Ночная

— Где была? Тяжёлый голос глухо раскатывается по тёмному коридору, заставляя Изабель вздрогнуть. Но железная змея тут же свивается на запястье: опасности нет — Алек. — Развлекалась. За спиной недовольно цокают. Иззи предчувствует готовый разверзнуться поток моралите и прерывает надвигающуюся бурю лёгким смехом, который всегда останавливает любые угрозы: — Только не говори, что ты снова ждал меня всю ночь, чтобы провести очередной курс лекций по нравственности. — Из, я… Позади быстро приближаются лёгкие шаги, и Изабель разворачивается, чтобы смотреть брату в лицо. — Я волновался. — Хочется верить. Шея привычно болит от того, что снова приходится задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза, уже темнеющие штормовым предупреждением. Это так пугает, но не смотреть — ещё страшнее. — Просто не разгуливай ночью. Или хотя бы сообщай, с кем ты «развлекаешься». — Я была с Рафом, и мы отлично провели время. Он утихомирил своих вампирят и даже проводил меня до института. Обо мне позаботились. Теперь ты спокоен? Алек молчит. Шторм в глазах утихомиривается, но не из-за солнца — что-то сильнее переламывает его. А что может быть сильнее бушующего моря? — У вас серьёзно? Изабель из последних сил сдерживает подступающий смех — и почему брат всегда всё принимает за чистую монету? — Да, возможно. — Значит, теперь он тебя защищает? Это лёд. Точно — море в глазах Алека леденеет. Поэтому шторм успокаивается. И так каждый раз, пока девятибалльный ураган снова не разобьёт толстые льдины в мелкие осколки и, наполнившись ими, забушует ещё мощнее. А штиля никогда не бывает. Потому что с Из Алек не может быть спокойным. Потому что из крайности в крайность, из лютых ссор, спаррингов, истерик — в слишком спешные примирения. Спешные — чтобы никто не разоблачил. — Я защищаю себя сама. Раф — моё развлечение, а не телохранитель. — Насколько ты можешь доверять ему? — Достаточно, чтобы позволять целовать себя. Алек губы кусает, лишь бы оскорблениями не разразиться. И так вовремя слышатся шаги в коридоре рядом. Изабель коротко смотрит через плечо Алека, ловит шальной взгляд Джейса, тут же спешно запахивающего куртку над обнажённым торсом и приглаживающего растрёпанные волосы. — Общий привет, — неловко смеётся Джейс, хлопая по плечу парабатая. — Что за полуночные разговоры? Алек хмурится, недовольно толкает блондина под рёбра, говорит строго, но заботливо: — От тебя разит, Джейс, иди проспись. — Пардоньте, — глупо хихикает Эрондейл, проходя мимо брата и сестры. Напоследок он смачно шлёпает Иззи по упругим ягодицам и, перед тем, как скрыться в другом коридоре, пошло ухмыляется: — Судя по твоей шее, Сантьяго — страстный вампирчик. Взгляд Алека успевает заметить несколько больших коричневых засосов прежде, чем Изабель в спешке прикрывается локонами. Атмосфера вокруг накаливается мгновенно. Крепкая ладонь впивается мёртвой хваткой в запястье и, Иззи не успевает даже вскрикнуть, тащит в сторону комнат. И ей впервые становится страшно, когда глаза брата краснеют от прилившей злобы. Он вталкивает её в свою спальню, запирая дверь на щеколду и собой. Словно разъярённый бык, Алек дышит с хрипом, руки скрещивает, пальцами свои плечи до синяков сжимая, только бы не рукоприкладствовать в припадке бешенства. Иззи благоразумно на пару шагов отступает, взглядом старается не сталкиваться с мощной фигурой Алека, но, боясь показаться испуганной, упирает упрямые глаза прямо посреди переносицы брата. — «Равлекалась» — это трахалась? — наконец, сипит Алек сквозь зубы, тут же щеку закусывая, чтобы не орать. — Мы не трахались, — не дрогнув, уверенно отвечает Изабель. У Алека глаза сами приковываются к тёмным пятнам засосов на тонкой шее сестры. Ему всегда хочется верить её словам, и он готов позволять ей во многом обманывать. Только одно правило, строго обговорённое, никто не должен нарушать. И Алек очень надеется, что Изабель не посмела этого сделать. — Раздевайся, — коротким приказом. — Я проверю. Таким голосом, не повиноваться которому Изабель не имеет права. Туфли неспешно улетают в угол, платье падает на пол, чулки небрежно выкинуты рядом. — Бельё тоже, — хрипит Алек, улавливая короткие колебания сестры. Изабель цокает недовольно, глаза закатывает, но послушно откидывает бюстгальтер на кровать, отправляя трусики в тон следом. Полностью обнажённая перед братом усмехается только: — Мог бы и проконтролировать свой стояк. Алек внимания на едкий тон не обращает, как и на тесноту в штанах, глазами оглаживает испещрённое рунами и мурашками тело. В комнате не холодно, просто Изабель всегда покрывается мурашками, когда он смотрит. — Повернись, — всё также властно. — И волосы подними. И Изабель поворачивается, быстро пучок собирает и неаккуратно закрепляет, заталкивая кончики внутрь. Алеку дышать тяжело становится, когда он видит, как по нежной спине тени между напряжёнными мышцами перекатываются, стоит только Из чуть повести руками. Пушок тёмных волос на шее, большая родинка под лопаткой, две ямочки на пояснице, аккуратный шрам на правом бедре, оставшийся ещё с детства — всё до боли знакомо Алеку, тысячу раз ощупано, оглажено, оцеловано. И он не может позволить, чтобы это досталось кому-то другому. Изабель абсолютно чистая. Лишь ягодица ещё слегка краснеет, там, где Джейс шутя ударил: кожа очень чувствительная. Алеку ли не знать. — Может ещё лечь и ноги раздвинуть, чтобы ты внутри всё проверил? — ядовито усмехается Изабель, бросая сердитый взгляд через плечо. — Да. Негодуя, Иззи уже готова закатить скандал — Алек чересчур много себе позволяет, — но замирает на полуслове под взглядом брата. Взглядом, который заставляет подчиниться безоговорочно. Она только успевает лечь на измятую постель Алека (они сами измяли её с утра), а брат уже нависает сверху, обводя руками изгибы талии, но не лаская, а продолжая проверку. Сам раздвигает ноги сестры, ладонями ненавязчиво по бёдрам проходясь, отчего Изабель ёрзает привычно, и облизнув пару пальцев, неспешно вводит их внутрь. Горячие стенки влагалища сжимаются крепко, Иззи коротко стонет, неосознанно насаживаясь, но Алек тут же вынимает пальцы и заключает: — Вы не трахались. Изабель отпихивает брата пяткой, садится на кровати, наклоняясь за платьем, восклицает приторно-желчно: — Какая неожиданность! Алек хватает её за локоть, притягивает в свои объятия, целуя коротко в макушку и, остыв внезапно, тепло бормочет: — Прости. Иззи с коротким резким выдохом отпускает обиду и прижимается к Алеку. Кажется, в этот раз пронесло. В следующую секунду всё происходит так быстро, что Изабель, расслабившись, потеряв осторожность, не успевает среагировать: Алек, в сиюминутной догадке, отрывает её от себя, грубо проводя большим пальцем по одному из засосов на шее. Смазанный коричневый след остаётся на коже Алека. Тоналка. Алек стирает маскировку двух других «засосов», не обращая внимания на отчаянные попытки сестры противостоять, — под всеми красуются припухшие следы клыков. Изабель, как провинившаяся школьница, упирается взглядом в свои коленки. Алек кулаки в ярости сжимает и тут же в дубовую спинку кровати бьёт, так что хруст костяшек слышен; шипит сердито, зубами скрипя, но всё-таки спрашивает: — Ты говорила, что излечилась от зависимости? — Да, — спокойно отвечает Изабель, только лицо бледнеет под суровым взглядом брата. — И как ты ЭТО объяснишь? — ледяным голосом спрашивает Алек, пальцами больно надавливая на свежие раны. Изабель уворачивается; устыдившись чего-то, руками грудь прикрывает, хоть Алек всё равно не смотрит, отвечает бесстрастно, как под трибуналом: — Я сама этого захотела. Чтобы привязать его к себе. — Врёшь! — взрывается Алек, за волосы её вплотную притягивая. — Чего ты добиваешься? Выбесить меня хочешь?! С этим ты прекрасно справилась! Он кричит в её губы, локоны тянет слишком больно; Изабель пытается отнять цепкие пальцы, но не может справиться с его чудовищной силой. — Проясним наше единственное правило, Иззи, — шипит Алек в ярости, до синяков сжимая плечи сестры. — Под «ни с кем не трахаться» теперь подразумевается и «не позволять никому тебя трогать и тем более оставлять на тебе чужие следы». — Чёрта с два! — бросает Изабель, гневным взглядом утыкаясь в самоуверенное лицо брата. — Я хочу, чтобы Рафаэль пил мою кровь, — я позволяю! Наше «правило» никоим образом этого не касается. У Алека на губах зловещая улыбка расплывается, и Из страшно становится, потому что в его глазах сумасшествие девятибалльным штормом плещет, когда он тихо уверяет: — Я отдам его под суд, и больше ты его не увидишь. — Ты не посмеешь! — шепчет Изабель, в беспомощном удивлении дрожащие ресницы распахивая. — Хочешь проверить? Рискни. Изабель теряется, но всего лишь на секунду, после которой едкая ухмылка возвращается на место. Она чувствует себя победительницей, когда умилённым голосом спрашивает: — И что же ты скажешь? Что ты настолько обезумел, ревнуя родную сестру… — Я не ревную! — перебивая, выпаливает Алек с такой злостью, что у Изабель дыхание на миг холодеет. Впрочем, он быстро берёт себя в руки и продолжает рационально: — Сформулирую по-другому: я всего лишь Глава Института, и в мои обязанности входит безопасность моих подчинённых. И одной из моих подчинённых угрожает обескровление стараниями тупого вампира. Для Конклава это прозвучит серьёзно, а? Изабель замирает, стеклянным взглядом скользя по безумным глазам брата. Алек почти смакует вкус победы, когда Изабель вдруг хрипит: — Подчинённая? — По-твоему, я должен тебя назвать «родная сестра, которую каждую ночь трахаю»? Хочешь, чтобы нас обоих обезрунили? Изабель вдруг усмехается хрипло, стряхивает ладони Алека с плеч и в глаза пристально смотрит, когда бросает холодно: — Пошёл ты. Она быстро натягивает на голое тело платье, не застёгиваясь, подбирает чулки и туфли и, не обуваясь, босая вылетает из комнаты по ледяному каменному полу, забывая про бельё. Впервые Алек не пытается её остановить. *** Алек просыпается в холодном поту. Тяжёлая боль взрывается в голове, когда он резко садится в кровати. За тяжёлыми занавесками проступают тусклые проблески грузно наступающего рассвета. Алек зевает, осматривает прищурено комнату в полусумерках. Точно, его — будь он у Изабель, первым делом наткнулся бы взглядом на их фотографию на тумбочке. Но на ней только привычная бутылка воды стоит рядом с будильником. Алек трёт сухими руками глаза, ощупывает постель рядом. Пусто, конечно — стала бы она приходить после того, что он наговорил. Продолжает искать рядом вещи, забытые сестрой. Ничего не находя, осматривает кровать. Пусто. Забрала бельё, пока он спал? Алек недоуменно смотрит на свои ладони. На секунду нахлынувшее вдруг чувство, что они давно привыкли быть пустыми, ужасно пугает. И когда его пальцы стали такими тонкими? В комнате холодно, что зубы стучать начинают. Алек замечает, как в приоткрытое окно ненавязчиво задувает по-осеннему холодный ветер. Нет сил, чтобы встать и закрыть его. Два толстых одеяла, в которые он укутан, не помогают унять скользкую дрожь в теле. Разве он укрывался двумя одеялами? Без Изабель холодно. «Попрошу прощения, когда она проснётся, — думает Алек, укладываясь обратно. — Иззи простит. Она всегда прощала». Тяжёлая полудрёма снова нападает на него, и Алек, поддаваясь, засыпает. *** Изабель просыпается от холода, дрожащими ладонями лицо трёт и морщится, когда в глаза попадают сломанные реснички — так и не смыла косметику перед сном. На веках тёмные разводы туши, помада размазана за истёртым контуром. Но Из всё равно сначала одевается, прежде чем пойти умыться, а после с ювелирной точностью наложить макияж заново. Из спутанных волос Изабель вычёсывает большой клок оборванных — Алек вчера вырвал, точно. Кожа головы ещё болит там, где он больно тянул за локоны. Иззи аккуратно собирает густые кудри, сматывая в пучок, открывая шею. Опухлость вокруг следов от клыков уже спала, но Изабель всё равно густо замазывает их коричневой тоналкой, сверху припудривая бордовыми тенями — чтобы цвет больше был похож. Даже с расстояния пары метров нарисованные засосы приковывают взгляд. Время подходит к полудню. Впрочем, понятно, почему Алек не разбудил её к началу рабочего дня, строго в восемь. Изабель надевает сапоги с самым высоким каблуком и идёт в холл. Алек, хмурый, с тёмными кругами под глазами, уже шерстит усталым взглядом карту города, отмечая опасные точки, изредка посылая отряды охотников на проверку. К скрытным вожделеющим взглядам мужчин-охотников Изабель уже привыкла, а сейчас такое внимание только на руку. Оперевшись на металлические поручни, Изабель, натянув самую слащавую улыбку, на которую только способна, выкрикивает елейным голосом через весь холл: — Алек, я не могу найти своё бельё! Так, чтобы все слышали. Так, чтобы все удивлённо смотрели на Изабель и тут же переводили подозревающий взгляд на Алека. — Все твои шмотки в шкафу, — хрипит он, старательно не обращая внимания на перешёптывающихся коллег. В голове Иззи сиреной воет стоп-сигнал «Остановись!», но приторно-сладкий голос уже поёт добивающий разоблачающий аккорд: — В моём или твоём? Пластиковая ручка трещит в руке Алека и разваливается напополам; в установившейся гробовой тишине он отвечает почти шёпотом: — В моём. Джейс, ошеломлённый не меньше остальных, наигранно усмехается, пытаясь перевести всё в шутку: — Иззи, ты… — Ничего такого, — перебивает Изабель с улыбкой. — Я всего лишь одна из подчинённых, так же как и ты. Но и этого достаточно для волны сплетней, подкреплённых всеми увиденными бордовыми засосами на нежной шее. Изабель посылает Алеку воздушный поцелуй и задорно цокает каблуками в сторону его комнаты. Просто чтобы забрать оставленное вчера бельё и больше никогда не возвращаться. Алек врывается через минуту. Дверь закрывает на щеколду, тут же рисуя заглушающую — знает, что толпа любопытных ушей уже примостилась возле комнаты. Изабель так и замирает возле шкафа, сжимая пальцами бретельки лифа. К этому она не готовилась. — Ты всегда творишь херню, прежде чем подумать? — бросает он, прислоняясь лопатками к двери. Изабель вытаскивает ажурные трусики и, захлопнув створки шкафа, идёт к двери, вплотную становясь к брату. — Только когда стараюсь выбесить тебя, большой босс. Алек смотрит на неё сверху вниз, брови сердито хмуря. Он слышит короткое шушуканье в коридоре, возмущённое тем, что ничего не слышно (а как же иначе с заглушающей), и оклик Джейса, призывающий подслушивающих убраться прочь. Изабель не думает о том, что происходит снаружи. Её глаза, уши, все органы чувств направлены только на брата. Как всегда. — Выпусти. — И взгляд такой сердитый, как у старшей сестры. Алек коротко кивает, отходит на шаг влево, говорит безапелляционно: — Окей. Слей весь компромат, чтобы каждый в Институте узнал, что я трахаю сестру. Когда нас обезрунят, мы даже не вспомним друг друга. — Ты будешь страдать без меня? — холодно спрашивает Из, так и не притрагиваясь к ручке. Алек смотрит внимательно и немного удивлённо, будто слышит очень странный вопрос, ответ на который очевиден: — Конечно. — А если меня без памяти Раф подхватит и сделает одной из своих, что тогда? Сдохнешь от ревности? Алек руки на груди скрещивает, усмехаясь невесело: — Нет. Я же не буду знать, кто ты. Тем более, Сантьяго и сейчас хорошо заботится о тебе. Глаза Изабель наполняются яростью, чернея. Она вдавливает брата в стену, предплечьем, еле дотянувшись, горло сдавливает и шипит, срываясь в истеричный крик: — Ты же ревнуешь! Просто признайся, что ревнуешь меня! Алек не пытается вырваться, хоть дышать тяжело становится. Руна на двери тихо жужжит, светится тускло, но работает, радуя тем, что крики сестры никто не слышит. Алек головой легко качает, хрипит в ответ: — Нет. Просто не хочу, чтобы ты загубила свою жизнь. Изабель рычит зло, в стену кулаком вдалбливая. Хватка на горле становится сильнее. Особенно раздражает, что брат, имея возможность легко освободиться, не использует её. Губами вдруг прижавшись к горячей коже меж ключицами под открытым воротником Алека, Иззи проталкивает колено между его ног, упругим бедром ласкаясь о выпирающую промежность. Изабель знает, что ещё пару трений вниз-вверх, и в штанах брата станет совсем тесно. А у Алека взгляд холодный, безучастный. Только с лёгким укором по чёрным глазам сестры скользит, как бы предупреждая, что лучше не надо. Беспомощность наваливается вдруг; у Изабель руки падают и ноги подкашиваются. От падения только крепкие руки брата спасают, заботливо к себе прижимая. Отчаянно пальцами за его рубашку цепляясь, она сипит, чуть ли не плача: — Чёрт, так тяжело сказать, что любишь меня? Даже когда у тебя стояк на любое моё прикосновение? — Я люблю тебя только как сестру, Из. — Тогда почему я не могу трахаться с кем-то другим, кроме тебя? Зачем тогда это правило, если тебе всё равно? — Мне не всё равно. — Алек её шёлковые волосы ласкает, пальцами по тонкой коже на шее скользит, думает несколько секунд, прежде чем добавить: — Я просто не могу отдать свою драгоценную сестру тому, кому не доверяю как родному брату. Из застывает на секунду, сглатывает подкативший к горлу ком и усмехается жестоко, безжизненным голосом ровно бормоча: — Я знаю, кому ты доверяешь, как родному брату. Джейсу. Получается, с ним можно? Лицо Алека бледнеет от ярости. — Ни за что. Но Изабель, выпутавшись из рук брата, крепко на ноги встаёт и, прежде чем Алек успевает её остановить, распахивает дверь, выбегая из комнаты. Заглушающая руна на двери жалобно тухнет, отражаясь на последок в холодных опустевших глазах Алека. Во второй раз он не пытается её остановить. *** Алек просыпается в холодном поту. За окном по-зимнему сумрачно, но часы тускло высвечивают полдесятого. Разве его уже не должны были разбудить? Глава института никогда не позволял себе просыпать начало рабочего дня. «Да уж, отлично извинился», — думает Алек. Никогда Изабель не выглядела такой… безжизненной. А Алек лучше правда руны с себя выжжет, чем видеть такую горечь на прекрасном родном лице. Это не должно было стать таким сложным. «Чёрт, Джейс!» — выстреливает в голове. Сейчас от Изабель можно ожидать что угодно. Он мог доверять Джейсу, но Иззи без труда соблазнит любого, так что… Он действительно мог доверять Джейсу? Алек выпутывается из одеял, уверенно ступая голыми ногами на ледяной пол. Он не позволит этому случиться! Встаёт слишком резко — в голове чёрные точки проносятся, — к двери приходится идти наощупь. Почему так тяжело волочить ноги? Алек спотыкается об ковёр. Успевает понять, что падает, пытается схватиться за стол, но не удерживается. Разве его руки были такими слабыми? Алек падает, глухо ударившись об каменный пол, тут же тяжело обмякая в неестественно скрюченной позе. *** — Вау, Изабель, полегче, — смеётся Джейс, когда сестрёнка вваливает в его комнату, падает в раскрытые тёплые объятия и беспомощно утыкается носом в сильную грудь. — Я не привык к таким нежностям от тебя. Его тёплые сильные руки ласково гладят её по роскошным волосам, и Изабель зажмуривается до белых точек в глазах, чтобы сосредоточиться и представить, что это Алек. — Эй, чего случилось? Кто обидел мою малышку? — улыбается Эрондейл, носом в её пробор утыкаясь и с любовью в лоб целуя. — Пойдём убьём его! Изабель кивает коротко, всхлип подавляя. Отнимает голову от крепкой груди, любуется лучезарными глазами брата, скользит пальцами по неаккуратной бороде, ненавязчиво по тонким губам проходясь. Он всегда будет её братом, кто бы ни были его родители. — Иззи? — Джейс слегка хмурится, удивлённо бровь приподнимая. Здесь и сейчас, иначе слишком легко передумать. Изабель старается все мысли из головы выкинуть, когда прижимается к нему в поцелуе, обхватывая полными губами его тонкие, неловко сжатые. Её язык неторопливо скользит по сухим трещинкам на губах Джейса, руки по сильным покатым плечам вверх торопятся, чтобы следом пройтись по мощной груди и идеальному прессу. Когда её ладонь уверенно на пах надавливает, лаская поверх джинс, Джейс мягко отстраняет сестру, с лёгким укором глядя в её виноватые глаза. — Изабель, так ты ничего не решишь. Иззи головой трясёт, мешающие кудри откидывая, седлает твёрдые бёдра брата и снова тянется к его губам, прижимаясь страстно в надежде снести неуверенное сопротивление. Но Джейс, не позволяя юркому языку сестры залезть в его рот, за плечи её легко отводит, смотрит внимательно в потерянные шоколадные глаза и прижимает её в ласковые объятия, нежно по голове поглаживая, с улыбкой приговаривая: — Прости, Иззи. Но ты сама понимаешь, что так ничего не изменится. Он приподнимает её потускневшее личико за подбородок, мозолистыми пальцами смазывая пару слезинок, улыбается добродушно, как всегда улыбался, и, прямо в глаза укоризненно смотря, уверяет: — Ты и Алек. Вы должны решить всё сами, только вдвоём. Нечестно будет поступать так со мной лишь ради того, чтобы насолить родному братцу. — Я и Алек? — недоверчиво переспрашивает Иззи. — Ты и Алек, — кивает Джейс. — У вас никогда не получится скрыть что-либо от меня. Он снова целует её в лоб, обнимая крепче, потому что чувствует, как горит гневно руна парабатай на теле. И, по верным подсчётам, Алек врывается в комнату как раз тогда, когда руки Джейса легко проходятся по плечам, стягивая бретель платья. — Остановись, — сурово хрипит Алек, обращаясь больше к Изабель, чем к парабатаю. Она оглядывается сквозь плечо, смотрит упрямо в глаза брату, но слезть с бёдер Джейса не спешит. — Алек, ты немного мешаешь, — подливает масла в огонь Джейс, крепче прижимая Иззи к себе. — Закрой дверь с той стороны, окей? Алек стоит на месте, не шелохнувшись. Взгляд строго направлен на сестру, когда он произносит уверенно: — Хочешь утянуть нас на дно? Валяй. Мы слишком крепко повязаны, чтобы не быть вместе. Изабель замирает, впрочем, тут же с Джейса слетая, чтобы напротив брата встать, прижаться почти вплотную. — Что, действительно готов упасть со мной на самое дно? — недоверчиво, ища капельки лжи в голубых глазах. — Всегда, — и Алек серьёзен как никогда. — Хорошо, если бы оно было так, — усмехается Джейс, проходя мимо них, дружески хлопая брата по плечу напоследок. — Только ты уже ничего не исправишь. — Что? — у Алека под ложечкой неприятно сосёт, и в висках начинает пульсировать тяжёло. — Тебе пора очнуться. Уже слишком поздно! Очнись, Алек! Очнись!!! … Тёплые руки Джейса держат его под шеей, когда Алека тяжело, с хрипом, вырывает из забытия. На взволнованном лице Джейса проскальзывает толика успокоения. — Слава богу, ты в порядке. Представляешь, каково мне было, когда я зашёл, а ты тут лежишь ничком! Алек неуклюже хватает Джейса за плечо — почему руки так плохо слушаются? — и хрипит: — Ты и Иззи… Между вами ведь ничего не было? Лицо Джейса, нахмурившись, каменеет. — Алек, ты же знаешь, что нет. — Мне нужно извиниться перед ней, — бормочет Алек, тяжело сглатывая. Горло болезненно сипит — его что, продуло? Алек пытается подняться, но Джейс, аккуратно уперев ладонь в его грудь, не позволяет. В глазах краснота блестит, и Алек столбенеет, когда видит слёзы на щеках непробиваемого парабатая. — Алек, пожалуйста… Эти сны — ты должен понимать, что они только сны… Ты должен смириться, Алек. Иначе… Джейс прижимает его к себе крепко, утыкаясь носом в шею — он без труда полностью обхватывает Алека руками. Когда это он успел так похудеть? — Разве ты не чувствуешь, — продолжает Джейс, уже не сдерживая всхлипов, — как наша руна слабеет с каждым днём? Я теряю тебя, и ничего не могу поделать с этим. Прошло столько лет… я думал, время поможет, но ты таешь на глазах. Руки Джейса непривычно дрожат, обнимая. Алек тоже пытается обнять парабатая, но кисти оказываются слишком тяжёлыми, чтобы их поднять. Ощущение, что его холодные ладони уже привыкли быть пустыми, с новой силой неприятно бьёт по нервам. Голос Джейса тоже становится хриплым. Алек чувствует, какой мокрой от слёз становится его шея, и почему-то понимает, что испытывает это ощущение так же часто, как пустоту в руках. — Ты хочешь бросить меня, Алек? Оставить одного, забрав мою душу с собой? Я надеялся, что хоть что-то значу для тебя, что ты попытаешься быть сильным ради меня. Когда же ты поймёшь: Изабель была и моей сестрой тоже, и мне ничуть не легче, чем тебе! У Алека глаза стекленеют. «Была», точно. Он помнит, конечно помнит. Одинокий скрюченный кипарис на откосе с гравировкой на стволе. Он ведь сам вытачивал буквы и цифры. Изабель почему-то нравился этот кипарис. К тому же, Алек не мог ослушаться её последнего желания. Помнит, как до хрипоты с отцом спорил, отстаивая право исполнить просьбу сестры. Роберт умолял быть верным традициям, но Алек категорически был против того, чтобы оставить Иззи под холодной плитой рядом с другими такими же тусклыми, потемневшими от времени плитами. Помнит её холодные руки, бледность кожи, неулыбающиеся губы, ресницы, не вздрогнувшие от поцелуя, как всегда бывало. Она была так прекрасна. Прямые волосы лежали на груди, трепетали, поддаваясь порывам ветра. Такая непривычная без нежных локонов, без цепочки рубина на изящной шее, без лукавого взгляда; но такая прекрасная. Помнит небольшую толпу людей под скрюченным кипарисом, дождь, неловкие подбадривающие объятия. Помнит, как остальные заходили потихоньку обратно в Институт, касаясь на последок грубого ствола вымокшего кипариса и выгравированных букв. Помнит Джейса, так отчаянно прижимающего парабатая к себе: тогда Алек впервые ощущал, как его тёплые слёзы стекают по шее под куртку. Помнит, как стоял один под дождём, бездумно глядя на выровненную рыхлую землю. И простоял бы так всю ночь, если бы Джейс насильно не завёл его внутрь, к камину, вручая горячий чай и одеяла. Тот же Джейс, который теперь всегда приходит по утрам, чтобы разбудить и привести в чувство, и каждый раз заново проживает боль парабатая. Какой-то день сурка. — Прости, эти сны слишком реалистичные, — наконец, хрипит Алек, тяжело усмехаясь: — Но это не стоит того, чтобы ты превращался в плаксу. Джейс вымученно приподнимает уголки губ — так и не привык улыбаться с тех пор. Алек очень скучает по той широкой улыбке парабатая, которая давала невероятный прилив сил, ради которой хотелось горы свернуть. Сейчас Джейс так не умеет. — Прости меня, — повторяет Алек. — Я постараюсь, Джейс. Клянусь. Парабатай кивает. И плевать, что он уже двадцатитысячный раз это слышит. — Эй, поможешь мне одеться? Хочу выйти проветриться. Пока он трясущимися руками натягивает правый носок, Джейс ловко обувает его, перехватывая руки брата. Нацепляет колючий шерстяной свитер, заправляя поплотнее, нахлобучивает шапку. Когда Алек пытается поворчать, Джейс пресекает возражения коротким аргументом: — Надо одеться потеплее. Погода сейчас обманчивая. Алек не решается спорить. В конце концов, теперь нет никого, кто сумел бы лучше позаботиться о нём. Джейс пытается ободряюще улыбаться, застёгивая на парабатае куртку. Алек благодарно кивает, тяжело поднимается, опираясь на крепкую руку Джейса, медленно направляется к выходу, разминая затёкшие конечности. Бросает на себя короткий взгляд в зеркало: мешки под глазами, кажется, расползаются на всё лицо. Как и неаккуратная борода. Как и морщины. Сколько уже прошло? 7, 8 лет? Неужели это всегда будет так больно? Алек медленно бредёт вверх по склону, к одинокому кипарису. Сейчас он действительно благодарен Джейсу за шапку — ветер чересчур нещадный для такого раннего утра. Даже показавшееся из-за туч солнце не согревает. Весна в этом году наступает неожиданно полно, тут же укрывая ярким зелёным газоном отмёрзший чернозём. Только узкая тропинка до кипариса так и не прорастает зеленью — Алек слишком быстро вытаптывает. Ботинки, увязая в грязи, становятся тяжёлыми. Алек ждёт немного, дыхание восстанавливая, и, приложив последние усилия, заставляет себя пройти оставшиеся десять шагов до наспех срубленной скамейки, изрядно потемневшей под бременем времени. Валится на неё, пытается отдышаться. Если бы 8 лет назад сказали, что он станет таким слабым стариком, он бы никогда не поверил. Крона кипариса удрученно шумит: приветствует лучшего друга. Алек приподнимается, чтобы коснуться высеченных букв и цифр. Теперь вокруг дерева всё одинаково зелено, от земли медленно поднимаются первые белые бутоны. Если бы не гравировка на стволе, Изабель было бы тяжело найти. Алек падает грудью на холодную землю под выскобленными буквами, обнимает слабыми руками, прижимает ладонями короткие травинки. Уже не сдерживает слёзы, пальцами в землю вонзаясь. — Я не могу без тебя, Иззи. Прости, прости, что не говорил этого тогда. Я люблю тебя. Не справляюсь без тебя. Ты всё для меня, Из. Прости, что не сказал. Я люблю тебя. Возможно, мы стали бы чуточку счастливее, если бы я сказал это вовремя. Но я не подавил свою гордость. А теперь у меня нет возможности доказать тебе, как сильно я люблю тебя. Алек сильнее впивается пальцами в землю. Как мечтает оказаться снова в ласковых объятиях сестры, так крепко к земле приникает. Она так рядом и так далеко. Когда-нибудь, может, он справится. Но сейчас… — Я люблю тебя, Изабель. Ты же всегда знала это. Я правда люблю тебя, Из. Люблю.