Наследница

Имперский Сенат всегда пугал Амину. По огромным залам, отделанным мрамором и сусальным золотом, она ступала осторожно, как по минному полю. Здесь от напряжения звенел воздух, древние стены сочились впитанными за тысячелетия отголосками эмоций — не разобрать даже, где сами чувства, а где — лишь тень их. Чужая злоба отдавалась вибрацией на зубах, как гул стартующего шаттла, будоражили нервы чья-то радость и чей-то страх, свинцовой плитой давила на плечи усталость. Сенат был не просто пристанищем опасных хищников – он был монстром сам по себе. Ненасытным, кровожадным чудовищем, готовым растерзать любого, кто приблизится к нему недостаточно осторожно. С трудом выдерживая положенный по этикету неторопливый, размеренный шаг – ноги порывались то пуститься бегом, то, наоборот, подкоситься от слабости, – и слушая, как за спиной грузно ступает почетный эскорт, Амина старательно убеждала себя, что она – сильна. Уроки отца пошли впрок; Альянс оказался учителем еще лучшим – избалованная принцесса не пережила гражданской войны. В свои девятнадцать Амина выйдет из зала Сената полноправной императрицей, обратив силы чудовища себе во благо. Точно так же, как когда-то сделал ее отец. Она – кровь от крови императора Палпатина, и его власть принадлежит ей по праву рождения. "Всего-то и нужно, чтобы другие в это поверили". Она нервно вцепилась пальцами левой руки в запястье правой — только бы никто не заметил, как сильно они дрожат. Тяжелые церемониальные одеяния защищали ее от чужих взглядов, словно броня; косметика, от обилия которой каменело лицо, была ее забралом. Туго затянутый корсет заставлял держать царственную осанку. Главное — не позволить голосу позорно дрогнуть. — Моя мать будет присутствовать на заседании? — спросила она командира Алой гвардии, застывшего позади нее, по правую руку. Легкий, почти незаметный поворот головы, ровный, прохладный голос... играть роль наследницы престола у Амины получалось на удивление сносно. Внутри же у нее бушевала буря почище сенатского "фона". — Дела не позволяют миледи регенту присутствовать в Сенате, ваше высочество, — почтительно пробасил Кир Кейнос. Вокодер шлема слегка искажал его голос, делая тот еще более низким. — Миледи велела передать вам ее извинения и заверить, что она не сомневается в вашем успехе. — Я понимаю. В извинениях нет нужды. Амина поджала губы, скрывая постыдную дрожь. Из-за макияжа, делавшего ее лет на десять старше настоящего возраста, и словно онемевших мышц лица она казалась стороннему наблюдателю надменной, себялюбивой принцессой, оскорбленной пренебрежением матери... и это было очень хорошо. Потому что на самом деле Амина, без пяти минут Ее Величество, чувствовала себя шаловливым ребенком, затеявшим чреватую суровым наказанием авантюру. Даже сейчас ей не верилось, что все это происходит на самом деле. Что она и впрямь намерена превратить обыкновенное торжественное заседание в честь Дня Империи в свою коронацию и должна будет принять на себя всю тяжесть последствий. Не с такими чувствами вступают на престол. Не так должна императрица начинать свое правление. Но Амина нутром чуяла: не сделает этого сейчас — не сможет править Империей никогда. Регентство матери длится до совершеннолетия наследницы, как говорилось в завещании отца. Амина и так ждала на год дольше положенного. В зале Сената грянул имперский гимн, и сквозь тело Амины как электрический ток пропустили. Она прерывисто вздохнула, чуть не до крови прикусила губу. Распахнутые двери императорской ложи вдруг стали для нее страшнее ворот в мир мертвых из древних набуанских легенд. Она пройдет сквозь них, и ничто уже не будет, как прежде. Никогда. — Ваше высочество... Амина оглянулась на Кейноса. На десяток бойцов Алой гвардии, сопровождавших ее. Глянула на собственное отражение в отполированном до зеркального состояния мраморе. Вспомнила, как три года назад впервые нарушила распоряжения матери, лично выйдя к взбунтовавшейся толпе... и справилась, вопреки всему. Она мягко улыбнулась начальнику гвардии. — Ваше величество, Кир. Отныне и навсегда. Амина была искренне рада, что не видит его лица. С безликими слугами было проще... если не прислушиваться к Силе и не вникать в причины воцарившегося среди гвардейцев замешательства. "Главное — не думать ни о чем, кроме цели. Бояться и колебаться надо было раньше. А сенаторы... сенаторы — пыль под ногами. "Рабы, мнящие себя вершителями судеб. Относись к ним соответственно, и очень скоро они сами поверят в твое право повелевать ими"... я все помню, отец". Платформа, с которой император Палпатин когда-то провозгласил рождение Империи, начала свой путь к трибуне, возвышавшейся над всей Сенатской ареной. Сквозь прозрачные стены лифта Амина с замиранием сердца смотрела, как простираются во все стороны бескрайние ряды лож. "Они — ничто. Я императрица. Я". Закрыв глаза, Амина позволила себе на миг раствориться в океане чужих страстей, дала им пройти сквозь себя, насыщаясь заключенной в них Силой. Когда-то это довело ее до нервного срыва. Сегодня такое не повторится. Сенаторы ожидали увидеть перед собой куколку, одетую в императорские одежды. Однако на трибуну взошла уже другая Амина. Темная Сила текла сквозь тело молодой императрицы, наполняя звонкий, совсем еще девчоночий голосок мощью, которая когда-то заставила Сенат биться в экстазе, в едином порыве голосуя за собственное бессилие и порабощение. — Народы Империи! Уважаемые члены Сената! В этот знаменательный день я приветствую вас как законная и полновластная правительница Галактической Империи, приняв этот титул, как было завещано моим великим отцом. Засим объявляю упраздненным регентство моей глубокоуважаемой матери, директора Имперской разведки и, до сегодняшнего дня, регента имперской власти Исанн Айсард... Замешательство публики неожиданно легко обратилось покорностью, стоило лишь направить собранную Силу обратно в зал, сторицей возвращая сенаторам все, что сама Амина испытывала из-за них. Очень скоро ее начало трясти, а в глазах потемнело от усталости. Контроль над толпой выскользнул из рук, точно нити у плохой мастерицы, но дело было сделано: на пару минут Амина почувствовала себя по-настоящему сильной. Для того, чтобы отнять Империю у собственной матери, этого хватило с лихвой. * * * Отцовские покои пустовали больше десяти лет. Мать предпочитала жить и работать в просторных помещениях Северной башни, где все было устроено по ее вкусу – минимум мебели и украшений, спокойные белые и синие тона с редкими вкраплениями золота, много свободного, ничем не загроможденного пространства. Занимать Восточную башню она то ли считала себя не вправе, то ли по другим причинам не желала заходить в нее чаще необходимого, и все здесь оставалось так, как было при жизни императора. Амина неуверенно застыла, едва-едва переступив порог. Решительность и кураж оставили ее вскоре после выходки ("Речи, – немедленно поправила себя Амина. – Императрица не устраивает "выходок") в Сенате, и теперь она чувствовала лишь усталость и смутное волнение, грозившее понемногу перерасти в тихую панику. Чем больше проходило времени, тем хуже ей становилось. В покои отца она заставила себя подняться через силу, собрав в кулак всю волю... и все равно едва сдерживалась от того, чтобы тихонько выскользнуть обратно в коридор, скромно прикрыть за собой дверь, запереть ее на все замки и больше никогда не открывать. А еще лучше – опечатать, замуровать и стереть со всех планов, чтобы уж наверняка отделить ее от остального дворца и жизни Амины. Видит Сила, именно так она и поступила бы, не сковывай ее по рукам и ногам долг наследницы престола. Неважно, сколько зла и боли причинил ей отец. Фигура императора Палпатина непогрешима и свята, и покушаться на нее – все равно, что возводить хулу на саму себя. Амина прошла к массивному рабочему столу, держа спину и голову неестественно прямо. Коснулась скрытых под деревом кнопок, вспоминая, как по движению отцовской руки в подчеркнуто старомодном кабинете разворачивались голографические экраны, заполненные текстом, числами и диаграммами, столь же загадочными для Амины, как древние письмена на музейных барельефах. Неуверенно провела ладонью по столешнице, сама не понимая, что рассчитывает ощутить. Пальцы слегка покалывало – слабо теплилась Сила в древней каменной статуэтке с Коррибана, некогда украшавшей дворец какого-то ситского владыки из далекого прошлого, – но ничего более. Ничто не шевельнулось в душе, не возникло до боли знакомого чувства, будто чья-то воля вытесняет ее собственную, и чужой разум захватывает контроль над мыслями и эмоциями. Кабинет выглядел обитаемым, покинутым, самое большее, пару часов назад. Во всем здесь ощущалась рука императора Палпатина, но не его Сила. Лишь тени цеплялись к диковинным артефактам, как водоросли – к остовам затонувших кораблей, и ничего больше. Амина знала, что он давно мертв. Но чувствовать лишь пустоту в месте, где раньше каждый уголок пронизывало его страшное, тягостное присутствие... как ни странно, она не испытала облегчения. Возможно, для Империи было бы лучше, если бы планы Палпатина на бессмертие осуществились. Не пришлось бы тогда ее народам жить под властью девчонки, схватившейся за корону и не знающей, что теперь с ней делать. Амина уже готова была пожалеть о своем решении, но долго предаваться самоедству ей не позволили. Присутствие матери она почувствовала за несколько минут до того, как та вошла в кабинет. Пожалуй, галактике очень повезло, что Исанн Айсард родилась обычной женщиной, лишенной и толики чувствительности к Силе: даже лорд Вейдер не был так скор на гнев и расправу, как она. "Прекрасный донор, – не ко времени вспомнились слова отца. – Нескольких минут в обществе Исанн хватит, чтобы восстановить силы даже после тяжелейшего истощения". Было что-то невообразимо мерзкое в таком отношении, но еще хуже – то, что усталость, которую чувствовала Амина после сенатского заседания, и впрямь начала отступать. Чудовище, сидевшее внутри нее, жадно поглощало боль и гнев родной матери, не испытывая ни малейших угрызений совести. Она вошла без стука и предупреждения. Гвардейцы, стоявшие у дверей, даже не попытались остановить ее, и Амина с раздражением подумала, что ее приказы по-прежнему ничего не стоят, если вступают в противоречие с волей госпожи регента. Объявить себя императрицей оказалось явно недостаточно для того, чтобы стать ею на самом деле. Как и для того, чтобы уверенно противостоять женщине, давно привыкшей считать императрицей себя, невзирая на титулы. Мать и дочь были удивительно схожи: Амина лишь цвет глаз и хрупкое телосложение взяла от отца, в полной мере унаследовав вызывающе-яркую красоту Исанн Айсард. Но ей, в отличие от Амины, не нужно было рядиться в роскошные одежды и часами ждать, пока гримеры скроют ее настоящее лицо под косметикой. Кроваво-красную форму директора Разведки она носила более царственно, чем Амина – самые лучшие из своих платьев. – Я надеюсь, Амина, у тебя найдется хорошее объяснение этой выходке. – Исанн не кричала. Если бы она позволила себе повысить голос, Амина поняла бы, что все в порядке, и разговор быстро перейдет в конструктивное русло. Но, увы, она казалась совершенно спокойной – только в разноцветных глазах горело бешенство. – Изволь пояснить, о чем ты думала, публично унижая меня и объявляя себя той, кем пока стать не можешь? Амина порадовалась, что успела сесть: высокое кресло с прямой спинкой и длинными подлокотниками заставляло держать величавую осанку, а от разъяренной матери новоявленную императрицу отделяла широкая столешница. За таким рабочим местом было гораздо удобнее делать вид, что все под контролем, чем за ажурным, почти кукольным столиком, который Амина занимала прежде. – Я жду ответа. Амина собралась было напомнить матери, что даже ей не позволено так говорить с императрицей... и вовремя прикусила язык. Чудовище в ее душе жаждало конфликта, ему вторила капризная девочка, уставшая быть послушной, но правительница не имела права уступать ни той, ни другой. – Матушка, присядьте, – вежливо, но твердо попросила она вместо этого. – Прошу вас. Скандалы нам обеим не к лицу. В тот момент Амине показалось, что мать вот-вот ударит ее, хотя никогда прежде не позволяла себе поднять руку на венценосную дочь. Обошлось: Исанн опустилась в гостевое кресло рядом со столом, и Амина опять почувствовала себя до мерзости неловко. Любому ясно, что им следовало бы поменяться местами. – Верно. Точно так же, как глупые, непродуманные авантюры не к лицу наследнице престола. – Исанн по-прежнему не повышала голоса, но каждую фразу чеканила так, словно сопровождала ее взмахом плети. – Война все еще идет, дитя, хотя этого и не видно из твоей башни. Только я разобралась с заговорщиками, желавшими оспорить твое право на власть, как ты сама вонзаешь мне нож в спину и пытаешься обрушить систему, которую я строила с самой кончины твоего отца! Клянусь, Амина, я бы высекла тебя, невзирая на статус, если бы это могло хоть что-то исправить. – Насколько я помню, "заговорщики" оспаривали не мои права, а ваши. Исанн презрительно скривила губы, и Амина вдруг осознала, что вблизи мать уже не выглядит такой совершенной, как прежде. Она сражалась с возрастом так же отчаянно и яростно, как с врагами Империи, но этому недругу понемногу сдавала позиции: седина превратила иссиня-черные волосы в угольно-серые, потеряли былую четкость черты лица. – Не говори ерунды. Случись Креннелю и его клике победить, тебя заперли бы в собственных покоях до конца жизни и показывали народу только по большим праздникам. Амина старалась быть хладнокровной и рассудительной. До последнего момента старалась, но эти слова ударили по самому больному. Едва сдерживая гнев, Амина подалась вперед, крепко вцепившись в подлокотники и глядя матери прямо в глаза. – Ваши планы на меня отличались только личным составом тюремщиков. – Ее голос сочился ядом. – Признаю, что вы с Киром мне гораздо милее незнакомых людей, но не делайте вид, будто дозволяли мне хоть что-то решать. – Как видно, правильно делала. Твое первое самостоятельное решение говорит само за себя. Она тяжело вздохнула и устало прикрыла глаза. Амине был хорошо знаком этот вид: "Я так много делаю для тебя и всей галактики, а ты не ценишь, неблагодарная девчонка". – Тебе следовало обсудить свою коронацию со мной, Амина, – сказала Исанн уже мягче. – Что бы ты ни думала, я хочу видеть тебя на престоле... но не на том, что может в любой момент рухнуть. Я старалась построить для тебя послушную, мирную галактику, которая не попытается встать на дыбы при первой же возможности. И как ты мне отплатила? Амина усилием воли подавила стыд, почти мгновенно последовавший за вспышкой гнева. Он принадлежал не императрице, а маленькой девочке, для которой мать была единственной защитой – от охваченной войной галактики, от двора и самого императора. Если Амина хочет когда-нибудь править самостоятельно, она должна изжить эту болезненную зависимость от Исанн Айсард. Ее матери. Ее чиновницы. Ее рабыни – и ни в коем случае не наоборот. – Вашей "послушной галактики" мне пришлось бы ждать всю жизнь. Матушка, я очень ценю все, что вы сделали для меня, и, надеюсь, еще сделаете. Но с ролью декоративной принцессы я больше мириться не могу. Сколько еще попыток переворота за право обладать мною вы сможете подавить? Какая станет для вас последней? Я не хочу проверять. Лучше уж перестать быть трофеем. Говоря, Амина осторожно касалась эмоций матери Силой. Прямое, грубое влияние она бы почувствовала – отец лично натаскивал ее противостоять Силе, чтобы его директор Разведки и любовница ни в коем случае не попала под влияние другого одаренного, – но Амина и не стремилась подчинить себе ее волю. Требовалось лишь немного оттянуть на себя агрессию... И этого действительно оказалось достаточно. – Наивная девочка, – Исанн снисходительно улыбнулась и покачала головой. – Ты все еще трофей, и борьба за тебя не закончится никогда. Раз уж ты теперь императрица, тебе следует понимать это... и не забывать, кто по-настоящему заботится о тебе. Она поднялась на ноги и окинула дочь взглядом с высоты своего роста. – Через сорок минут жду твоего вызова. Надо ознакомить тебя с тем, во что ты ввязалась... ваше величество. Исанн едва поклонилась – скорее кивнула – на прощание и вышла из кабинета, явно не допуская и мысли о том, что дочь посмеет ослушаться приказа. Амина не стала ее окликать и требовать должного соблюдения формальностей. Хватит пока и того, что ее правление не начнется с казни родной матери. Зная Исанн Айсард, одно это можно было считать огромной удачей.