bloody flowers

      Ваня знает, что любить парней неправильно. неправильно до абсурда, до боли в сердце и кровавых пятен на полу и на белом постельном белье (которое он прячет от родителей, чтобы они не волновались).       а Ваня любит парня. терпит боль и кровь, которая покрывает его губы и все вокруг. в его груди проросли цветы простых ромашек. только лепестки не белоснежно-белые, а с кровавыми пятнами, летят на пол, покрывая его, словно грязный снег.       Ваня любит Даню. так простодушно и по-детски. так по-больному. от боли кричать готов, но терпит. смотрит в глаза его и любит. обнимает, называет «братом», подшучивает и гладит по плечу, якобы, по-дружески.       Ваня хочет, чтобы Иванов был счастлив до звездочек перед глазами и искренней улыбки. если не с ним, то с кем-то другим, но зато — счастливый и влюбленный.       а Ваня? а Ване скоро умирать и он это прекрасно знает.       Даня любит Элю, готов бегать за ней как щенок преданный. Ваню это бесит до разбитых костяшек и повышенного голоса, но он не мешает. позволяет светло-рыжему топить его в кровавых лепестках и боли.       на вопросы о своем самочувствии темноволосый отвечает просто: «все заебись». никто не поверит, но какая, к чёрту, разница? бледная кожа, исхудавшее тело, пропавший аппетит — явно не признаки хорошего состояния, но Иванову плевать. главное, чтобы отвалили, да побыстрее.       — я люблю Элю, — как ножом по сердцу. Ваня чувствует подступающий кашель, прикрывает рот рукой. на ладони останется кровь, но сейчас главное убежать.       — хорошо, мне нужно… — кашляет, — и-идти.       прятаться в туалетах, кладовках, пустых комнатах стало смыслом жизни, по-другому уже никак. Ваня устал, но продолжает терпеть.       он просто твердит себе каждый раз, что осталось еще немного. еще чуть-чуть и белые лепестки любимых цветов Дани больше никогда не вырвутся из его груди, больше никогда не сделают больно. он знает и верно ждет, наблюдая за рыжим, который ничего не замечает. его брат не по крови умирает от неразделенной любви, тем временем как он гоняется за девчонкой, которая ему никогда не даст, потому что любит только себя.       «да блять, придурок ты, Даня, Эля не умеет любить кого-то кроме себя» — кричит голос в голове, но Ваня молчит. возможно, если Даня знал бы, было все не так. было бы приятно, были бы бледные пальцы на теле, были бы поцелуи ночные и улыбки с намеками, но нет ничего. и не будет.       осталось чуть-чуть, Ваня, потерпи.       таблетки от ханахаки не помогут, поможет только сам Даня и его любовь. но разве натурал сможет полюбить парня? да еще и такого, как Ваня. эгоистичного, мерзкого и пустого, как сотни тысяч кувшинов в мастерской мамы Полины.       от ханахаки поможет только любовь, но Ване ее никто не даст. да и уже слишком поздно.       кашель появляется все чаще, дышать становится все труднее. темноволосый ненавидит то, что сердцу не прикажешь и он не может полюбить кого-то вместо этого рыжего ботана.       глупые кудряшки на голове Дани зацепили с первого знакомства, а глаза запали в душу с первого взгляда. а еще от Дани пахнет земляникой и он всегда очень солнечный. солнечных людей Ване в жизни не хватало, но оказывается они губят не хуже лезвий, лежавших в комоде под стопкой футболок.       Даня любит Элю, Ваня любит Даню и все стабильно. лепестки красиво сочетаются с красными пятнами на них и немного смуглыми ладонями. лепестки рвут горло, режут, словно ножами, скребутся, как наждачная бумага или когти черных кошек. Ваня не верит в бога, но просит поскорее убить его. Ваня уже ни во что не верит, на самом-то деле.       а Даня верит в любовь и гороскопы. а еще в светлое будущее и жизнь на других планетах. возможно, еще немного верит в бога, но не верит в Ваню. Ваня для него — болван с сорока семью хромосомами, глупым, заразным смехом и чертовски красивым лицом, на которое ведутся все девчонки (кроме Эли, конечно, она ведь любить не умеет).       с каждым днем Ване больнее. ощущения взлетают на высоту, горло горит. в него, кажется, тыкают тысячами иголок.       «господи, если ты есть, убей меня поскорее, я устал это терпеть».       конечно, Ванечка, если ты так хочешь, то на — получай. только ты ведь не осознал, как сильно любишь даниловские волосы и его руки, то, как его губы растягиваются в улыбке, как пальцы клацают по клавиатуре быстро-быстро. не осознал, как любишь голос его и как хотел бы добиться взаимности.       но, Ваня, ты ведь так хотел? убежать уже не получится, милый. осталось совсем чуть-чуть.       в последние дни особенно тяжело. лепестков и крови откашливается в трижды больше. Ваня уже даже не прячет простыни, не скрывает плохого самочувствия и говорит то, что думает. жить-то осталось — ничего.       в порывах эмоций он пишет «предсмертную записку» и кладёт её на самое видно место, около компьютера. Даня там определенно заметит.       а через пару часов Ваня валится на колени в гостиной прямо перед ногами Дани. он непрерывно кашляет кровавыми лепестками и задыхается (или захлебывается в слезах, тут уже очень сложно понять).       внутри время секундами отсчитывается, подает в мозг сигналы — тридцать секунд.       двадцать девять секунд.       дышать на пару секунд становится легче, но потом лепестки царапают горло острыми лезвиями по-новой.       двадцать восемь секунд.       как же больно, пиздец.       Ваня поднимает глаза на рыжеволосого.       двадцать семь секунд.       до его смерти оставалось 27 секунд, но Даня просто смотрит на него.       двадцать шесть. двадцать пять. двадцать четыре.       вокруг лужа крови и белых лепестков, а Даня все так же неподвижно стоит и смотрит.       двадцать три. двадцать два. двадцать один.       «пожалуйста, быстрее. умоляю, быстрее. лиши меня возможности видеть его».       двадцать. девятнадцать. восемнадцать.       слух пропадает, зрение ухудшается.       в голове бардак и все мысли только о том, чтобы это быстрее закончилось.       семнадцать. шестнадцать. пятнадцать.       боли становится меньше, но кашель по-прежнему не пропадает.       четырнадцать. тринадцать. двенадцать. одиннадцать.       ну, что, Даня? как тебе зрелище? нравится? а это все ты!       десять. девять. восемь.       — какого черта? — издает рыжий.       поздно сообразил, глупый. ты его уже потерял.       семь. шесть. пять. четыре.       комната наполнена молчанием. Ваню уже не спасти. никогда. теперь его место — на кладбище среди гнилых людей (хотя там всегда и было его место).       три. два. один.       — ханахаки… Даня. я… — голос пропадает вместе с дыханием. руки немеют, тело пронзает током и в следующую секунду Ваня валится на спину, ударяясь головой со всей силы, но уже ничего не чувствует.       ноль.       успевает закрыть глаза, которые он уже больше н и к о г д а не откроет.       Даня валится на колени, пачкает джинсы и руки в крови, подбирая лепестки ромашек, которые уже не кажутся такими красивыми. какогочертакакогочертакакогочерта.       хватается за безжизненное тело темноволосого. какой же Даня тупой. он не умный, ни черта. потерял самое главное, самое важное.       Даня видел, что Ваня кашляет слишком часто, замечал кровь на его простынях, замечал его внешний вид. он все видел, но сваливал на обычную простуду, а кровь на типичные драки, для Иванова они, вполне, нормальны.       Даня плевал на это все и хотел доказать брату, что он может добиться чего угодно. даже девушки, которая в этой истории третья лишняя и никого не любит.       доказал, Данечка? вот и остался ни с чем, ведь без признания ханахаки не пропадет, а ты не признался Ване, что любишь его, а Эля — лишь доказательство того, что ты не ботан-заучка.

в этой игре на жизнь, Ваня — проигравший, а выигравших нет, все остались ни с чем, ведь так?