coffe

      Тэхён умел решать проблемы. Всего пара вежливых и тактичных слов в адрес своего шефа заставили последнего смиловаться и таки позволить никудышному официанту Хосоку остаться, с условием, что за ним будут следить. Это условие, конечно, не будет соблюдаться. — Черт возьми, Тэ, спасибо, — радостно и быстро тараторил Чон, смотря на друга. — если бы не ты, я бы давно лишился работы. Как я могу тебя отблагодарить?       Ким толкнул своего хёна в бок и оба засмеялись. Парни продолжили идти. — Ничего мне не надо. Только обещай, что как-нибудь выпрямишь свои руки, и не будешь больше так косячить. Второй раз он не согласиться тебя простить.       Спустя пару минут они добрались до знакомой кофейни и вошли, сопровождаемые звонком дверного колокольчика. Сегодня, из-за похолодания, он заледенел и звенел еле-еле. Хосок подтянулся на носках и сбил с колокольчика лёд. Он залился пронзительной трелью. Чон, с чувством выполненного долга пошёл заниматься делом.       Привычная процедура протирания чашек и вообще всего, что видишь тряпкой, была закончена, и поэтому Хосок устало выдохнул, закидывая голову назад, и начал светскую беседу с Тэхёном. Пока два парня говорили о всякой ерунде, колокольчик опять зазвонил, но Хосок этого не заметил, и продолжил весело говорить о погоде, пока Тэхён не ткнул его в плечо, заставляя опомниться. На пороге стоял уже печально знакомый Чону человек — молодой парень по имени Юнги, одетый в тёмно-синее пальто до колен, с волосами нежно-голубого цвета и с по-детски красноватыми от мороза щеками. Хосок едва не выронил кружку от неожиданности, но тут же поймал её, поймав на себе презрительный взгляд пришедшего. Парень прошагал в его сторону, и Тэхён, стоявший рядом с Чоном поздоровался. — Доброе утро, Мин-аджосси.       Юноша поднял на Кима глаза и поздоровался в ответ, и Хосок заметил, что на его пушистых ресницах лежат снежинки, что делало его… Красивым? С каких пор Чон Хосок, считает людей, недавно оравших на него, как Иерихонская труба, красивыми?       Тонкие губы Юнги вновь скривились в презрительной улыбке, когда тот увидел, что Хосок рассматривает его, и быстро заморгал, дабы стряхнуть те снежинки, которые ещё не растаяли. Далее он зашагал в сторону того дальнего столика у окна, за которым сидел вчера и снял пальто, и положив его рядом, сел в кресло. В этот раз на нём была не рубашка, а белый свитер, который чуть ли не сливался с бледной кожей носящего. Было бы неловко запачкать и эту вещь кофе.       Когда половина рабочего дня была позади, Ким, после очередной стычки Хосока с шефом, подозвал его к себе. Хосок чувствовал себя напакостившим ребёнком, которому предстоял нагоняй от мамы. Глубоко вздохнув, Тэ начал, обещавший быть очень долгим, разговор. — Мне надоело смотреть на то, как ты с ним цапаешься каждые пять минут. Я тебя не буду вытаскивать из каждой передряги. — Тэхён испытующе посмотрел на друга. — Я не виноват, что он взъелся на меня из-за испорченной рубашки, — парень закатил глаза. — тем более, я извинился. Мне что, теперь удавиться из-за этого?       День прошёл довольно быстро. Часы, висевшие над дверью отстучали шесть часов вечера и вновь замолчали, чтоб через час снова залиться треском. Наконец, когда рабочая рутина закончилась, и можно было посвятить себя личным нуждам, все сотрудники начали собираться домой. Тэхён ещё раз прошёлся тряпкой по всей посуде, накрыл её полотенцем, чтоб не запылилась за ночь и ушёл. Он хотел предложить Хосоку пойти вместе, но тот отказался под предлогом того, что где-то потерял свой фартук. И вправду, пока все сотрудники разбежались по домам, он рылся в пыльной коробке, на которой оставил фартук днём. Согнувшись над коробкой, видевшей Сотворение мира, он простоял минут пятнадцать, пока наконец не отчаялся, и не услышал какую-то фортепианную мелодию. Он осторожно выглянул из-за стойки и застыл в недоумении. За фортепиано в углу, про которое он уже давно позабыл, сидел уже знакомый, и если честно, изрядно бесивший Мин Юнги и наигрывал какую-то пьесу, не замечая его. Сначала Хосок просто про себя отметил, что звучит красиво, потом начал прислушиваться, а затем начал издалека наблюдать за пальцами пианиста, которые будто выплясывали какой-то танец по стёртым белым клавишам, иногда задевая чёрные. Поначалу песня звучала спокойно, словно убаюкивала слушателя, но с каждой раздающейся нотой она начинала звучать всё более энергично, громко и отрывисто. Наконец мощная кульминация и последний удар узловатых пальцев о клавиши. Чон невольно признался, что ему понравилось. Юнги, в свою очередь, закатал рукава свитера, обнажив свои бледные, с пугающе ярко проступающими голубыми венами кисти рук, и начал вновь играть, на этот раз другую композицию. Хосок опять стоял, будто зачарованный, прислушиваясь. Внезапно Юнги резко ударил по клавишам, извлекая режущий слух звук и повернулся в сторону Чона со взглядом «беги-или-умрёшь-прямо-тут». Последний будто оцепенел, и забегал глазами по помещению, ища оправдание своему нахождению здесь после конца рабочего дня. — К-красиво игр-р-раете, — неожиданно выпалил он первое пришедшее ему в голову, и тут же замолк, осознавая весь ужас своего положения. — вы пианист?.. — Как ты догадался? — съязвил Юнги, барабаня подушечками пальцев по крышке фортепиано. — А теперь попробуй объяснить мне, что ты здесь делаешь, когда твой рабочий день закончился уже как полчаса назад. — Я просто искал фартук, и… — Не собираюсь слушать твои оправдания, бери свой фартук, ноги в руки и проваливай отсюда. — оборвал его на полуслове Мин.       Хосок сорвал висящий на стойке фартук и быстрым шагом прошёл к двери, открывая её и злостно бормоча себе под нос что-то вроде: «До завтра, Мин-аджосси», и смачно хлопнув дверью, скрывается в темноте сеульских улиц.       Юнги тихо выругивается и закидывает голову на спинку стула. Он понимает, что с Чон Хосоком ему ещё предстоит помучиться.