давно в курсе вредных привычек своих учеников, и хотя обычно не поддерживает их, сейчас послушно запустил руку в карман и, вытащив пачку, позволил Славе взять, сколько нужно. - Миро! - раздалось откуда-то сзади. Слава, машинально повернув голову, заметил Дмитрия Федоровича, быстрым шагом идущего от школьной калитки. Карелин тут же отвернул голову. Лучше пусть «немец» считает его просто прохожим, одолжившим сигарету. - Миро, стой! Слава вытащил две сигареты из пачки, надвинул поглубже капюшон и пошел прочь быстрым шагом. Его снова настигло то же ощущение, что и в шестом классе — что он стал свидетелем чего-то личного, запретного. Карелин действительно почувствовал себя лучше. Он забил на английский, перестал стараться на уроках, ходить на консультации, но в целом начал чувствовать себя лучше. О решении остаться до одиннадцатого класса он не жалел, тем более, что это подарило ему целый спокойный год, когда он свободно проводил время с друзьями, разбирался с тем, что ему нравилось, и просто пытался наслаждаться жизнью. Мирон Янович тоже вел себя с ним, как обычно. Разве что стал смотреть с чуть большим пониманием, когда Слава был слабо готов к занятию. Вместо уже успевших стать привычными пятерок посыпались вполне заслуженные четверки, но больше ничего, к счастью, не поменялось. Так что Слава решил, что не такое уж и глупое было решение. По крайней мере, он научился смелости. Уже достижение. Дмитрий Федорович тем временем уговаривал Карелина сдавать ЕГЭ по немецкому. Он утверждал, что за год полтора можно подтянуть Славу до очень хороших баллов, но парень просто не понимал, зачем ему это нужно. Дмитрий Федорович качал головой и называл Славу разгильдяем. А Карелин тем временем пытался понять, чего хочет дальше. К счастью, за лето ему удалось разобраться с жизненными перспективами. Одной из них стал экзамен по английскому. Честно говоря, Славе совсем этого не хотелось. Он даже работал все лето, чтобы оплатить себе репетитора. Заниматься с Мироном Яновичем не хотелось. Дело было не столько в признании, сколько во всем остальном, что Слава успел наворотить за последние годы. Однако мама давила, с деньгами все оказалось не столь радужно, и к декабрю Слава снова оказался после урока в ставшем привычном кабинете. Только теперь они все чаще оставались там одни. Слава и сам не понимал, как так выходило, но возникал то один повод задержаться, то другой. И каждый раз, когда они оставались в кабинете вдвоем, он замечал что-то неявное, невинное, но мешавшее ему не только думать, но и дышать. То колено «англичанина» слишком сильно прижималось к его ноге, то Мирон Янович наклонялся к столу так, что его лицо оказывалось слишком близко к лицу Карелина, то их пальцы случайно сталкивались поверх тестовых вариантов. В конце января, пока Мирон Янович устало тер лицо, сидя возле Славы, Карелин сдвинулся по стулу ближе к нему. В начале марта специально задержал его руку в своей, забирая ручку. В конце того же месяца как бы невзначай провел ладонью по чужому бедру. В апреле сделал то же самое, но убрал руку лишь через несколько секунд после того, как их взгляды встретились. А в мае, когда Мирон Янович стоял у окна и наблюдал за светлым весенним вечером, Слава, который уже собирался уходить, подошел к нему со спины и коротко обнял. И хотя Мирон Янович ни разу не сделал чего-либо провокационного, ни разу он не возразил Славе ни словом, ни жестом. После последнего звонка была дискотека для старшего. Учителей мужчин, а так же завуча и классных руководителей одиннадцатого класса обязали следить, чтобы никто не пронес в школу алкоголь. Поэтому, когда вечер уже был в разгаре, Слава, уже успевший раз или два приложиться к принесенной Замаем фляжке, намеренно открыл дверь зала и замер в ней. Долговязая фигура в луче света. Он выждал секунд двадцать прежде, чем окончательно выплыть из зала, и спустившись на пол пролета по лестнице мог только надеяться на успех. Ему повезло — из дверей появился Мирон Янович. Поймав взгляд Карелина, он молча спустился следом за ним на лестничный пролет и остановился возле перил. Славе не нужно было лучшее приглашение. Он сделал шаг вперед и поцеловал «англичанина» так резко, что едва не причинил боль, врезавшись зубами. Впрочем, Мирон Янович не возразил. Даже наоборот, уцепился пальцами за рубашку Славы, сжимая её, и попытался направить, показать, как правильно. Слава обхватил учителя обеими руками, которые обвились вокруг чужого торса, словно лианы, и прилип к губам мужичны настойчиво, неудобно склонив голову. Оторвавшись, Карелин повернул голову, и заметил над ними, на верхней ступеньке, стоял Дмитрий Федорович. «Англичанин» хотел дернуться в сторону, но Слава прижал его к себе так крепко, как только мог. Он сам не отворачивался, не отводил взгляда. Дмитрий Федорович сложил руки на груди. Его взгляд был прямой, жесткий, но Слава держался с честью. Его сердце, секунду назад выпрыгивающее из груди, теперь билось удивительно ровно. Наконец «немец» развернулся и пошел обратно в зал. Слава разжал руки и коротко поцеловал Мирона Яновича снова. Весь период экзаменов они не виделись, хотя и писали друг другу. Но когда появились результаты ЕГЭ по английскому, Слава первым делом позвонил Мирону Яновичу. Тот прошептал в трубку «Я так сильно тобой горжусь», но совсем ничего о том вечере. На выпускной Мирон Янович поехал с ними. Таково было дружное решение всей параллели. Отмечали в каком-то клубе, и к «англичанину» было буквально не пробиться. Слава знакомился с кем-то и крутился возле Замая, замечая иногда, что Мирон Янович то идет курить со вчерашними одиннадцатиклассниками, то успокаивает какую-нибудь плачущую девчонку. В целом, выпускным Слава остался недоволен. В половине пятого утра автобус выбросил их возле школы. Ещё минут двадцать все прощались. Слава обнял, кажется, даже тех, кому едва ли сказал десять фраз за время учебы, и наконец получил возможность пойти домой. Туфли ужасно натерли ему ноги. - Слава! - голос раздался сзади, когда Карелин уже совсем не ожидал. Желающих обняться с Мироном Яновичем было ещё больше, и когда Слава уходил, очередь не близилась концу. Но теперь «англичанин» стоял позади него, растрепанный и без привычного пластыря на шее. - Пройдемся? - Ага? – согласился Слава, у которого, кажется, были полные ботинки крови. Мирон Янович сорвал голос, поэтому шли они молча. Свернули в какой-то сквер, где изредка попадались редкие собачники, и пошли дальше, туда, где деревья были чуть гуще. Когда их руки случайно соприкоснулись, Слава тут же ухватил руку теперь уже бывшего учителя и больше не отпускал. Наконец Мирон Янович остановился и прижался спиной к какому-то дереву. Слава огляделся, хотя ему, в общем-то, было уже совсем наплевать, и снова припал губами к чужим губам. - Скажи ещё раз, - попросил Мирон Янович, а теперь, наверное, уже просто Мирон, когда Слава чуть отстранился. - Я люблю тебя, - без труда угадал нужную фразу Слава. И Мирон, потянувшись, коснулся уголка его губ. - Ого, если ты каждый раз будешь меня целовать, я готов говорить это постоянно. И ещё по-английски. Или по-немецки, если тебе так больше нравится. - Не надо по-немецки, - обрывает его «англичанин» и строго заглядывает в глаза. - Я люблю тебя, Слава.