Снегирь и синичка

Слишком уж часто Луи начал себе признаваться, что всё чаще и чаще выходит из комнаты по просьбе Ноя. И нет, в этом не было ничего сверхъестественного, но Луи не раз и не два утверждал, что зимы он не любит, холод не переносит, а лишний раз болеть из-за детских догонялок по сугробам не хочет. Он был домоседом, и суетливой беготне предпочитал плед, потрескивающие поленья в камине и хорошую книгу. Дома ему было тепло и комфортно, и он искренне не понимал, как Ноя могли привлекать снега с холодами. На улице, мол, неприятно, и глаза больно щиплет мороз, так зачем лишний раз высовываться из тёплого убежища? Но, как известно, с жизнерадостными и активными людьми спорить совершенно невозможно. В середине ноября добрый дедушка де Сад, извиняясь за своё долгое отсутствие, сделал мальчикам роскошный подарок: Ною — красную накидку с отделкой из тёплой шерсти, безумно мягкую и чутка тяжёлую, скорее похожую на шубку, а Луи — изящное иссиня-чёрное пальто с капюшоном, скроенное по подобию салопа и богато расшитое золотистым цветочным узором и арабесками. Словом, в таких нарядах только и гуляй по замёрзшему лесу, красуйся среди растрёпанных снегирей и синиц. Ною нравятся зимние птицы. Ему вообще очень нравится зима — всё вокруг такое мягкое и пушистое, словно бы всю землю окутало бесконечное холодное одеяло. На замёрзшем лесном озере можно покататься на коньках (они учились этому с Луи вместе, и вместе разбивали ладошки и коленки о лёд), а можно попросить у служанок немного зерна и накормить распушившихся ярких птиц, которые в особо холодные дни напоминали большие перьевые шары, что сидели гирляндой на обглоданных морозом ветках. Можно было поваляться в снегу и растереть им покрасневшие щёки, а можно было слепить какого-нибудь снеговика, — словом, занятий было предостаточно, и каждый год, стоило первому снегу лишь немного припорошить промёрзшую серую землю — в глазах Ноя уже вспыхивали блестящие аметистовые звёзды. Внезапно просыпалась неугомонная радость, словно у проснувшегося от долгого сна пса, который несильно кусал хозяина за рукав и тянул к окну, смотри, мол, как красиво там! Сначала Луи вредничал и отказывался от прогулок. Если гостила Доминик — они вдвоём хватали мальчика за обе руки и насильно вытягивали из дома, как бы Луи не фырчал и не сопротивлялся. Когда же Доми встречала первый снег в кругу семьи, у Ноя опускались руки — такой умный, но такой ленивый Луи, всё ещё не отошедший от осенней хандры, не хотел не то что бегать по снежному лесу, но и просто вставать с тёплой постели. И потому было чертовски странно, что последние две зимы Луи, хоть и ворчит, но всё же кутается потеплее и позволяет вытянуть себя на колючий мороз. Героически терпит боль в глазах от блестящих под солнцем сугробов, не жалуется на дьявольский холод, да и в принципе ведёт себя достаточно миролюбиво, хотя и немного ворчливо. Впрочем, некая раздражительность была ему даже к лицу и прекрасно контрастировала с детским задором, пылающим в широко распахнутых глазах Ноя. Мальчики катастрофически были не похожи друг на друга что эмоциями, что одеждой. Луи — дитя аристократии, бледный и стройный, с несколько уставшим и лукавым взглядом. Он являл собою всё изящество этого мира, тогда как Ной, с раскрасневшимся от беготни лицом и толстой красной шубкой, больше был похож на деревенского простачка — всюду носится по кругу, уж очень громко смеётся и не перестаёт говорить, насколько же всё прекрасно вокруг. Жизнелюбие в этом мире — роскошь непозволительная, и потому имеется лишь у людей, предпочитающих не думать ни о чём на этом свете. Луи так не мог. С самого детства он был предоставлен самому себе, и лишь мысли да книги были его друзьями до тех пор, пока не объявился Ной. Дедушка притащил его в поместье, как побитого дворового котёнка, и заставил Луи, неизменно находящегося в этом забытом Богом замке, выходить его и едва ли не воспитать заново. Разница в возрасте была небольшой — всего лишь два года — но она существенно отразилась в их мироощущениях. Луи не по годам повзрослел, а Ной же до самой юности смог сохранить этот детский азарт и доброе веселье. Так или иначе, в последнее время Луи неохотно осознавал, что начинает давать слабину. Вытащить его из дома теперь не казалось чем-то невыполнимым, а значит, Ной от него теперь не отстанет. Ной, Ной, Ной… Комочек улыбчивого счастья, закутанный в тёплую шубку и так похожий на упитанного растрёпанного снегиря. Бесконечно радостный и наивный, способный пошатнуть ментальное равновесие даже самого хмурого и самого противного ворчуна, коим когда-то позиционировал себя Луи. По началу Ной казался ему надоедливой юлой, всё крутящейся вокруг и не знающей покоя, но теперь он понимал, как же сильно ошибался. Впервые, наверное, допустил такую промашку. Ной — звонкий смех, заражающий всех вокруг. Ной — это настоящая, искренняя любовь ко всему белому свету. Ной — маленькое счастье, так похожее на героя из детских сказок. Впрочем, с ним всё было похоже на сказку. Сейчас они бродили, среди посеребренных инеем елей, и говорили друг другу что-то бестолковое и весёлое — как и принято братьям. Любовались птицами и блестящими на солнце осколками льда, смеялись, стряхивали настоящие сугробы с тёмно-зелёных еловых лап и, как итог, отряхивали спутанные волосы от тучи снежинок. Луи дышал тяжело — запыхался, пока поспевал за неугомонным Архивистом. Рваное дыхание белыми клубами вырывалось из узкой груди, и, в конце концов, юноша остановился, желая перевести дух и по-человечески отдышаться. Тихий колючий ветерок пробежал по леску, точно призрак, и зазвенел серебристыми елями. Горстка снега, скользнув с дрожащей лапы, обрушилась на белёсую макушку Ноя. Луи замер, позабыв на секунду и о боли в лёгких, и о горячих красных щеках. Весело рассмеявшись, Архивист с довольной мордашкой потряс головой влево-вправо, стряхивая снег, подскочил к созерцающему Луи и схватил того за тонкие руки. — Посмотри, как здорово! Всё такое белое и пушистое, — радостно тараторил Ной, не отпуская рук своего брата. Смущённый, но до безумия очарованный, Луи внезапно почувствовал жжение в глазах, словно от подступающих слёз. — Сам ты белый и пушистый, — слегка робко улыбнулся юноша, словно боясь, что вся реальность вокруг вот-вот рассыпется белым пеплом. Луи не понимал, что за чертовщина с ним творится. Такое странное, непонятно чувство светилось внутри, и из-за него почему-то хотелось смеяться… Хотелось тереть ладонями свои красные щёки, но безумно не хотелось отпускать тёплых рук Ноя. Так хотелось обнять этого непоседу, зарыться носом в его светлые вихры и ни за что, ни за что на свете не отпускать его. Каким же беспомощным Луи себя чувствовал, когда слышал этот задорный, звонкий смех. — Хватит тебе смеяться, горло ведь простудишь, — тихонько усмехнулся Луи, не переставая любоваться красивым смуглым лицом своего брата. — А какая разница? — улыбнулся он, распахнув аметистовые глаза (Луи поспешно опустил взгляд на ладони). — Это будет завтра. Или послезавтра. Может быть, этого вообще не будет! Зачем так переживать? Такой невинный… — Я люблю тебя, Ной, — простодушно сознался Луи, затаив на миг дыхание и подняв скромный влюблённый взгляд на удивлённого Архивиста. — И я тебя! — ответил Ной так громко, что все синицы вокруг встрепенулись. — И тебя люблю, и Доми. Всех люблю! Пошли кружиться! И вовлёк в танец быстрее, чем Луи нашёл в себе силы что-либо возразить. Так и кружились до самого вечера, пока окончательно не устали, а, придя домой, буквально валились с ног. Выпив немного сладкого молока, Луи хотел было почитать брошенную с утра книгу, но, как только коснулся подушки, сразу же заснул глубоким, спокойным сном, и даже не заметил, как посреди ночи к нему, по старой привычке, пробрался донельзя уставший, счастливый и лишь немного замёрзший Архивист.